В краю несметного блаженства

– Сколько ещё картин ты планируешь написать?

– Когда я в последний раз в жизни увидела Ролгада, ему было 40 лет. Следовательно, я должна написать в два раза больше картин, чтобы они заполнили и затмили собой ту беспросветную дыру его истории. Восемьдесят. Осталось написать всего три. Одну я тайно завершаю в студии дизайна, две на подходе.

– И что – потом? – спросил бледный Вех.

Ответа не последовало. Мама обречённо понурила голову. Поняв, к чему она клонит и на какое «растворение в вечности» намекает, Вех с животной грубостью схватил её за шею, но тут же отпустил, оставив на коже едкие покраснения, прислонился руками к одной её щеке и ко второй, начал насильно качать её голову влево-вправо, как неуклюжую неваляшку, и приговаривать:

– Ты что же такое задумала? Умереть вознамерилась? Пойдём, отведу тебя прямо в морг, посмотришь, на что похожи эти безжизненные тела! Как ты… как ты вообще додумалась говорить такое собственному сыну!

Колени матери согнулись, и она упала ему в ноги, зарыдав.

– У меня больше нет стимула продолжать существовать без него. Я целое десятилетие подавляла в себе любые деструктивные мысли и идеи. Будучи уверенной в том, что он там, на небе, смотрит на меня откуда-то свысока и ждёт, я могла жить и верить, жить и мечтать, жить и наслаждаться его призрачным наблюдением за мной, жить и знать, что перед ним вся наша жизнь как на ладони и что он в случае чего укажет мне истинный путь. С получением того письма моя, казалось бы, нерушимая уверенность в его нематериальном присутствии раскололась вдребезги. Я нахожусь на грани двух миров, жизни и смерти, потому что не знаю, что стряслось с Ролгадом, но по истечении десяти лет я сблизилась со смертью, ибо перестала верить…

– Вставай, вставай, мама. Произносимые тобой слова ужасны. Ещё ужаснее мне видеть тебя в таком состоянии. Мы сейчас же отправимся ко мне на квартиру. Вот зачем я приехал – вытащить тебя из клоповника безнадёжности и вернуть в твою голову светлые мысли. Бери всё самое ценное и поехали. Я твои отговорки выслушивать не собираюсь. Собирайся, ты на время переезжаешь жить ко мне.

Элла беспрекословно принялась собираться. Она перенесла в коридор длинную складную палку – свой небольшой складной мольберт, – взяла рюкзак, сбегала в комнату, напихала в него всякой всячины, тепло оделась и вышла к Веху готовой.

– Хорошенько запри дверь, – порекомендовал её Вех и, не дожидаясь её, спустился на этаж ниже, а затем и вовсе вышел из дома.

Она едва поспевала за сыном, который, схватив её сложенный мольберт, не стал дожидаться никакого рельсобуса и шёл напрямую к флайтеру. Мерзкий ветер обдувал их лица. Под конец пути, через двадцать минут, когда на горизонте проявились наружные очертания входа на станцию, они всё же сошлись вместе (Вех устал шагать изо всех сил).

– Я раздобуду тебе успокоительных таблеток, – сказал парень. – Пропьёшь весь курс, и, с большой вероятностью, твоё беспокойство насчёт Ролгада пройдёт. Не могу видеть твоих страданий. Будешь ходить гулять. Я тебя растрясу.

– Ты увозишь меня по причине намеченного штурма здания Министерства Культуры или потому что боишься оставить меня наедине со своими проблемами? – простодушно спросила мама.

– По обеим этим причинам.

– Ну, не перевелись ещё достойные мужчины! – Она заулыбалась и обхватила Веха. – И, хотя Ролгад сейчас не со мной, мне вполне хватает одного тебя, мой сыночек!

– Твои частые перемены настроения меня и радуют, и пугают.

На станции флайтера их попытались развернуть, но Вех подозвал начальника станции, попросил его проверить свой планшет на предмет наличия в нём разрешения и вскоре вместе с мамой был допущен к проезду. Вернувшись на «Победную», Вех взглядом пересёкся с добродушным дядей, который, обнаружив парня в компании матери, подмигнул ему и как бы слегка поклонился.

