Поэзия и революция

Установив такой в своей сущности очень верный и точный в исторической перспективе взгляд на психологию борьбы русского пролетариата с буржуазией, Эренбург приводит своих героев, которым стало тесно жить на белом свете, к маленькому домику: «Домик маленький – сразу не заметишь – как скворечник, только птица пролезть и может, а на домике крестик, и сам он вроде храма Божьего, и поют не колокола – колокольчики. Говорит хозяин: „Зайдем, помолимся! нынче воскресенье, вот бегаешь, всё забудешь“».

Смеется Антип: «Что ты думаешь – вместе мы в этой клетке поместимся? Это церковь не для людей, а так, кажется, птичья или пчелиная, что ли»… Уговорил, полезли рядышком, будто братья, и вошли свободно. Антип оставил нож на паперти – как-то с ножом неудобно. Глядят: народу тьма тьмущая, кого только нету? А места еще больше – стоит церковь пустая, и будто ждать уже некого, а народ всё собирается.

Все здесь – воры, дамы, генералы, шлюхи, мужики, солдаты, детки малые, и вот Иван Васильича дочки, и отец Антипа припер из деревни, чудно очень, – ведь Тамбовской губернии, вот и очкастый, что ходил вверх ногами, стоит тихонький, точно вымытый, низко кланяется и глаза у него голубиные. Стало Антипу хорошо!.. Херувимская… и сердце его тает, тает, и нет ничего внутри, всё вынули, кто-то за него молится, кается, только слезы текут умильные… «Слушай, Иван Васильевич, какие мы с тобой были бедные! А ведь всё так просто – довольно набегались! Места на всех хватит, слава Тебе, Господи!»

Стихотворение оканчивается прекрасными строфами:

– Люди, вы еще думаете? – нет.
Сердце, ты еще бьешься? – нет.
Все думы, всё биенье, весь трепет –
В себя вместила – одна за всех –
Я – Церковь.
Антип шепчет тихо:
Вот и мы просветились.
Ты думаешь, здесь Антип? – нет Антипа,
И тебя здесь нет, Иван Васильевич!
Ни моих, ни твоих, ни ихних,
Ни очкастого из цирка –
Но все мы… – а толком сказать не умею…
Только пусто в моем сердце
И стоит оно любовью доверху полное…
Милые, пейте!..

Этим экстазом слияния всех в едином кончается книга поэта – «не имеющего права молиться за Россию», книга, переполненная чувством и образами, книга, являющаяся первым преосуществлением в слове страшной русской разрухи, книга, на которую кровавый восемнадцатый год сможет сослаться, как на единственное свое оправдание.

    15 октября 1918 г.
    Коктебель