Самаэль. История Джерома Елисеевича

Похоже, картина сего торжества техники могла с легкостью уничтожить всю его веру в Господа и отдать в руки науки. Теренс заворожено провожал взглядом невероятно шумную машину, изрыгающую, словно дракон, пары горячего пара. Машина с вытянутой кабиной, установленной на жесткой подложке шасси с изящными колесными арками, пробудила воспоминания и сердце молодого человека. Джером обнаружил невольную улыбку на своем лице. Раз в городе появился этот дилижанс, значит, они наконец-то вернулись.

– Вскоре такие машины заполонят улицы всех городов, эх, возможно, в Лондоне уже… Давно я не бывал дома.

С нотками благоговения и хандры произнес Теренс, отчего-то перейдя на русский с легким акцентом. «Нет, в Лондоне „таких“ еще нет, нигде нет, кроме славного Санкт-Петербурга», – это Джером знал точно. Собеседники остановились точно напротив дома, где английское посольство снимало отдельную трехкомнатную квартиру для Теренса Деннингема. Когда очарование отпустило англичанина, он вскинул руки, все еще пребывая в возвышенном состоянии чувств.

– Мы уже дошли, слишком коротка дорога для столь интересной беседы, в какое время живем мы с вами, мой дорогой друг, время перемен и возможностей. Не хотите подняться на чашечку английского чая?

Иероним откланялся, сетуя на то, что время и вправду больших возможностей и нужно скорее заняться важными делами. Ибо руки его чесались от желания взяться за холодную сталь и нажать на взведенный курок, положить пулю за пулей точно в цель, а не чаи распивать. На этом и распрощались. Теренс также поддержал друга в том, что дела не ждут, и действительно нет времени у них сейчас на чай.

Джером Елисеевич еще немного постоял, смотря на воду реки Фонтанки, с которой уже сошел лед, погрузившись в какие-то свои потаенные мысли. Затем достал из кармана золотые часы с латинскими инициалами J.D., взглянул на время. Секундная стрелка безостановочно пробегала круг за кругом. Скоро, очень скоро они вновь увидятся.

Около ближайшего моста Иероним подозвал извозчика. Подняв воротник студенческого пиджака, прыгнул в экипаж. Велев поторопиться в указанном направлении, задернул все шторки на окнах и всю дорогу просидел тихо, словно никого там и не было. Вымощенные дороги столицы сменились гравийными, а прекрасные каменные здания – покосившимися деревянными. Задворки Санкт-Петербурга не внушали такого благоговения как Невский, вряд ли недавний собеседник и аглицкий подданный Теренс Деннингем бывал в этой части столицы. Возможно, его мысли о культурном развитии России слегка изменились бы, но именно такие места Иерониму нравились гораздо больше – тишина, покой и отсутствие лишних глаз и ушей. Столичные полицейские из центрального отдела сюда не заглядывали, а местные служители закона никогда не отказывались от лишней монеты. Студент приказал остановить повозку на одной из безымянных улиц и, кинув монету извозчику, безмолвно покинул экипаж.

Глава 2

Деревянный приклад и холодная сталь новенькой винтовки, которую Иероним держал в руках в предвкушении пустить оружие в ход, были верхом оружейного дела. Доработанная местным умельцем Петькой, как это называется, «под стрелка», винтовка капитана Гра модификации Ремингтона лежала в руках молодого человека как влитая, словно продолжение его тела. Гильза выбрасывалась специальным отражателем после выстрела, а не втягивалась из ствольной коробки, улучшенная обтюрация и упрощенный затвор – идеальное оружие. Стрелок помедлил у огневого рубежа, взглянул на мишень в трехстах шагах от себя, затем, приложив приклад к плечу, выпустил подряд три пули, практически не ощущая отдачи. Они со свистом ушли вдаль, послышались легкие шлепки, а Джером Елисеевич с закрытыми глазами вдохнул аромат пороха и представил, как пули пробивают мишень. Петька – угрюмый мужик, лет около пятидесяти с густой бородой, одетый в солдатский мундир без опознавательных знаков отличия и кузнечный передник – прошел в сторону мишени. Настоящего имени Петьки он не знал, да и сам оружейник не много распространялся о себе, скрытный и молчаливый гений своего дела.

– Три пули, а одно входное отверстие! У вас соколиный глаз, господин Постников, уж ни более и не менее! – голос оружейника эхом разлетелся по подземному стрельбищу.