По прибытии в Перспективный район Вех первым делом повёл маму в столовую, где они плотно, насколько позволяли желудки, отобедали. Своё решение парень аргументировал тем, что дома у него и так не совсем хватает еды, а с дополнительной нагрузкой в виде мамы (плюс прибавить к этому её любовь готовить много и сразу из всего, что только имеется под рукой) это могло вылиться в настоящий для них голод. Разумеется, прямо так он маме не сказал, но зато вспомнил о Рокси и начал рассказывать за столом:

– Нужно признаться тебе. Я живу не один.

Мама порозовела и сложила брови дугой.

– Ух ты! – нетерпеливо вторглась она в разговор. – И кто же эта счастливица? Не могу поверить: Вешик наконец-то нашёл свою любовь! У тебя после той подружки в шестнадцать лет никого так и не было. Я вся во внимании! Слушай, а я не буду вам мешать, точно? Дела семейные – дела интимные, как говорится.

– Мам, не перебивай! – нахмурился Вех. – Так вот. Ты Донована помнишь?

– Конечно помню. Истинная гадина, которая всё детство портила тебе жизнь. И как ты только мог с ним водиться? Я постоянно напоминала тебе, чтобы ты с ним был поаккуратнее, но ты как будто специально меня игнорировал.

– Тут ты не прогадала. – Вех удивился от того, насколько точное определение Доновану дала мама. Он продолжил: – Так вот, самое интересное: хочешь знать, где он находится сейчас?

– Неужто у тебя дома? Неужто я прогадала с твоей любовью?

– Ни в коем случае. Достаточно он находился по моей квартире… В Органе Реабилитации, мама, в Органе Социальной Реабилитации!

– Что же он такого натворил? – перепугалась мама и перешла на еле слышный голос: – Самое главное: не убил ли кого? Я его насквозь знаю. Постоянно попадал в передряги и заодно тебя на дно тянул. Обещаешь, никого он не убил?

– Обещаю, никого не убил, но совершил ещё более редкостный и аморальный поступок. В общем, была у него девушка, зовут её Рокси. Он однажды вторгся в мою квартиру, воспользовался моим беспомощным положением (я тогда спал), накурился своих сигар, накурил Рокси и… того с ней сделал! Фактически изнасиловал! В моей квартире, в моей комнате, на моей второй кровати! Ты можешь себе представить?

– Не могу представить… Боже. Я, конечно, многого от него ожидала, но явно не такого. Скотина отмороженная.

– Это ещё не всё. Он продолжил свои приключения и начал шляться со своими друзьями-наркоманами по всяким квартирам-притонам. Про Рокси забыл совершенно. Так и прихлопнули его на одной из квартир… Целое письмо мне на днях отгрохал из Органа Реабилитации, раскаивается, обещает по возвращении вернуться в нормальную жизнь.

– Не верь ему, Вех, и даже не отвечай на письмо. Всё врёт он. Ни единому слову не верь.

– Правильно, мама, я так и поступил. Для начала пусть отсидит, затем пусть вернётся и докажет свою преданность. А Рокси я взял под своё крыло. У неё были проблемы с родителями, и она, беременная, осталась практически в одиночестве. Я не мог не помочь ей. Теперь всё налажено. Живём вместе. Я с недавних пор полюбил её как родную, но особо с ней не сближаюсь. Держусь на небольшом расстоянии, так сказать, не хочу принимать на себя грех. Каким бы Донован ни был идиотом, но Рокси – по-прежнему его девушка, и в ней растёт ребёнок Донована, а не мой. Если она не примет Донована, если в дальнейшем она захочет остаться со мной – тогда и разговор пойдёт иначе.

Отобедав, они пошли домой в приподнятом настроении. Рокси успела вернуться домой раньше Веха и теперь сидела за кухонным столом, перебирая пальцами по кнопочкам на флешке и видимо наслаждаясь тем, что она себе на неё скачала. С приходом Веха и его мамы она замялась, заёрзала ногами, оставила флешку на столе, встала и направилась встречать их в коридор.

