Дын-дын

Не верстак, не Буратино,

не столярный инструмент, –

самодельный из берёзы

белой краски табурет.

Не сказать что б гладко выбрит

и по-летнему одет;

шёл куда-то мерным шагом

не блондин и не брюнет.

Где-то делали ребёнка.

Где-то жарили омлет.

Шёл по улице мужчина,

с виду – полных сорок лет.

Не Эль Греко, не Сенека,

не варяг, не печенег,  –

так, мужчина как мужчина,

современный, имярек.

За углом бухтела стройка,

чах в аллеях бересклет…

Людям было безразлично

много зим и много лет.

Нет в истории морали,

да и смысла тоже нет.

Всё, что было у мужчины, –

самодельный табурет.

Белое

Была среда. Дай памяти …  Шестое?

Был воздух свеж. Был город нежно бел.

Исчезли люди. Под фонарным строем

снежинок рой кометами летел.

Очерчен чётко светопирамидой,

вне суеты, вне повседневных дел,

под снегопадом, вечером шестого,

стоял прохожий – на часы глядел.

Скрестились тени – стрелки часовые.

Кончалась осень. Вечерело. Снег блестел.

Она возникла из белёсой энтропии

и вместо: – «Здравствуй!»  – прошептала:

– «Поседел…»

Тростники

Река

Мальчик сидит у реки. Хрупок. Невинен. Слаб.

Солнце плывёт в зенит. Солнце – зеркальный карп.

Карп шевелит траву. Тихо шуршит тростник.

Мальчик срезает стебель и пробует на язык.

Выдох сменяет вдох, выдох рождает звук.

Звук оживил свирель. Свирель в колыбели рук.

Солнце нырнёт в закат (гладит свирель рука).

Лунный нисходит бык в ночь серебрить рога.

Мальчик един с рекой: хрупок, невинен, слаб.

Лодку несёт река.