Солнце моё золотое

Солнце моё золотое
Максим Исаевич Исаев

Петрович простой деревенский мужик. Уставший от бесконечных дождей, он однажды утром радуется появившемуся солнцу и объясняется ему в любви. И вдруг солнце отвечает ему. Завязывается дружба, любовь. Солнце помогает Петровичу вызвать дождь, ветер, когда он хочет. И жизнь Петровича кардинально меняется. Его уже привлекают к решению не только местных, но и международных проблем. Петрович выдвигает идею всеобщего, глобального разоружения, ликвидации всех видов вооружений, армий и военной промышленности во всех странах, а производственный потенциал направить на производства продуктов питания. Эта, казалось бы, наивная идея Петровича находит поддержку во многих странах, там начинаются митинги, демонстрации в поддержку Петровича и его идеи, вопрос на обсуждение выносится в ООН. Все бы хорошо, если бы не случай. В условиях комфорта и доступности Петрович позволяет себе немного расслабиться. Солнце измену не прощает. Жизнь Петровича поворачивается в обратную сторону, но уже по другой дороге…

Максим Исаев

Солнце моё золотое

Про деревню Петровичи разное говорят в народе. Одни уверяют, будто сам император Пётр первый останавливался и разбил в этих местах лагерь для раненных и больных солдат по пути домой в Питер после разгрома шведов под Полтавой, при этом они высокомерно возносят головы и гордятся сим спорным историческим событием. Другие же склонны больше верить более правдоподобной версии о том, что основал деревню приезжий отставной капитан Петр Климкин ещё очень давно, задолго до исторического материализма, получив в награду от государства землю за примерную службу, построил на реке Истра водяную мельницу, засеял окружные угодья хлебом, а пятеро сыновей его, которых родила ему молодая жена, уже повзрослевши, построили жилые дома для своих семей, для своих крепостных холопов, смердов и много чего ещё. Крепостные называли своих хозяев не барином, а по-простецки – Петровичами из почтения за их благие дела и праведное отношение к ним, и якобы со временем деревня разрослась прилично и за ней крепко установилось название Петровичи.

Николаю Петровичу больше нравилась вторая версия. Рассказывая или эту версию много раз другим, он уже и сам уверовал в её правдивость. Тем более, что фамилия Климкин сохранилась и перешла к нему в наследство, и некоторые аборигены деревни, пусть даже в шутку, называли его хозяином деревни, что ему определённо нравилось, а все в деревне его непременно уважали и называли только по отчеству – Петрович, а кто помоложе, тот непременно называл Николаем Петровичем или дядя Николай.

Николай Петрович был коренным жителем Петровичей. Тут он родился восьмым ребёнком в большой и работящей семье Петра Ивановича Климкина и Екатерины Ивановны Молчановой, и тут же прожил всю жизнь, получив среднее образование в местной школе, занимая разные должности в местном колхозе; будучи уже взрослым, недалеко от родителей собственными руками построил вполне приличный на то время дом, женился на самой красивой, с выдающимися формами, от которых у мужчин репродуктивного возраста возбуждалась не только фантазия, и работящей девушке во всей деревне Светлане; вырастили они пятерых добронравных детей, мотивированных на получение достойного образования и на праведную философию жизни. Отучившись, дети разлетелись по краям и весям, любимая жена скончалась скоропостижно, прихватив какую-то гадкую болезнь по женской части, даже не успев выйти на пенсию, и под конец жизни Петрович остался наедине со своими курами, грядками и тоской по любимой жене.

В последние дни Николай Петрович несколько потерял свое лирическое поведение по отношению к своему окружению. Недоволен был развратным поведением погоды: все вокруг заливается дождем, как старая вдова слезами: картошка покрылась черными пятнами, будто помереть собралась, цветы на деревьях вообще приказали долги жить и легли ковром под деревьями, ожидая свои похороны. Другой бы на месте Николая Петровича для успокоения души матом бы трехэтажным покрывал такое сумасшедшее поведение природы, но природная, я бы сказал даже, врожденная генетическая доброта Николая Петрович не позволяла ему прибегать исконно простонародным эмоциям. Он смотрел на эту трагедию, глубоко вздыхал и только позволял себе употребить самое перцовое слово в своем лексиконе: "Ну, холера!" Потом долго успокаивал себя: Подождем. Подождем. И дождался. Вынес из бани, когда-то собственными руками состряпанную, старую табуретку, сел поудобнее и стал с восхищением смотреть, как медленно, но уверенно, как и подобает красивой даме, поднимается солнце. В эти минуты трудно было определить, кто из них больше сияет, –солнце или Николай Петрович. Полчаса радости, восторга и эмоции вырвались в наружу.