– Сидела бы, – с улыбкой подметила мама, намекая на беременность Рокси. – Меня зовут Элла. Вех рассказал мне про твою тяжёлую ситуацию. Что ж, ничего иного от этого засранца Донована я ожидать не собиралась. От него только беды и жди… Как ты, моя хорошенькая? И зачем только тебя жизнь связала с этим рыжим бесёнком?..

Они оккупировали кухню и заговорили о чём-то своём. Дабы не быть случайным слушателем их первой, но уже дружелюбной беседы, Вех занял противоположную часть квартиры, перенёс в мамину (отныне – мамину) комнату мольберт, а рюкзак оставил лежать на углу кровати.

IV.

– Прорвались… – одновременно выскочило из уст Эллы и Рокси, когда они, располагаясь во второй спальне в семь часов вечера и проминая под собой тонкий матрас кровати, сидели за экраном большого телевизора и наблюдали неблагоприятное шоу возле Министерства Культуры через единственный работавший на месте событий канал. Остальные каналы или вовсе не освещали эту тему, предпочитая продолжать трансляцию своей основной деятельности – музыки, фильмов или развлекательных программ, или всё же пытались её осветить, но потерпели сущие неприятности. Так, например, вертокоптер одной популярной медиакомпании, лавировавший между зданиями и проводивший прямой эфир с высоты птичьего полёта, снимая толпу кинувшихся на здание Министерства Культуры людей, остался без управления и разбился ввиду того, что кто-то снизу (надзорщик или военный) застрелил пилота через округлое лобовое стекло. Разбегаться было некуда, людская масса давила со всех четырёх сторон, и вертокоптер с грохотом упал на не имевших возможности спастись людей. Лопасти работали на всех мощностях, но, к счастью, они врезались перпендикулярно земле и потому не устроили жутчайшей резни. Подобная участь ожидала и другой новостной вертокоптер, который летал слишком низко над людьми и бесил всех своим ярким прожектором. В его сторону выкрикивались многочисленные ругательства. На сей раз пилота не пытались застрелить, но зато попытались, посредством швыряния непонятно откуда взявшихся камешков и булыжников, сбить сам вертокоптер. Боясь повторить судьбу предыдущего сбитого вертокоптера, пилот в срочном порядке ретировался с места штурма.

– Апокалипсис… – благоговейно произнесла Элла. – И ради этого мы живём? Ты только посмотри, Рокси. Настоящая гражданская война. Люди бросаются друг на друга, каждый изничтожает и себя, и ближнего за компанию. А сколько жизней было унесено под завалами этой летающей махины?

– Кошмар, тётя Элла. – Рокси нравилось называть так маму Веха, да и сама Элла была не против этого.

Вообще Рокси в тот момент сильно тряслась по поводу жизни своего будущего малыша. Штурм Министерства Культуры и все вытекавшие из него последствия она воспринимала как конец государства, как самый настоящий государственный кризис, как почву для перемен и перемен не самых лучших. Ей думалось, что точка невозврата давно оставлена позади и с тех пор только и остаётся, что наблюдать за медленной (а то и вполне быстрой) всеобщей аннигиляцией десятилетиями, столетиями создаваемого мира. Она переживала: в новом мире, очевидно, не найдётся места слабым, хрупким женщинам, да ещё и пузатым. Новый мир – это всегда восстановление разрушений мира старого, освобождение от метрового слоя пыли, которая навалилась на тебя в один несчастный миг. Соответственно этому новый мир никогда не может стать счастливым и развитым по щелчку пальца. Это многолетняя работа, изнурительная и беспощадная работа всего народа, и беременные тут либо не нужны вовсе, и от них со временем избавляются, либо они оказываются на дне жизни. Рокси создавала воображением причудливые узоры, пыталась повторить их руками, гладила свой живот, словно стремясь загипнотизировать плод.

– А нельзя ли куда переехать? – задалась она интересным вопросом.

– Переехать-то можно всегда, – отвечала Элла, – да вот принесёт ли это какие-нибудь изменения? Мы и так в столице проживаем, у нас тут вся государственная инфраструктура. В других городах тоже неразбериха творится. Все свихнулись одновременно, как по велению природы. Зимнее обострение у всех началось, видимо…

– А если – не в город? Если – туда, где нас не заденет этот переворот?

