Но я уже успел заметить, что в поведении Анатолия все же произошел какой-то надлом. Я повернулся к Андрею и Мирославу:
– Идите на улицу и заберите с собой этих клоунов, – я кивнул на незадачливый конвой.
Потом подошел к Анатолию и, бесцеремонно втолкнув его обратно в комнату, закрыл за собой дверь.
– Ну и как, по-твоему, это называется? – печально спросил я.
– Я их всех передушу, всех до одного, кровососы!
– Кого?! – повысив голос, спросил я.
– Всех!
– Ты с кем воюешь, брат?
Толян сел на койку и закрыл лицо руками. И вдруг разрыдался.
– Я не могу больше… Я устал!.. Я очень устал! Я не могу больше…
Я сел рядом с ним и приобнял за широкие плечи.
– Не мудрено. Железо плавится, а люди работают.
– Работают? – Толян поднял на меня свои злые темные с влажной поволокой глаза – Вот ответь мне, брат – это что за работа за такая: половину сводки с численностью «бойков» порезать в корзину и подать в Москву на белом блюдечке райскую идиллию, а не боевую сводку? А?
– Не лезь в это. Это не наше дело. Наше дело – приказы выполнять.
– Приказы выполнять? Не это ли гавно называется политика?
– Политика – не наше дело.
– Да? Хорошая у тебя позиция. Цинковые мальчики по ночам не мучают?
Я прекрасно понимал Толяна. И ночное купание в фонтане, выпивка с сослуживцами и драка с конвоем тут совсем не причем. У него просто случился нервный срыв. А все предшествующее этому послужило нелепым и внезапным катализатором, что являлось уже, как следствие цепной реакции. Все мы здесь бомбы замедленного действия. Только у кого и когда сработает этот невидимый часовой механизм? Что послужит тем незримым толчком, который приведет в действие этот внутренний детонатор? Самый мирный и тихий человек вдруг становится буйным и неуправляемым, смертельно опасным.