Карнавал

Карнавал
Максимилиан Александрович Волошин

«В древнееврейском языке есть слово, странно созвучное со словом „карнавал“. Это слово „Kern-Abal“, что значит лик безумия – искажение человеческого лица, понятие, имеющее значение жуткое, граничащее почти с проклятием. Было ли это грозное речение действительно прообразом имени Карнавала, было ли это просто окаменевшим ругательством, которое подобрало пляшущее безумие и стало размахивать им, как побрякушкой, но в этом созвучии таится жуткий и таинственный смысл…»

Максимилиан Волошин

Карнавал

В древнееврейском языке есть слово, странно созвучное со словом «карнавал». Это слово «Kern-Abal», что значит лик безумия – искажение человеческого лица, понятие, имеющее значение жуткое, граничащее почти с проклятием. Было ли это грозное речение действительно прообразом имени Карнавала, было ли это просто окаменевшим ругательством, которое подобрало пляшущее безумие и стало размахивать им, как побрякушкой, но в этом созвучии таится жуткий и таинственный смысл.

В эти два дня в году: в «Mardi gras» и в «Mi-Careme», когда на улицах Парижа выпадает разноцветный снег и пыль стоит над Большими бульварами от бросаемых конфетти, глаз опьяняется перекрестным блеском встречных глаз, тело бьется, сжатое густым потоком других человеческих тел, и воздух полон разгоряченным дыханием, улыбками и человеческим потом и весенние соки тела пьянят душу и требуют исхода в разгуле оргии, и исторический разлад европейского духа между юдаизмом и эллинством каждый раз вспыхивает снова. Весеннее пробуждение творческих сил, дионическая оргия, как Гамлет, надевает маску безумия, как Брут, представляется слабоумной, как Солон, имитирует сумасшествие и пляшет на площади, чтобы спеть отчаявшимся Афинам песню об освобождении Саламина.

«Kern-Abal» стало одним из имен многоликого Диониса.

Те, кто надевал маску, становились воплощением Бога, потому что маска, закрывая лицо, анестезирует стыд нашей индивидуальности. Служение этому весеннему богу совершается танцами и смехом.

Но с каждым годом юдаистический ригоризм современной Европы все больше и больше накладывает свою руку на карнавальные таинства Диониса, частью в виде полицейских распоряжений, но еще больше самим ослаблением духа радости, который постепенно исчезает в европейской толпе.

Карнавала в точном смысле уж нет в Париже. Маски надеваются все реже и реже, маскарадные костюмы можно видеть только на детях, которые всегда дольше взрослых остаются верны умершим богам, народные процессии прекратились, серпантин запрещен полицией, так как он портит деревья, остаются только конфетти – разноцветные горсти бумажек, которые можно бросить в лицо первого встречного, не имея предварительно чести быть ему представленным. К этому свелась власть великого бога, который прикосновением тирса имел силу освобождать людей на мгновение от бремени их индивидуальности.

Последними язычниками, конечно, как всегда, остаются художники. Вместо традиционной народной процессии «Boeuf gras», которая не состоялась в этом году, монмартрские карикатуристы устроили историческое шествие в тяжелой колымаге 1830 года и в костюмах той эпохи. Это та самая группа художников, которая в прошлом году устраивала бал Моньер, а раньше бал Гаварни, на которых все были наряжены и загримированы героями этих рисовальщиков.

В этом году они обещают дать бал в честь Калло. Они все здесь были в этом старинном дилижансе, в котором Монмартр спустился со своего холма и проехал по низменностям Парижа: Леандр, загримированный Вьебуа, Луи Морж – студентом тридцатых годов, Жорж Редон – мирлифором, Пеншор – почтальоном Амьенской почты, Лерюше, Миранда и т. д.

Вечером хлынул проливной дождь и превратил пушистый слой конфетти, на четверть покрывавший парижские улицы, в густую, вязкую грязь, в которой вязли ноги. Мокрые лица хранили грязные следы растаявших масок, от толпы пахло мокрым сукном, маскарадные костюмы висели грязными тряпками. А когда продавцы газет с вечерними телеграммами ринулись в толпу, выкрикивая: «Поражение под Мукденом!! Сорок тысяч убитых!!», то можно было видеть, как люди в проволочных белых масках, с широко расставленными и глядящими в разные стороны рыбьими глазами, вырывали газетные листы и, подбежав к фонарю или освещенному окну магазина, с жадной дрожью глотали кровавые телеграммы, являя своим видом истинный «Лик безумия» – «Kern-Abal».

В субботу той же карнавальной недели состоялся обычный бал, ежегодно устраиваемый академией Жульяна. Это другое лицо дионисических мистерий современного Парижа; эзотерическая сторона Керн-Абаля, раскрываемая для немногих посвященных. По своему характеру он очень приближается к балу des Quat'z-arts, с той только разницей, что, нося характер частный, он менее подвержен надзору и стеснению со стороны полиции нравов. Поэтому истинный характер современного человеческого лица сказывается на нем, может быть, яснее, чем на бале «Quat'z-arts».

Маска условностей, много столетий нараставшая на человеческом лице, сбрасывается на несколько часов. Концентрические фарандолы гирляндами полуобнаженных тел обвивают залу, все временное и принятое сгорает в огне танца, художники раздевают натурщиц и с торжеством, при общих аплодисментах, проносят их по залу над толпой, как тонкие, белые, торжествующие цветы.

В оргийных плясках, как во многих священных и религиозных обрядах, в основе заложена гигиеническая предосторожность – сделать явным и священным то, что иначе станет скрытым и греховным. Закрывая предохранительные клапаны освященных веками народных традиций, Европа своим лицемерием готовит себе неизлечимые болезни, делает болезнью то, что было раньше избытком здоровья.