Последний день

– Нет?

– Но бываешь не злой, а хуже злого.

– Хуже, да?

– Ты очень возбуждён, иди, отдохни, советую…

– Не хочу же! Д-да… так вот, всё у меня на пустяки и пошло. Бабы, конечно… Это, брат, вопросище – бабы, а? Капочка, я не про тебя… ты дана мне судьбой не в наказание, а в награду.

– Что ж, – сказал доктор, медленно и неохотно, – и за грехи должна быть награда. Грешить нелегко, когда занимаешься этим серьёзно.

– Э-с, – вскричал Паморхов и хрипло засмеялся, – я грешил серьёзно! Забавные бывали истории. Был у меня приятель, товарищ прокурора Филиппов, удивительно остроумная скотина… Мы с ним на пари гимназистку одну травили, кто первый? Изящная такая гимназисточка, дочь учительницы, француженки… рахат-лукум! Досталось мне. И триста рублей выиграл. Плакала, конечно, просила – женись, говорит! Я говорю: «Mademoiselle, надо было вести себя осторожно!..» А у Филиппова была пассия, жена одного судейского, дама с нервами и принципами…

Паморхов задохнулся, схватившись за ручки кресла, и неожиданно громко сказал:

– Сейчас…

– Что? – спросил доктор, глядя в камин, но Паморхов продолжал торопливо, точно сбрасывая с себя воспоминания:

– М-монархистка, проповедовала и даже писала что-то, печатала… Надоела ему. «Хочешь пошутить?» – спрашивает. Пошутили, знаешь… Пригласил он её к себе и меня… подпоил… я. Ах… ну, знаешь, мы смеёмся… Едва удержался я в городе…

– Брось-ка ты всё это, – заговорил доктор, наклоняясь и разбивая головню в камине.

Паморхов повернул к нему синее, вздувшееся лицо, оно ощетинилось и дрожало. Ухватившись пухлыми пальцами за ручки кресла, он покачивался, вздыхая, как загнанная лошадь. Зрачки его вытаращенных глаз расширились и потускнели, белки налились кровью, он словно прислушивался к чему-то, испуганно и жутко.

Стряхнув дремоту, Капитолина прижала пальцами глаза и спросила:

– Ну, что ж дальше?

Паморхов засопел, рознял руки и, взмахнув ими, повалился на пол, вперёд головой.

– Чёрт! – вскричал доктор, вскакивая, но не успев поддержать падавшего.

Женщина, открыв рот, упираясь руками в стол, медленно, точно приподнимая тяжесть, вставала, спрашивая шёпотом:

– Он, уже? Неужели?..

– Позови людей, – тихо сказал доктор.

– Господи, неужели…

Паморхов дёргал ногой, толкая стол, звеня бутылками, и вытягивался на полу, освещаемый танцующим огнём камина.

– Говорил я тебе, – заставь написать духовную, – сердито бормотал доктор, поднимая с пола тяжёлую голову Паморхова.

– Не смейте об этом! – крикнула женщина, топнув ногой, и убежала.

Положив на колено себе голову Паморхова, доктор отвернулся в сторону от синего лица с высунутым языком и туго налитыми кровью торчащими ушами. Один глаз Паморхова был закрыт, другой выпученно смотрел в сторону зеркала, а верхняя губа мелко дрожала, сверкая серебром волос.

– Кондратий стукнул, – сказал доктор сердито и озабоченно, но когда ему не ответили, поднял голову и оглянулся. В стекле зеркала, ниже подзеркальника, он увидал себя и больного, два тела плотно слепились в бесформенную кучу, доктор съёжился и быстро спустил голову Паморхова с колена на пол.

Вбежали двое мужчин, горничная, Капитолина, впятером они подняли тяжёлое, расплывшееся тело и, громко топая, вынесли его. Капитолина, открыв рот, пошла за ними, в дверях остановилась, оглядывая комнату, и вдруг – взвизгнув, точно её кто-то ударил, выскочила вон.

Трещал и шелестел огонь, отражения его дрожали на паркете жирными пятнами кипящего масла. Однотонно ныл дождь за окнами, в глубине дома возились, визжали, чей-то голос глухим басом крикнул:

– Беги в погреб… лёду тащи…

В пустой, тёмной комнате вздохнуло эхо.

notes

Примечания

1

Добрый вечер, доктор – Ред.