Поистине грандиозное сооружение, огромная зала на глубине нескольких верст на окраине столицы. Джером узнал о нем случайно, от одного знакомого археолога, здесь действовали клубные правила и не каждому разрешалось вступить. Но для знакомых и членов высоких родов делали исключения, в основном клуб существовал для ветеранов императорской гвардии и элитных войск. Иероним всегда вовремя вносил плату за пользование этим подпольным стрельбищем и полную анонимность. Но с Петькой они вроде бы сдружились, молодой человек восхищался талантом старого оружейника, а тот в свою очередь соколиным глазом студента. Странное чувство, Джером почувствовал стальной привкус крови на языке такой же, как в том видении утром на лекции, когда посмотрел на стоявшего у мишеней старика. Каково это – стрелять по живым мишеням? Стрелять в гениального Петьку он, конечно же, не будет, это бы была невосполнимая потеря для оружейного дела, но в тот момент, в странных фантазиях, стрелок делал каждый выстрел хладнокровно, без сожаления. Что за ужасная идея поселилась в его голове, откуда эти мысли и жажда крови, он не понимал.

– С таким оружием каждый станет мастером, – ответил Иероним, разглядывая чудо-винтовку.

– Уж поверьте опыту старика, не каждый, господин Постников, далеко не каждый…

Сохранив спокойное выражение лица, молодой человек осознал, что похвала ему не чужда и даже лестна. Скорее всего, возраст. Да, он и вправду был стрелком каких поискать, наверное, именно поэтому сейчас здесь и держит в руках именное оружие, которому имел честь сам дать имя – Самаэль, во имя самого ужасного из известных молодому человеку падших ангелов, ангела смерти, пришедшего за Моисеем. И также в честь его воплощения из оперы Карла Вебера «Вольный стрелок», которую молодой еще Иероним с замиранием сердца смотрел несколько лет назад. Себя он сравнивал с охотником Максом, которому Самаэль обменял секрет изготовления волшебных пуль, которые всегда попадают в цель, на душу. И в его жизни, несомненно, была прекрасная Агата, столько общего и одновременно ничего. Молодой человек махнул головой, отгоняя романтические мысли, и подавил желание вынуть из кармана её платок. Петька подоспел как раз вовремя, протягивая стрелку мишень. Действительно – одно входное отверстие, кучно кладет. Заплутав в своих мыслях и некотором любовании мишенью, Джером не заметил, как за его спиной в этой подземной зале появился еще один человек.

– Ты возмужал, Иероним! Стреляешь гораздо лучше, чем в детстве, – этот голос, такой родной и знакомый и одновременно наполненный совершенно чужими интонациями.

Джером похолодел, по спине пробежал легкий холодок, словно взрыв из прошлого, сознание лихорадочно пыталось сопоставить этот знакомый тембр с тем, казалось, уже забытым, из самого детства. Обернувшись, все еще с винтовкой в руках, молодой человек смерил взглядом девушку в монашеской рясе. Да, новой посетительницей стрельбища оказалась именно она. Знакомые черты лица, та же осанка и глубокий тяжелый взгляд голубых водянистых глаз. Повзрослела, лицо немного вытянулось, скулы проступили жестче. С непокрытой головы спадали короткие черные как смоль волосы, точь-в-точь как у Иеронима.

– Мэри? – Джером с некоторым недоверием произнес имя своей старшей сестры.

Мария Елисеевна Постникова была старше своего брата всего на год, в свои пятнадцать решительно посвятила себя службе Господу и ушла в монастырь. По крайней мере, так родители сказали мальчику, но он считал, что своевольная девушка просто сбежала из дома в поисках своего пути. Они часто разговаривали перед её исчезновением, будучи оба одарены тягой к знаниям. Мария всегда была противницей «женской доли», считавшейся в России эталоном общественной морали, – стать хорошей женой, матерью и домохозяйкой. «Пропасть в обыденности? Никогда!» – это Машенька решила для себя с раннего возраста. С тех самых пор уже шесть лет ни Джером, ни родители не видели дочери и ничего о ней не слышали. Но монашеская ряса говорила в пользу версии родителей, что слегка сгубило впечатление от встречи, не такой судьбу своей сестры представлял Джером. Иногда молодой человек думал, что она стала ученым или художником где-то в цивилизованной Европе.

– Мария, не искажай имена на западный манер, брат.

Стрелок, аккуратно положив винтовку на стойку огневого рубежа, подбирал слова, но все не мог сложить картину воедино. Все вылилось в тяжелый вопросительный взгляд его темных глаз в водянистые глаза Марии. Повисло неловкое молчание.

– Не извольте гневаться, у нас закрытый клуб, эм… мисс, – шаркая, подошел Петька, прищурив свои хитрые маленькие глазки.

