– Кого надо?
– Лиза – дома?
Глухо ответили:
– Не живёт здесь она.
– Как это?
– Уехала она.
– Когда?
– Четвёртые сутки. Идите с богом.
– Позвольте! – громко сказал Павел, прижимаясь грудью к стене дома. – Может, она велела сказать мне что-нибудь?
– А вы кто будете?
– Маков, Павел Дмитрич…
– Вам записка есть, – вот я её в фортку просуну…
Вспыхнул огонь и – погас.
Огонь снова вспыхнул, и окно стало похоже на большое, жёлтое лицо, крестообразно рассечённое чёрным шрамом.
Из форточки, шурша, высунулся белый уголок бумаги; Павел схватил его, развернул и, приложив к стеклу, прочитал большие неровные буквы:
«Павел Митрич, уважамый мой человек полубила я вас очень а будет это не хорошо как с женой все равно. Потому что уж я начала тебе ревновать к нее а ее ненавижу а это тебе тоже самое потому уежаю неизвесно куды
Лисавета».
Он сжал записку в кулак, но тотчас снова расправил, посмотрев ещё на разбежавшиеся по ней слова, – мелко разорвал бумагу и зло усмехнулся:
– Придумала, собачья морда…
Медленно сыпал клочья бумаги на землю, глядя в поле, – там было мёртво и пусто, как в душе, внезапно сжатой страхом.
– Дурочка…
Потом тихонько, задевая плечом заборы, пошёл в слободу, шёл и грустно жаловался:
– Эх, Лиза, – ну куда ты ушла?..