Лето нынче выдалось дождливым и Петрович совсем впал в грусть-тоску и печаль-кручину: грядки пропадают, картошка гниёт, кусты и деревья чернеют. Даже Пират, красно-белый петух и хозяин большого гарема, и тот зауныл и в томлении своём перестал голосить своим фальцетом по утрам. Ждал Петрович солнца, очень ждал. И засветило оно, долгожданное солнце. Пробив даже шторы на окнах, своим ярким утренним лучом оно разбудило Петровича и заставило улыбнуться. На радостях Петрович вышел во двор, долго и восторженно любовался жёлтым калачом, медленно поднимающимся из-за острых пиков ёлок, и дал волю своим эмоциям:

– О, господи ты боже мой! Наконец-то! Наконец-то ты появилась! Наконец-то ты улыбнулась, красавица моя! Наконец-то я дождался тебя, Солнце ты моё золотое! Как я рад! Как рад!.. Надоели туманы эти проклятые, дожди бесконечные. Гниет же уже все, холера такая! И картошка почти пропала. И грядки. Наконец-то ты засияло, солнце ты моё золотое! Как я тебя люблю! Как любимую женщину. Обнимаю тебя, дорогая. Спасибо тебе, родная. Ох, спасибо!

Только собирался Петрович навестить своих кур, поднять им настроение вчерашней кашей из перловки и с витаминами, как услышал не громкий женский голос, донёсшийся издалека какими-то раскатами:

– Пожалуйста, Петрович!

Петрович остановился, испуганно оглянулся, прислушался:

– Не понял… Кто тут? Петровна, ты? Сергеевна?.. Не понял… Есть тут кто?.. Ну что за холера такая! – ответа не было. Петрович постучал себе по ушам, вздохнул глубоко и, успокоившись, пробурчал: – Послышалось… Господи, как хорошо. Грядки высохнут наконец -то. Полоть же надо давно. Заросло как. Спасибо тебе, солнышко. Спасибо, дорогая!

Опять ему послышался далёкий и не громкий женский голос, почти шепот:

– Пожалуйста.

Петрович испуганно дёрнулся и нервно заорал:

– Да что такое! Петровна!.. Сергеевна!.. Кто тут? Выходи! В прядки со мной играть решила?

– Успокойся, Петрович. Это я, – уже громче прозвучал женский голос.

– Не понял. Кто это – я?

– Да я это, я! Солнце. Подними голову! Ты же только что в любви объяснялся мне. Даже обнимал.

Петрович испуганно замер. «Всё, хана мне. Помирать пришло время", подумал он. Но, если посмотреть с другой стороны, с таким здоровьем и помирать-то не легко! Врачи сами удивляются, когда по какой редкой надобности пропускают его анализы и его самого через профессиональное любопытство, тому, что все его показатели как у юноши призывного возраста. Они, конечно, врут. Далеко ещё призывникам до Петровича. Хилые они, какие-то, словно в теплице выращены в отсутствии солнца, воздуха и недостатке воды. Не – е – ет, помирать ему ещё рановато. Кто грядки полоть будет, кто за курами смотреть будет, да и Пират, хоть наглый и самоуверенный бандит, хоть и окружен десятком жен, и месяца не протянет без него! А без Пирата уже и жены его если и не перестанут нестись, то точно загнутся без любви петушиной и от тоски по нему. Нет, помирать мне никак нельзя!» Петрович медленно поднимает голову. И что он видит? Прямо в глаза ему смотрит и улыбается само Солнце. Да так красиво, да так искренне, что даже Петрович, который когда-то славился на всю округу своими любовными похождениями и которого не так-то просто было смутить женской улыбкой, пусть даже такой ласковой, нежной, многообещающей, не справился с собой и упал на свою пятую точку. Стал заикаться и креститься. Солнце, довольная, что удивил и смутил опытного мужчину, ещё шире улыбается и радостно изрекает:

– Ну вот, сразу бы так! – и подмигивает.

– О, Господи! О, Господи! Что это? У меня? Со мной? – Петрович щупает себя.

– Да успокойся ты, Петрович. Чего ты так испугался? Не съем же я тебя, – достаточно убедительно прозвучал женский голос.

– Да я… Да ты… Со мной… Как? Бог мой!

– Все нормально, Петрович! Понравился ты мне. Хороший человек, вижу. Мужчина симпатичный. Единственный, кто признался мне в любви. А то все: "Солнце моё! Солнце моё!" А никто в любви не признается…

– Да я это…Пожалуйста! Я ждал тебя! Давно не светила. Обрадовался очень.

– Ну вот я и пришла. Буду рядом. Обращайся если что.

Солнце бы и дальше была не прочь поболтать, только вот заревновало её или его мрачное, тянущееся по всему горизонту как змея облако и закрыло доступ к свету и забанила Петровича из-за своего вредного норова. Ох, уж эти бесполые, многопалые существа!

Очумевший от происшедшего Петрович, как только солнце скрылось за облака, начал медленно приходить в себя. С трудом встав на ноги, пощупал себя, прислушался к сердцу, потоптал ногами на месте, походил взад-перед, задумался и стал рассуждать: «Что это было со мной? Я хоть живой? – щупает себя, протирает глаза, уши. – Вроде живой…Слава тебе, господи. Живой. Значит, это не показалось мне. Значит, солнце разговаривает со мной? Ох, ни фига себе! Вот, дожил! Надо Ивану рассказать! Не поверит же, гад. А, всё ровно. Надо рассказать.»