– Таких мест очень мало, и располагаются они далеко. Вдобавок к этому, как не заденет переворот? Это тебе не райские островки, на них тоже жизнь движется так, как государство назначит, может быть, дышится немного легче, но общей ситуации это не исправляет. От переворота в столице перевернётся с ног на голову и вся страна, такова инерция.

– А если – за территорию страны? Куда-нибудь прочь?

– Ой, не выдумывай, деточка… Ты со своей беременностью тяжела на подъём. Давай с тобой забудем про это… Нужно здесь сперва разобраться. Жизнь ещё может вернуться в строй, а пока что следим за событиями и никуда не рыпаемся.

Вертокоптер продолжал транслировать на телевизор штурм бежевого высокого здания Министерства Культуры. Оно было выполнено в архитектуре величественного ампира, сопровождалось монументальными колоннами с капителями на их высоких вершинах, а завершалось недостижимой купольной серебристой башней. Горела на нём многочисленная подсветка, горели также мощным белым светом многочисленные фонари вокруг. Единственное, что огорчало и умаляло его торжество – это отсутствие (по причине глубокой осени) пышного, переливавшегося всеми оттенками зелёного изумрудного сада на просторной площади перед входом, который очень радовал глаз случайного прохожего или сотрудника и дополнял трепетную насыщенность этого места. Обычно вместо сада осенью здесь организовывали выставку культурных достижений, привлекавшую к себе внимание творческих личностей всех сортов, но по понятным всем причинам организовать её в этом году не удалось, да и не слишком власти, в общем-то, рвались её организовывать.

Огороженная красивым тёмным забором территория была превращена в поле боя, вот только сражаться было уже не с кем. Те надзорщики и военные, которые до последнего, окружив Министерство Культуры, отстреливались по неисчислимым бунтарям, отстреляли все свои патроны и убежали в здание или бросили оружие и примкнули к рядам протестующих. Да, перебежчиков оказалось много, очень много, потому что понимали они: не сдержат две с чем-то тысячи бойцов полумиллионную толпу людей. И это только по новостным данным – полмиллиона: все подходы к Министерству Культуры были заняты людьми на несколько улиц. Поэтому и вставали за народ, отказываясь стрелять по хоть и безоружной, но многократно превышавшей их числом толпе.

Тяжёлые двери в здание Министерства оказались забаррикадированы изнутри, но под изнурительным натиском извне баррикады проломились и превратились в жалкий ворох деревянного праха. Внутрь вошли не все, а лишь привилегированные, которые первыми приняли на себя удар, с достоинством отстояли его и теперь были награждены правом штурмовать здание, прорубаясь по его неживой строительной плоти. Того, что происходило внутри, вертокоптер не мог запечатлеть, но вместо этого он воспроизвёл моментально посыпавшиеся звуки ожесточённой перестрелки. Видимо, сотрудники Министерства и оставшиеся в живых военные вперемешку с надзорщиками запаслись нехилым запасом огнестрельного оружия и теперь могли дать более концентрированный и объединённый отпор, заняв выгодные для себя позиции. Штурмовавшие не собирались сдаваться: у них накопилось в таком же достаточном количестве различных винтовок и патронов к ним. Многие, конечно, полегли на входе. Их тела быстро хватали за ноги и отволакивали в сторону, чтобы не мешались…

Полумиллионная толпа начала рассасываться и расходиться по разным сторонам, так как цель их – непосредственно помощь с вторжением в Министерство Культуры и демонстрация своей народной силы – была выполнена. Остальное дело было за малым количеством людей, за теми, кто оказывал передовое влияние на штурм. Расчистить здание от вооружённых противников, в случае чего взять в заложники министерских клерков, а затем ждать переговоров с Правительством и Председателем, предсказывая их самостоятельную отставку – вот какова была их дальнейшая цель. Не выйдут на переговоры, струсят? – тогда придётся снова организовывать штурм, но уже иного министерства (власти уже продемонстрировали свою полную невозможность противостоять массам – чего бояться?) или вовсе Здания Правительства.