Главный инстинкт (сборник)

– Во-первых, что в этом плохого? Раз собирают боевой, значит, он кому-нибудь нужен! А во-вторых, я все равно не ощущаю особой разницы между нами. И вы, и я участвуем в одном и том же процессе. Как любит повторять один мой коллега: мы все делаем одно большое общее дело.

Арцимович отпила из чаши.

«Можете спорить сколько угодно, доктор, но в главном он прав – все вы делаете одно и то же большое общее дело… И каждый из вас всего лишь деталь механизма – более или менее прочная, более или менее грязная, более или менее стертая. И чем дольше каждый из вас работает, тем больше притирается и пачкается. Не меняется только механизм – бездушный и не знающий сбоев колосс. А еще, наверное, Лоусон мог добавить третий пункт: до тех пор, пока ему дают заниматься интересным делом и кормить этим семью, он может позволить себе не копать столь глубоко. Скромная обывательская позиция. Это ведь вам, доктор, непременно нужно, чтобы дело ваше было не только интересным, но и имело смысл и вообще было самым нужным, самым главным… А что если любое сделанное с душой и искренним интересом дело не может быть бесполезным и тем более послужить злу? Если бы, доктор, если бы… Так или иначе, для вас, уже осознавшей холодность и упрямство механизма, частью которого вы являетесь, возвратиться в стадию Человека Увлеченного теперь невозможно. Это ведь дар, это спасение – быть Человеком Увлеченным…»

– А почему вы не пользуетесь ментальным интерфейсом? Первый раз вживую вижу чудака, который работает на айпланте пальцами, – сказала Арцимович.

– У вас какой-то странный порядок интервьюирования…

– Это часть диагностики. Вам, кстати, от такого количества чая дурно не делается?

Лоусон как раз наливал себе очередную пиалу.

– Ничего не могу поделать, – признался он, – Обычно после третьей кружки выхожу на режим и дальше остановиться уже не могу. А мануальный интерфейс, – Лоусон произвел пальцами серию пассов, – на самом деле быстрее ментального. Просто дело привычки. К тому же, – он скосился поверх пиалы на доктора, – весьма помогает держать руки в тонусе! А теперь спросите меня, для чего мне держать в тонусе руки.

– Неужели вышиваете?

– Вышивает у меня жена, а я играю на гитаре. Вы хеви-метал случайно не любите? Некогда весьма популярное направление. С вашей тягой к архаичным бумажным книгам, быть может, слышали?

– А можете что-нибудь показать? – сказала Арцимович, смиряясь.

Если бы у Лоусона были крылья – пусть даже и не поросшие щетиной, – он бы продемонстрировал их с не меньшей величественностью, нежели хомяк. Он, впрочем, был хорош и без крыльев. Многозначительная улыбка, яростный взгляд, предваряющий выступление, – весь необходимый для шоу реквизит наличествовал… Арцимович поняла, что сейчас будет разыграна приберегавшаяся про запас, самая сильная карта.

– Ну вы понимаете, что без гитары за ближайшим деревом я вам мало что могу показать…

– Кокетничаете?

Лоусон поставил на столик пиалу и сложил руки так, будто в них был настоящий инструмент.

– Да, и аудиосистема у вас в планшете, конечно… – пробормотал он. – Нет, не доставайте наушников, вполне слышно будет. Ладно… Бир, еки! Бир, еки, уш, тёрт!

Планшет взревел. Арцимович не была поклонницей музыки столь громкой и столь быстрой. Впрочем, это длилось не слишком долго, а некоторые моменты даже показались ей вполне изящными. В целом, она ожидала чего-то более неприятного. На последних аккордах лицо Лоусона исказилось, его взметнуло из кресла вслед за звуком – прочь от земли, ввысь, вдаль… А потом доктору вновь стало тихо и уютно.

– Вот как-то так, – скромно сказал инженер.

Арцимович похлопала.

– Теперь я знаю, как можно по-казахски сосчитать до четырех… – сказала она. – Выступаете?

«Вот, значит, что у нас вместо мотоциклов и исторических клубов. Но сути это не меняет».

– У нас команда. Бывает и выступаем – для друзей, коллег, в небольших клубах.

– А вы никогда не думали заняться музыкой профессионально? Вдруг бы вам понравилось больше, чем программировать?

