Тень Робеспьера

– Тысячи убитых – вот ваше преступление! И умысел, и действия, и последствия! – закричал Марат.

– Не вам считать жертвы. Между прочим, никто из вас не стал сопротивляться нам, а может, я просто не расслышал твоего писклявого голоса, Робеспьер!

Максимилиан покраснел от наглости Бриссо и издал неестественный крик:

– На гильотину преступников! Вы затронули естественные права граждан!

Он нервно размахивал помятым листком с несказанной речью. В зале поднялся гул, послышался надрывный бой маленького колокольчика в руках временного председателя.

– Тихо, граждане, нам нужна тишина! – пытался перекричать всех председатель.

Кто же остановит какофонию, спросил себя Дантон, которому хотелось зажать уши. Он боялся привлечь к себе внимание, но кто, если не он?

Он сделал невероятное усилие, чтобы встать и без разрешения председателя направиться к трибуне, за которую уже дрались несколько человек. К удивлению Дантона, его не замечали, словно вердикт «не нужен молодой республике» был вынесен ему. Он создал ее, а теперь пусть покинет собрание Конвента и даст дорогу новым людям, которые смогут построить новое государство.

Председатель увидел рябое лицо Дантона, протискивавшегося к высокой, крепкой деревянной трибуне.

– Внимание, Дантон просит слова! – выкрикнул кто-то из зала.

Магия имени старого кордельера сделала свое дело. Все в один миг замолчали и уставились на льва революции, уставшего льва, желавшего вернуться в свою постель, будучи уверенным в завтрашнем дне. Но этот день все не наступал, будто четырнадцатое июля никогда не прекращалось с заходом солнца.

Дантон взошел на великое место, где произносились великие речи. Окинув всех грозным взглядом, тряся своей рассеченной губой, он выпалил, не щадя свою глотку, обладающую высоким тембром от природы:

– Мне неясно, кто из вас патриот?

Он помолчал.

– Мне неясно, ради чего мы устраиваем позор на всю страну. Теперь Вандея и пруссаки не видят веских причин оставить нас в покое, они просто не видят в нас государей! Только сплошную вошь, которая ворошится от каждого прикосновения! Посмотрите на себя, вы зашли так далеко, что не хватит воздуха вдохнуть в этом зале, своими зловонными парами уничтожаете здесь свободу!

Пока голос Дантона высился над головами, остальные депутаты расселись по местам и уставшими глазами следили за трибуном.

– Откуда у вас столько злости? – повысил тон Дантон, будто обращался к своим детям. – Вы не видите в соотечественниках благодетелей, только врагов! Остановитесь и исправьте вместе свои ошибки! Да-да, дорогие Робеспьер и Бриссо, вы тоже не без греха! Ты, Бриссо, позволил нашему слабому оружию подняться над сильными государствами, а ты, Робеспьер, проявил недостаточно энергии, чтобы прекратить войну, раз уж народ единым фронтом пошел на Бельгию, где случилась позорнейшая катастрофа! Но вы оба – патриоты. Вы вместе строили республику! А теперь грызетесь, как настоящие крысы за жалкий кусок хлеба! Да, сейчас Франция выглядит как кусок прогнившего хлеба с вандейцами, пруссаками и предателями! Встаньте, пожмите друг другу руки и посейте новые ростки союза!

Дантону аплодировали стоя. Оба врага подошли друг к другу и пожали руки. Но Дантон понимал, что это будет длиться лишь несколько дней. Дело не в Робеспьере или в Бриссо, а в Марате, который взбаламутил весь Париж и построил Комитет восстания против жиронды.

Энергия трибуна иссякла. Он стал медленно спускаться со ступенек и желал бы покинуть Конвент, но его вынесли на руках.

«Как же все жалко выглядит», – подумал он.

В чем-то он оказался прав. Когда-то братские сцены выглядели пафосно и лирично, и вполне возможно, что художники, изображающие их, ничуть не искажали картины событий.

Дантона терзало и другое обстоятельство. Все меньше становилось настоящих революционеров, которые и устроили это все! Где же Барнав, Дюпор, братья Ламеты, которые первыми возглавили Учредительное собрание? Куда пропал Мирабо, который пытался остановить революцию на нужном месте и оттуда строить конституционную монархию? Где же воинственный Лафайет, который на самом деле не хотел стрелять в свой народ на Марсовом поле? Где они?

Лафайет сбежал со своей свитой офицеров в лагерь австрийцев, Мирабо скончался от продолжительной болезни, а этот триумвират растворился, будто его никогда не существовало. Революция пожирала своих детей – на улицах, руками врагов; болезнями, терзавшими в постели целыми сутками; на фронте, где любая пуля поцелует солдата. И кто же остался? Жирондисты и якобинцы! Остальное – новоявленные недоросли, которые толком не знали, что творилось до этого. И когда они встанут на место погибших, настоящих революционеров, то страна подвергнется настоящим изменениям. Никакой революции и не было.