Быстрым живым шагом Петрович выскакивает со своего двора, залетает к соседу напротив, и не справляясь с волнением, зовёт соседа, не решаясь сразу зайти в дом:

– Иван! Иван, ты дома? Выйди сюда!

Тут я должен немного рассказать историю дружбы и соседства Петровича и его соседа Ивана. История эта довольно длинная, на всю жизнь, но я расскажу коротко и только для того, чтобы вы имели некоторое представление об этой истории, тогда вам легче будет судить об их отношениях и понимать их.

Много лет назад, когда в двух соседних семьях в один день родились два мальчика, отцы их, Иван и Пётр, на радостях напились местного, деревенского первача так, что вечером, приехав к окнам родильного дома в райцентре, они тут же под окнами и заснули на скамейке, обняв друг друга, даже не успев увидеть своих сынков. Проснувшись рано утром следующего дня и похмелившись остатками вчерашнего первача, они зареклись и пророчили своим только что родившимся наследникам преданную и беззаветную дружбу на всю начинающуюся жизнь. С тем вернулись домой и всю неделю, пока их наследники похмелялись материнским молоком, их отцы от души желали им крепкого здоровья и долгих лет жизни, истребляя при этом все запасы ненавистного им деревенского напитка в сорок с лишним градусов, приготовленного ихними любимыми жёнами для накрытия праздничных столов после выписки из роддома. Отцы семейств так радовались своим первенцам, что не хватило им напитка отметить всю глубину радости от этого события, что пришлось им сбегать ещё несколько раз в «Сельмаг» к Марухе с просьбой «до получки». В перерывах же между радостью и похмельем они придумали, как им казалось, замечательные имена своим сынкам, – Ваня и Коля.

На парном деревенском молоке да на яичнице из яиц домашних кур, пацаны росли здоровенькими сорванцами, и родители не заметили, как они выросли крепкими бугаями буквально на глазах, закончили школу со средними показателями в учёбе и поведении, отслужили в армии и, к радости родителей, в особенности – отцов, вернулись в отчий дом в деревню поднимать уровень деревенской жизни до городских масштабов в культуре и доходах. Немного погуляв, парни одновременно влюбились в одну и ту же девушку и пробежала между ними тогда черная кошка. Началась холодная война. Как-то друзья даже схватились за грудки друг друга и готовы были биться в кровь, но вовремя опомнились и договорились решение вопроса делегировать самой жертве любви и Света выбрала более солидного Колю. Обида у Ивана прошла быстро и сам вскорости приглядел себе невесту. Свадьбу друзья решили сыграть подряд через неделю после Коли со Светой, потому как свидетелями выступали друг у друга. Спустя год, став отцами семейства, они вместе построили дома прямо напротив дуг другу через дорогу и всю жизнь прожили в дружбе и радости, вырастив и обучив детей, помогая становиться им на ноги. С годами улетели все птенцы из гнёзд своих и бросили своих отцов в одиночестве. Небеса одну за другой забрали и жён их любимых и два старика окончательно осиротели. Правда, дочь младшая Ивана, Ирина, живет недалеко, в райцентре, работает врачом в районной больнице. Поговаривают, что она очень хороший врач. Вот к ней мы сейчас и направим нашего Петровича.

С газетой в руках с очками на носу, несколько удивлённый, Иван, не успев даже выйти на крыльцо, прямо с порога начал ворчать:

– Чего ты кричишь на улице, как не родной, Петрович! Ни свет ни заря! Дома я, дома. Проходи в дом.

– Тут такое дело, Иван… Даже не знаю, как сказать…Ирка приехала? Выходной сегодня – может приехала? – в последний момент Петрович передумал похвастаться новым знакомством, – а вдруг это в самом деле были галлюцинации.

– Приехала. Тебе зачем?

– Показаться хочу ей. Давление проверить, пульс … Что-то плохо мне, – Петрович только теперь поднял голову и посмотрел на Ивана. Тот остановился и удивлённо уставился на соседа.

– Ну-ка, ну-ка, покажись мне…О-о-о, Петрович, да на тебе лица нет, – заболел, что ли?

– Может и заболел. Что-то не важно себя чувствую. Голова кружится. Что-то мерещится.

– Ну, проходи. Мы как раз завтракать собираемся. Чаёк попьешь с нами.

–Да нет, Иван, не до чаю мне. Пусть бы Ирина проверила.

– Я понял. Пошли в дом.

Петрович мучился: всё думал о том, рассказать Ивану про знакомство или нет. Он сел за стол и ушёл в себя. Иван открыл дверь в соседнюю комнату и позвал дочь:

– Ириш, выйди сюда. Аппарат свой прихвати. Петрович чё-то захворал, говорит. Давление померь ему.

– Доброе утро, дядя Коля! – Ирина вышла в длинном шёлковом халате на ходу поправляя волосы.

– Доброе, Ирина! Как хорошо, что ты приехала. Есть у тебя это штука, давление что мерить?