– Все нормально, Петр, прошу, оставь нас.

Оружейник о чем-то задумался, но спорить не стал.

– Как угодно, господин Постников.

Стоило двери хлопнуть за их спинами, тон монахини сменился.

– Идем за мной, Ерема, – как в детстве, произнесла сестра. – Винтовку оставь здесь, она тебе пока не понадобится.

Проследовали к дальней пустовавшей стене, где сваливали отслужившие свой срок пулеуловители у крепкого бруса подпорок. Мария коснулась одной из балок, и та ушла внутрь, открывая узкий проход в темный мрак коридора. Балка бесшумно опустилась на свое место за спинами пары, со щелчком включился холодный свет электрических ламп, подвешенных по потолку, – невиданное дело в этой части Петербурга.

– Что за лабиринты тайного ордена? – усмехнулся этому пафосному спектаклю Джером, но, признаться, им удалось его удивить.

– Подожди немного, сейчас увидишь все своими глазами.

– Никак в монахи меня завербовать решили?

– Выбор посвятить себя служению Господу каждый делает сам, я лишь хочу отвратить тебя от пути неправедного либо указать путь истинный. Нам нужен такой «вольный стрелок», как ты, брат Иероним.

– Избавь меня от таких пафосных речей… Брат Иероним, звучит хорошо, даже имя церковное брать не нужно, но я пас, прошу Джером покамест.

– Джером так Джером. Но ответная просьба – Мария.

– Мария так Мария.

Молодой человек пожал плечами, возможно, идущая впереди него девушка сделала похожий жест, либо это была всего лишь игра света в темном узком коридоре, освещенном потусторонним электрическим светом. Он все еще не мог сложить картину в одно целое, но страха перед неизвестностью не испытывал, скорее, предвкушение познания сокровенной тайны исчезновения сестры. Коридор был невероятно аккуратным, идеально выровненные стены, потолок, пол соприкасались под точными прямыми углами. Можно было поклясться, что если к ним приложить треугольник, то стороны совпадут идеально. Еще ни разу не попадалось ему такое торжество геометрии в построенных человеком сооружениях, всегда можно было найти изъян, но, похоже, тут его не было.

– Кто строил эти тоннели?

– Они были тут всегда, мы просто научились ими пользоваться.

– Как это всегда? – немного опешил молодой человек.

– Я точно не знаю, но, похоже, еще до основания Санкт-Петербурга.

– И ты так легко рассказываешь мне такие вещи?

– Тебе вскоре придется узнать гораздо больше тайн этого мира, чем многие узнают за всю жизнь, конечно, если согласишься нам помочь.

– А если не соглашусь? – Но коридор, конечно уже произвел впечатление, сложно устоять, когда тебе предлагают узнать сокровенные тайны.

– Можешь сразу не соглашаться, подумать, у тебя есть один день, а теперь ближе к делу.

Когда сестра Мария закончила фразу, коридор внезапно закончился просторной комнатой, обставленной аскетически и также освещенной электрическими лампами. Пахло сосной и ладаном, каменные стены завешаны холстами с библейскими и еще какими-то не известными Иерониму картинами, в центре стол с кипой различных папок и бумаг.

– Прошу.

Они сели рядом на жесткие табуреты, Мария быстро разложила перед братом старинные пергаменты. Одни на латыни, другие на древнерусском, еще иврит и совершенно на непонятном языке, черточки-палочки. Где-то Иероним уже слышал про азиатский стиль письма – иероглифы, но видел впервые.

– Японский, – пояснила Мария, увидев небольшую заминку в глазах студента. – Тут записи из различных источников, они описывают определенное событие, которое произойдет завтрашней ночью снова. Наша задача его предотвратить.

Вполуха слушая приятный сердцу голос сестры, Джером успел вчитаться в пергаменты на знакомом древнерусском и латыни. И его до этого момента холодное выражение лица уже не могло скрыть некоторого удивления. Мистика, сказки, легенды все на одну тему. Тридцатое апреля, то есть завтра, день, описанный в каждом из пергаментов, по крайней мере в тех, что Иероним мог прочесть. Каждая история сводилась к тому, что грань между миром живых и мертвых истончится настолько, чтобы дать возможность темным силам проникнуть в мир людей, и тогда наступит, так скажем, «начало конца», все погрузится в хаос.

– Серьезно? Ведьмы, Вальпургиева ночь? Эти детские сказки просто прикрытие для черных делишек католической церкви…

– Можно сказать и так, у нас есть точные сведения, завтра в святом Петербурге произойдет самое нечистое событие за всю мировую историю.