Супруги Орловы

Публика, тесно сбившись в кучу, наполняла пыльный и пахучий воздух улицы глухим гулом своего говора, а иногда сквозь него вырывалось крепкое ругательство, злое и бессмысленное.

– Смотрите – Орлов-то!

Орлов подъехал к воротам на козлах холщёвой фуры, которой правил угрюмый человек, весь одетый в белое. Он рявкнул глухим басом:

– Пошёл с дороги!

И поехал прямо на людей.

Вид этой фуры и окрик её возницы как бы придавил повышенное настроение зрителей – все сразу потемнели, многие быстро ушли.

Вслед за фурой явился студент, знакомый Орловых. Фуражка у него съехала на затылок, по лбу струился пот, на нём была надета какая-то длинная мантия ослепительной белизны, и спереди на её подоле красовалась большая, круглая дыра с рыжими краями, очевидно, только что прожжённая чем-то.

– Ну, где больной? – громко спрашивал он, искоса посматривая на публику, собравшуюся в уголке у ворот, – люди встретили его недоброжелательно.

Кто-то громко сказал:

– Ишь ты, какой повар!

Другой голос тише и зловеще пообещал:

– Погоди, он те угостит!

Нашёлся, как всегда в толпе, шутник.

– Он те даст такой суп, что у тебя лопнет пуп!

Раздался смех, невесёлый, затемнённый боязливым подозрением.

– Ведь вот сами-то они не боятся заразы, – это как понимать? – многозначительно спросил человек с напряжённым лицом и взглядом, полным сосредоточенной злобы.

Лица людей потемнели, говор стал глуше…

– Несут!

– Орлов-то! Ах, собака!

– Не боится?

– Ему что? Пьяница…

– Осторожней, осторожней, Орлов! Поднимайте выше ноги… так! Готово!

Поезжай, Пётр! – командовал студент. – Я скоро приеду. Ну-с, господин Орлов, я прошу вас помочь мне уничтожить здесь заразу… Кстати, на случай, вы выучитесь, как это делать… Согласны?

– Могу, – сказал Орлов, оглядываясь вокруг и чувствуя прилив гордости.

– И я тоже могу, – заявил Чижик.

Он проводил печальную фуру за ворота и вернулся как раз во-время для того, чтобы предложить свои услуги. Студент через очки посмотрел на него.

– Ты кто такой есть, а?

– Из маляров, – в учениках… – объяснил Чижик.

– А холеры боишься?

– Я? – удивился Сенька. – Вота! Я – ничего не боюсь!

– Н-ну? Ловко! Так вот что, братцы. – Студент присел на бочку, лежавшую на земле, и, покачиваясь на ней, стал говорить о необходимости для Орлова и Чижика хорошенько вымыться.

К ним подошла Матрёна, боязливо улыбаясь. За ней кухарка, вытиравшая мокрые глаза сальным передником. Через некоторое время осторожно, как кошки к воробьям, к этой группе подошло ещё несколько человек. Около студента собрался тесный кружок человек в десять, и это воодушевило его. Стоя в центре людей, быстро жестикулируя, он, то вызывая улыбки на лицах, то сосредоточенное внимание, то острое недоверие и скептические смешки, начал нечто вроде лекции.

– Главное дело во всех болезнях – чистота тела и воздуха, которым вы дышите, – уверял он своих слушателей.

– О, господи! – громко вдыхала стряпка маляров. – От нечаянной смерти Варваре великомученице надо молиться…

– И в теле и в воздухе живут, однако тоже помирают, – заявил один из слушателей.

Орлов стоял рядом со своей женой и смотрел в лицо студента, о чём-то думая. Его дёрнули за рубаху.

– Дяденька Григорий! – шепнул Сенька Чижик, сверкая горящими, как угольки, глазами, – теперь вот помрёт Митрий-то Павлов, родных у него нету… кому же гармоника достанется?

– Отстань, чертёнок! – отмахнулся Орлов.

Сенька отошёл в сторону и уставился в окно комнатки гармониста, ища в ней чего-то жадным взглядом.

– Извёстка, дёготь, – громко перечислял студент.

Вечером этого беспокойного дня, когда Орловы сели пить чай, Матрёна с любопытством спросила у мужа:

– Ты давеча куда ходил со студентом-то?

Григорий посмотрел ей в лицо затуманенными, чужими глазами, не отвечая.

Около полудня, кончив мыть комнату гармониста, Григорий ушёл куда-то с санитаром, воротился часа в три задумчивый, молчаливый, лёг на постель и вплоть до чая лежал кверху лицом, не вымолвив за всё время ни слова, хотя жена много раз пыталась вызвать его на разговор. Он даже не обругал её, – это было странно, непривычно ей и возбуждало её.

Инстинктом женщины, вся жизнь которой сосредоточилась на муже, она подозревала, что его охватило чем-то новым, ей было боязно и тем более страстно хотелось знать, – что с ним?

– Тебе, может, нездоровится, Гриша?

Григорий слил с блюдца в рот последний глоток чая, вытер рукой усы, не спеша подвинул жене пустой стакан и, нахмурив брови, заговорил:

– Ходил я со студентом в барак…

– В холерный? – воскликнула Матрёна и тревожно, понизив голос, спросила: – Много там их?

– Пятьдесят три с нашим-то… Некоторые поправляются… Ходят…