Три дня

– А вот – как? Вон он, паяц этот…

– Будилов-то?

– Ну да.

– И впрямь – паяц!

– Вон он говорит: «Мельники, говорит, до ста лет живут»… да!

Христина подумала немножко и, вздохнув, сказала:

– Да-а, долголетни они…

И тотчас торопливо заговорила, усмехаясь:

– Намедни Будилов-то, как пололи мы гряды у него, сел под окно и в подзорную трубу смотрит, всё смотрит на нас… Выглядел Анюту Сорокиных, ну, а известно, какова она, ей только мигни…

– Брось, – сказал Николай, – что тебе?

А в памяти звучало двойное слово:

«Долго-летни… долго-вечны…»

Он снова лёг на колени ей, а Христина, грустно прикрыв глаза выцветшими ресницами, замолчала, перебирая его волосы. Молчали долго.

Было тихо, только из травы поднимался чуть слышный шорох, гудели осы, да порою, перепархивая из куста в куст, мелькали серенькие корольки, оставляя в воздухе едва слышный звук трепета маленьких крыльев. Вздрагивая, тянулись к солнцу изумрудные иглы сосняка, а высоко над ними кружил коршун, бесконечно углубляя синеву небес.

Назаров следил за полётом птицы, и ему казалось, что в нём тоже медленно плавает чёрный шарик, – никаких мыслей нет, не хочется думать, и жутко следить за этой чёрной точкой в небе, отражённой где-то глубоко в душе.

Вдруг вспомнились слова Христины:

«Ни о чем не думай – делай…»

«Намекает она али нет? Пожалуй, намекает! Ей – что? Будет удача – её выигрыш, не будет, пропаду я – с другим начнет гулять…»

А Христина, лаская его, тихонько, жалобно говорила:

– Пожить бы поскорее хорошо-то, миленький ты мой, одним бы, на полной свободе, хозяевами себе…

Он беспокойно повернулся на бок, не желая более смотреть в небо, и, глядя снизу вверх в лицо ей, сердито сказал:

– Что ты, уговариваешь?

– Коленька, – так уж хочется мне с тобой…

– Лучше бы поцеловала!

– Поцеловать-то и хочется, – шепнула она, наклоняясь. Николай закинул руки за шею ей, притянул к себе и закрыл глаза, прильнув к её губам.

– Ой – пусти! – шептала она, отталкивая его, вырвалась и, легко столкнув парня с колен своих, встала на ноги, томно потягиваясь.

– Задохнулась даже…

Он откатился под сосны и, лёжа вниз лицом, бормотал:

– Идёт время, идёт, а ты – мучайся! Эх! Господи!

Христина молчала, отряхая с юбки хвою и траву, потом, взглянув на солнце, сказала:

– Надобно домой…

– Погоди!

– Нет, надо…

И, помолчав, прибавила:

– Надо идти…

Николай сел на земле, поправил волосы, надел картуз.

– Ну, едем…

Но Христина, отступив в сторону, сказала виноватым голосом:

– Я, Коля, пеше пойду сегодня…

– Отчего?

– Та-ак.

Он поднялся на ноги, оглядываясь, прислушался – где-то неподалёку бил коростель, а Христина тихонько говорила:

– Мне к Мишиным надо зайти…

Глаза у неё разбегались, по лицу расплылась слащавая улыбочка.

– Врёшь ты, – тихо сказал Николай.

– Ей-богу – правда! – воскликнула она, прижимая руки к высокой груди.

– Врёшь, – повторил парень раздумчиво и, тряхнув головою, подошёл вплоть к ней. – Погляди-ка в глаза мне – ну?

Она испуганно выкатила карие зрачки, улыбка сошла с лица её, и губы вздрогнули.

– Что ты, Коленька!

– Знаю я, о чём ты думаешь! – сказал он сердито. – И почему не едешь сегодня со мной – понимаю!