– Нет уж, мне этого никогда не хотелось. Переставая быть дилетантом, теряешь и свободу, и легкость. Все равно как если бы за занятия любовью вдруг стали начислять баллы или платить деньги. Любовью-то надо заниматься искренне. Следуя инстинктам.

– А вот старпом сказал бы, что и при занятиях любовью важно соблюдать дисциплину.

– Поэтому он и не играет на гитаре… За дилетантов!

– За музыку! – доктор тоже подняла свою чашку.

«Имея в запасе столь тонкий вид деятельности, и в самом деле можно забыть и о каппа-излучателе, который ты сооружаешь днем, и об окружающих тебя черных мундирах. Но это не для вас, доктор. Для вас работа – главный способ изменения мира. Восемь часов в день делать излучатель, а потом идти домой и сочинять музыку… Или вышивать бисером. Или готовиться к летнему походу в горы. Но, с другой стороны, как еще можно не стать притертой деталью механизма? Если, например, никакой другой деятельности, кроме создания излучателя в твоей жизни не ожидается? А оставаться живым очень хочется. И еще хочется любить супруга и воспитывать детей. Детей… И все равно. Мы ведь не только оставляем этому миру тех детей, которых смогли воспитать, но и детям оставляем тот мир, который смогли создать, а создаем и меняем мы его главным образом на работе. Впрочем, иные не меняют мира и не оставляют детей, не правда ли, доктор?»

– Хм… – сказал Лоусон. – А хотите, я вам еще кое-что покажу? Секундочку… Вот!

Планшет издал серию неприличных звуков. Доктор заломила бровь.

– Простите, – пробормотал Лоусон, – это не я, это хомяк… То есть я попытался перевести его радиовопли в вопли акустические… раз уж мы о музыке заговорили, – он задвигал пальцами. – Давайте еще раз.

Неприличные звуки обрели общую выразительность и демоническую глубину.

– Нет, пожалуй, я с этим наедине должен поработать. В своей юрте. Кстати! Доктор! Раз уж вы теперь знаете особенности казахских чайных церемоний, то, может быть, вас заинтересует убранство их национальных жилищ?

Арцимович поставила пустую чашу на столик. «Пожинайте, доктор, плоды столь тщательно сформированного вами имиджа. Пожинайте и не жалуйтесь. И хорошо еще, что никто из них не читал вашего личного дела».

– Видите ли, Лоусон, – мягко начала она, – мне нужно вам кое-что объяснить.

– Тогда предлагаю еще одну кесешечку. За искренность!

Он поднял со столика большой расписанный синим узором чайник и налил себе и доктору.

Разрезвившийся ветерок накинулся на открывшийся огонек горелки, подогревавшей чайник, попытался его задуть, не смог и вернулся к своей забаве с растительностью на ногах Лоусона.

Доктор покорно взяла пиалу и посмотрела поверх нее на утреннее солнце, на небо, на длинный скучный день, который еще даже не начался.

4

– Хорошо, а какова вероятность того, что напряженность останется в пределах ноль-трех – ноль-семи?

– Вероятность… Не скажу. Здесь нужно считать.

– Ну хотя бы приблизительно?

– Ну процентов семьдесят, может быть… Но это все прикидки… Нужно считать. Собственно…

– Собственно, у нас с вами никакой конкретики.

– А какой конкретики вы от меня хотите? Думаете, у меня есть контракт с матушкой природой?! Это поиск, понимаете – поиск!

– Поиск – это хорошо. Высокие материи, слоновые кости, башни. Честь вам и хвала. Однако мы с Дитрихом представляем ведомства куда более приземленные. Допустим, с уменьшением напряженности мы еще могли бы согласиться, но сдвиг сроков нас категорически не устраивает. Результаты для нашего министерства должны быть уже в этом квартале. Честно говоря, вообще непонятно, о чем мы тут с вами беседуем. Существует четкая и утвержденная – в том числе и вами, и вашим руководителем – программа экспериментов…

– Программа разрабатывалась три года назад. На тот момент она казалась оптимальной.

– Будь она неоптимальной, наше ведомство не стало бы ее финансировать.

– Я ведь не предлагаю вам полностью отказаться от ваших выгод. Я всего лишь прошу дать возможность завершить основное направление исследований. После этого обязуюсь предоставить все установки в ваше полное распоряжение. На любых режимах, в любых диапазонах.