Однокомнатное небо

Когда наступает ночь,

человек зажигает огонь.

    Гераклит

Из детства обычно остаётся много ярких воспоминаний. Хорошо, когда эти яркие воспоминания о ярком – ярком солнце, ярком свете… Потому что человек таким и вырастает – ярким.

Закат. Деревенский – дикий вдалеке и ухоженный вблизи. Ухоженный, уютный, так как задевает и окрашивает сад, клумбы, дорожки, грядки, – через окна долетает до стола, до пола, даже до кроватей. Дикий, потому что по-настоящему он где-то в полях, в синеющих – а при закате в краснеющих – лесах. Там, в этих полях, он – закат – имеет иной смысл. Там он означает опасность – дальше ночь. Ночь без дома – страшная ночь, особенно в этих густых, очень живых и диких лесах.

Марка каждое лето пугали лесом. Хотя ходили за ягодами и возвращались с полными корзинами – лес легко отдавал своё, – лес всё равно оставался местом страшным, безвозвратным. Уйдёшь туда, заблудишься, наступит тот самый дикий и далёкий закат, а ты слишком близко к нему – и погибнешь. Об этом, по крайней мере, говорили сказки, говорили люди – в это легко верилось.

Зачем ребёнку уходить из дома? Из дома, где обитает деревенский уют – особые игры, особые слова, особые кушанья. Слова в деревенском уюте все мягкие – убаюкивающие, звучащие нараспев. Все игры – старинные, проверенные, интересные. Кушанья – только так, не иначе, все остальные слова о еде для зверей, – кушанья всегда тёплые, тоже старинные и тоже убаюкивающие, точнее – усыпляющие. Зачем ребёнку уходить из дома? Незачем.

Иногда идёшь по саду – всё яблочное. Деревья с яблоками, дороги в яблоках, аромат – яблочный. И тоже хочется стать частью праздника – можно взять яблоко – сорвать или поднять, без разницы, – встать и посмотреть вдаль. Посмотреть – на закат. И испугаться, а потом обрадоваться. Радость от того, что опасность далеко, а дом – близко. С Марком так было несколько раз. Он смотрел, созерцал, вглядывался – и вдруг срывался с места, бежал к дому, бежал и представлял, что за ним кто-то гонится. И так становилось хорошо, когда опасность оказывалась придуманной. Вечернее солнце – пропадало, закат – пропадал, выходили сумерки – за ними спешила ночь.

Каждый вечер в доме звучала молитва. Молитва тихая, почти бормотание, но так как вокруг было ещё тише – слова по звучанию, по зычности, по музыкальности своей приближались к церковному пению. Молитва читалась ещё и утром. Только утром звучало всё, и слова молитвы терялись, пропадали – становились достоянием одного человека. Марк не умел молиться, но всегда слушал, изредка что-то повторял и всегда – засыпал. Вечер – ночь – молитва – сон. Но неужели так происходило везде? Везде – во всех домах, в деревнях, в городах – люди тихо молились и засыпали? В свои первые летние месяцы в деревне Марк думал именно так. Он знал, что происходит в городе ночью, но был уверен, что летом весь мир перестраивается на летний – молитвенный, священный – режим. Наступает покой. Только в последние время к Марку стали являться сомнения – может быть иначе, есть иначе.

Его кровать была в дальнем углу большой комнаты. В дальнем, но совсем не диком, не одиноком – к нему всегда кто-то подходил, навещал. Марк всегда отчётливо слышал молитву. Было приятно ожидать последних гостей, которые придут в его угол и попрощаются с ним до утра. Они придут, затем – уже в другом углу комнаты – станут читать молитву. Такой был цикл.

Циклы, известно, могут нарушаться. В одну из июльских ночей деревенский цикл нарушился трезвоном, бегом, шумом. Зазвонил телефон. Марк ещё спал, во сне видел утро. К нему в угол забежали, растолкали – разбудили, сказали одеваться. Он подумал, что это – сон. Шаги ускорились, говорили уже не шёпотом. Оказалось – пожар. Горим? Горят. Другие дома – горят, так сказали Марку, и он сразу встал и оделся. Подошёл к окну – огня не видно. Под окном стояли люди с иконами – готовились ходить кругом, защищать. Марка – маленького ребёнка, маленького человека с большими от испуга и удивления глазами – взяли за руку. Взяли и повели на улицу.

Люди с иконами уже начали обход, было слышно – громко и отчётливо – молитву. Только ясно было, что после этой молитвы не наступит покой, сон. Читается эта молитва не для того, чтобы стало ещё лучше – жить, думать, спать – а для того, чтобы не стало ещё хуже. Чтобы огонь – далёкий ещё огонь – не перекинулся, не пришёл. Когда Марк подумал об этом, ему стало обидно. Кто позвал огонь? Кто сходил за ним в лес, к дикому закату и принёс его сюда? Но может быть, это выдумка? Марк ещё не видел огня, но чувствовал дым. Вдруг ему сказали идти. Его вновь взяли за руку и повели, как ему показалось, к огню.

Шли долго, а огня – пожара – всё не было. И запах дыма пропадал. На одном из поворотов сделали круг. Марк неожиданно увидел на другом конце деревни пятно – закат, огонь. И они пошли к этому пятну. Как же? Разве можно приближаться к далёкому закату? Марк был очень удивлён – что-то теперь разрушилось.

Горел одноэтажный дом, но пламя было – пятиэтажным, высоким, призванным высокими – высшими – силами, так казалось Марку. Вокруг пламени были люди – грелись, боялись, смотрели? Просто смотрели и были такими же, как Марк – силы были равны, огонь был сильнее – выше – всех. Кто-то поливал водой вблизи стоящие здания – хлев и мастерскую. Поливал – давал жизнь – как цветам дают. Цветам: чтобы не увяли от солнца, без воды. Зданиям: чтобы не погибли без воды, от огня.