Дантон вспомнил одну из самых лучших сцен революции – 23 июня 1789 года, когда Бастилия еще оставляла тень над Сент-Антуанским предместьем, когда народ только-только собирался взяться за оружие, а Пале-Рояль казался самым тихим уголком в стране. Несколько недель назад, после собрания Генеральных штатов, депутаты от третьего сословия создали Учредительное собрание, на которое возлагалась задача определить будущий путь Франции. Королю не понравилась эта затея, как и всему двору. Они закрыли зал Версаля, где и зародилось революционное движение, закрыли на ремонт. Депутаты понимали, что это – просто попытка помешать собранию, прямой вызов пламенным и свободолюбивым сердцам.

Депутаты негодовали и решили собраться в другом месте. Кто-то, вероятно, молодой и амбициозный депутат Мунье, крикнул, что неподалеку есть зал для игры в мяч, где и можно провести собрание. Кто-то крикнул, что нужно произнести клятву о должной работе собрания, пока оно не примет конституцию. Депутаты ликовали, энтузиазм переполнял их умы и сердца. В едином порыве они, словно сплошная морская волна, устремились в недостроенный и пустующий зал, где пахло свежесрубленной древесиной и краской.

Внутри здания были лишь стол и стул, в одиночестве стоявшие у входа. Двое из депутатов взяли их и перенесли в центр помещения. Сквозь большие окна лились лучи утреннего солнца, освещавшие площадку, где произошел один из знаменитых эпизодов Французской революции.

Робеспьер в компании нескольких депутатов набросал текст клятвы и передал Мунье. Тот поднялся на стол, вытянул правую руку (левая держала листок с клятвой) и громко, будто римлянин, оглашающий великую победу Цезаря, зачитывал текст, и прибавлял: «Клянемся!» Остальные кричали хором: «Клянемся!» В момент единение, желание бороться и общее ликование достигли апогея. Покрасневшие и вспотевшие люди целовались друг с другом, руки скреплялись крепкими рукопожатиями, каждый депутат желал всего наилучшего соратникам.

Сверху, на балконе, находились зрители, которые видели сцену своими глазами, слышали почти весь текст и сразу разнесли новость по всему Парижу: «Собрание не сдается!»

Дантон с улыбкой вспоминал то великое время. Сейчас настал период террора, когда каждая из сторон уничтожала своих противников до конца.

Пока Дантон пребывал в грезах о былой жизни, Луи бродил со своими людьми и Люсьеном. Они следили за небывалыми волнениями в Сент-Антуанском предместье, где и началась революция. Там – ее сердце, стучащее и выделяющее кровавые ручейки, стекающие по Сене, а дальше – растекающиеся по всей Франции.

Люди ликовали и требовали расправы над жирондистами. После предательства генерала Дюмурье все как один собрались с вилами и пиками, чтобы требовать головы своих врагов.

Эти люди вызывали отвращение у Луи. Однако было подозрительно, что не произносится имя Марата, хотя он-то может спровоцировать такое же движение в любых уголках Парижа, который он знал как свой дом.

Произносили совсем другое имя: «Эбер!»

Луи не понимал, откуда появился этот журналист, да с таким триумфом. Он подошел к какой-то пожилой гражданке и спросил, что происходит.

– Нашего Эбера хотел судить трибунал, да он не дался этим уродам! – и она повернулась к своему кумиру, помахивая ему.

Сам Эбер выглядел изнуренным и неопрятным, вероятно, его вытащили на руках прямо во время судебного процесса. Он с ликующей улыбкой смотрел на людей и отвечал благодарностями им, поскольку они сыграли решающую роль в его жизни. Хотя известность в дальнейшем сыграет с ним злую шу тку.

– Ясно, – раздраженно отозвался Тюренн о настроении жителей предместья и обратился к своим информаторам: – Слушайте внимательно: пока здесь будет стоять шум, следите за ним и прочими личностями, что будут с ним ошиваться. Поняли меня?

Они кивнули.

– Отлично, послания приносим в то же место и без промедлений.

Он покинул неприятное место, однако гул толпы и отдельные фразы все равно врывались в его сознание.

Глава 5

1

Наступил февраль 1793 года. С фронта Дюмурье приходили радостные известия.

– Генерал революционной армии Дюмурье бьет врага! – кричали патриоты.

– Да здравствует генерал Дюмурье! – кричал весь Париж.

Для республики наступили благоприятные времена. Армия успешно наступала в Нидерландах, народ прекращал мелкие бунты из-за повышения цен на необходимые вещи и еду. Робеспьер держался на высоте вместе с Сен-Жюстом, Кутоном и Маратом. Якобинцы укрепили позиции против бриссотинцев и собирались нанести удар, чтобы раз и навсегда покончить с их демагогией.

– Сен-Жюст, с Маратом мы точно победим! – обрадовался Максимилиан.

– А Дантон?

– Дантон? Луи следит за ним, когда наш грозный кордельер едет к генералу Дюмурье. Не странно ли, что наш Дантон вечно липнет к победителям? Когда народ победил десятого августа, он не мешал им убивать дворян и прочих господ в тюрьмах. Теперь он пытается нас всех примирить. Он хочет, чтобы нас кто-то держал в узде.

– Видно, что доводы Луи на тебя повлияли.