Огонь рос. Его языки – ещё больше, ещё страшнее – пытались захватить всё. Даже людей – зрителей, наблюдателей и – смотрителей. Марк был зрителем – смотрел на чужой закат. Хозяева горящего дома были наблюдателями – даже созерцателями, – наблюдали за исчезновением их быта: как на блюдце, видели своё горе. Смотрителем была ночь – постоянным смотрителем, охранником мира, – но в этот раз она проглядела, стала как человек. Невнимательным человеком стала. Огонь рос. Марк думал, что скоро он всё-таки перекинется на хлев и мастерскую, а оттуда – на их дом. Марк знал, что дом далеко – он множество раз бегал к нему с того места, где они сейчас все стояли, – знал, но представлял, как огонь, съев два небольших здания, увеличит силы и пойдёт по деревне. По деревне, к лесу, к городу – в мир. И случится мировой пожар. Марк спросил у взрослых, как долго они будут тут стоять. Ему ответили, что недолго. А дальше? Спать уже невозможно, рассвет близко, день будет странным – если ночью случился пожар, не бывает прохладного утра. Без прохладного утра – духота. Духота забирает силы. Без сил нет игр, и останется ждать только нового заката (или пожара?), чтобы вновь выдумать страх и побежать скорее к дому, и этому обрадоваться. Остальное – безрадостно после такого.

Марк решил: почему бы сейчас так не побежать. Придумать испуг – и до дома, изо всех сил. Закат есть, дом есть, бег – будет. Бегу – побегу – быть. Зачем смотреть на чужое горе? Зачем быть зрителем? Марка за руку уже никто не держал. Кто-то разговаривал, кто-то подбирал раскиданные вещи. Ребёнок стал взрослым – увидел пожар, смерть, – и про него все забыли. Смерть дома, но всё же… Не пострадали люди, но пострадали их быт, хозяйство – жизнь. Марк придумал страх и побежал. Очень быстро, по мокрой траве – к дому.

Пока он бежал, к нему пришли мысли, что и его дома уже нет, что погибли все дома. В поле было темно. Были самые тёмные минуты ночи. Ещё немного и – возможно – где-то у горизонта задрожит рассвет. Марк был не уверен. Ни в чём не уверен, кроме того, что за ним кто-то бежит. Догоняет его почти, и хочет вернуть, а затем – поглотить.

До дома было далеко. Марк бежал длинным, безопасным путём. Он иссяк у места, где начиналось большое поле. Иссяк – и пошёл шагом. Ручей бежит, потом идёт, потом иссыхает, уходит в землю. Природность чувствовалась во всём. Марк не смог оценить возможности, которая перед ним открылась, – он оказался один ночью в деревне. Это была новая сила. Страшная сила – сила от страха, от придуманного испуга, от которого он так бежал.

Марк быстро вошёл в дом. Никого не было. Даже замка – не было: всё открыто. Марк вернулся в свой дальний угол, разделся и вновь лёг. Уставший телом, взглядом, миром, ночью, людьми, руками, – уставший от, уставший до. До последней возможности человеческого удивления. Марк быстро уснул. Ему снился огонь.

Однокомнатное небо

Бесконечность надо праздновать…

    Г. Лейбниц

С того дня, когда был задержан рейс в Ливан, у Красина началась новая жизнь. Он нашёл себя. Юрий Красин был очень производительным человеком – с института он не останавливался в работе. Он был богат. Ему нужно было срочно лететь в командировку, а случилось несчастье – задержали самолёт. Пришлось взять номер в гостинце – рядом. Окна номера выходили на аэропорт – были видны здания, взлётные полосы, люди и машины. Всё пело в консонансе – голосом нового общества. Красина что-то удивило, но он не мог понять, что.

На следующее утро он всё-таки улетел. Бейрут встретил его прожигающей чакрой – беспощадное солнце душило старинный город. Дела прошли хорошо, и только одно мучило Красина – тот номер. Он прогулялся по музеям, сумел встретиться с одним знакомым. И всё думал – комната, вечер, птицы и небо. Люди и птицы. Шум и небо. Сколько всего удивительно там было! После того, как Красин вернулся домой, увиделся с семьёй, проработал неделю, на выходных он снова снял номер в той гостинце. И стал ждать.

Вскоре это стало традицией. Красин очень полюбил комнату в гостинице рядом с аэропортом. Она внушала ему всё больше спокойствия. Он стал понимать, насколько ему повезло. Повезло в особом смысле. Сейчас – кто-то летит, взлетает, приземляется, спешит, считает, носит, а он – он просто сидит у окна и смотрит на всю эту воздушную суету. Достигли люди неба – и что? Больше всего ему нравилось проводить здесь июньские ночи – они были особо светлыми, давали особые оттенки. Оттенки – важнейшая вещь для наблюдателя, они доводят картину до конца. Вот зимой скука, три оттенка – белый, серый и чёрный. Летом лучше – палитра богаче, можно выбирать, долго следить за изменениями. У каждой вещи свой оттенок, но живёт он отдельной жизнью. Белыми ночами Красин не спал – нельзя пропускать такие компоновки. Он ждал рассвета. В это время рассветы обычно туманные, вуалевые. Туман напоминает речку ранним утром или поздним вечером – речку чистую, на которой не стоит ни одна деревня. И детство в деревне туман напоминает, и радость какую-то беспричинную. Откуда была та радость, как её вернуть? Удивительно только, что в тумане речном и тумане городском нет разницы – всё одно, всё он окутывает, скрывает и заставляет блуждать. Сколько люди ходили в этом тумане?