Жизнь ненужного человека

Парень засмеялся и сел за стол. Его смех окутал Климкова тёплым облаком воспоминаний о церкви и тихом овраге, о пожаре и речах кузнеца. Молча, смущённо улыбаясь, он осторожно пожал руку брата.

– Не узнал я…

– Понятно! – воскликнул Яков. – А я тебя – сразу! Ты – как был, так и остался… чего делаешь?

Климков отвечал осторожно – нужно было понять, чем опасна для него эта встреча? Но Яков говорил за двоих, рассказывая о деревне так поспешно, точно ему необходимо было как можно скорее покончить с нею. В две минуты он сообщил, что отец ослеп, мать всё хворает, а он сам уже три года живёт в городе, работая на фабрике.

– Вот и вся жизнь.

Яков был как-то особенно густо и щеголевато испачкан сажей, говорил громко, и, хотя одежда у него была рваная, казалось, что он богат. Климков смотрел на него с удовольствием, беззлобно вспоминал, как этот крепкий парень бил его, и в то же время боязливо спрашивал себя:

«Революционер?»

– Ну, как живётся?

– А тебе – как?

– Работать – трудно, жить – легко! Так много работы – жить время нет!.. Для хозяина – весь день, вся жизнь, а для себя – минуты! Книжку почитать некогда, в театр пошёл бы, а – когда спать? Ты книжки читаешь?

– Я? Нет…

– Ну да, – нет времени! Хотя я всё-таки успеваю. Тут такие есть книжки – возьмёшь её и весь замрёшь, словно с милой любовницей обнимаешься, право… Ты насчёт девиц – как? Счастливый?

– Ничего! – сказал Евсей.

– Меня – любят! Девицы здесь тоже, – ах ты! В театр ходишь?

– Бывал…

– Я это люблю! Я всё хватаю, будто мне завтра умирать надо! Зоологический сад – вот тоже прекрасно где!

Сквозь слой грязи на щеках Якова выступала краска возбуждения, глаза у него горели, он причмокивал губами, точно всасывая что-то живительное, освежающее. У Евсея шевелилась зависть к этому здоровому, жадному телу. Он упорно начал напоминать себе о том, как Яков колотил его крепкими кулаками по бокам. Но радостная речь звучала не умолкая, вокруг Евсея носились, точно ласточки – звеня, ликующие слова и возгласы. Он с невольной улыбкой слушал и чувствовал, что распевается надвое, хотелось слушать, и было неловко, почти совестно. Он вертел головой и вдруг увидел за окном лицо Грохотова. На левом плече шпиона и на руке у него висели рваные брюки, грязные рубахи, пиджаки. Незаметно подмигнув Климкову, он прокричал кислым голосом:

– Старое платье продаю-покупаю…

– Мне пора! – сказал Евсей, вскакивая на ноги.

– Ты в воскресенье свободен? Приходи ко мне… нет, Лучше я к тебе – это где?

Евсей молчал, ему не хотелось указать свою квартиру.

– Ты что? С барышней живёшь? Эка важность! Познакомь, вот и всё, чего стыдишься? Верно ли?

– Я, видишь ли, живу не один…

– Ну, да…

– Только я не с барышней, а – со стариком. Яков расхохотался.

– Экий ты нескладный! Чёрт знает как говоришь! Ну, старика нам не надо, конечно. А я живу с двумя товарищами, ко мне тоже неудобно заходить. Давай, уговоримся, где встретиться…

Уговорились, вышли из трактира, и, когда Яков, прощаясь, ласково и сильно пожал руку Климкова, Евсей пошёл прочь от него так быстро, как будто ждал, что брат воротится и отнимет это крепкое рукопожатие. Шёл он и уныло соображал:

«Здесь самое клёвое место, здесь, говорят, больше всего революционеров – Яков будет мешать…»

По душе у него прошло серою тенью злое раздражение.

– Старое платье продаю! – пропел Грохотов сзади него и зашептал: – Покупай рубашку, Климков!

Евсей обернулся, взял в руки какую-то тряпку и начал молча рассматривать её, а шпион, громко расхваливая товар, шёпотом говорил:

– Гляди, – ты попал в точку! Кудрявый – я к нему присмотрелся – социалист! Держись за него, с ним можно много зацепить. – И, вырвав из рук Евсея тряпку, обиженным голосом закричал: – Пять копеек? За такую вещь? Смеёшься, друг, напрасно обижаешь… Иди своей дорогой, иди! – И, покрикивая, зашагал через улицу.

«Вот, теперь я сам буду под надзором!» – подумал Евсей, глядя в спину Грохотова.

Когда малоопытный шпион знакомился с рабочими, он был обязан немедленно донести об этом своему руководителю, а тот или давал ему более опытного в сыске товарища, или сам являлся к рабочим, и тогда завистливо говорилось:

«Захлестнулся в провокацию».

Такая роль считалась опасной, но за предательство целой группы людей сразу начальство давало денежные награды, и все шпионы не только охотно «захлёстывались», но даже иногда старались перебить друг у друга счастливый случай и нередко портили дело, подставляя друг другу ножку. Не раз бывало так, что шпион уже присосался к кружку рабочих, и вдруг они каким-то таинственным путём узнавали о его профессии и били его, если он не успевал вовремя выскользнуть из кружка. Это называлось – «передёрнуть петлю».

Климкову было трудно поверить, что Яков социалист, и в то же время ему хотелось верить в это. Разбуженная братом зависть перерождалась в раздражение против Якова за то, что он встал на дороге. И вспоминались его побои.

Вечером он сообщил Петру о своём знакомстве.

– Ну, и что же? – сердито спросил Пётр. – Не знаешь, что надо делать? На какой же чёрт вашего брата учат?

Он убежал куда-то, встрёпанный, худой, с тёмными пятнами под глазами.

«Видно, опять в карты проигрался!» – скучно подумал Климков.

На другой день об успехе Евсея узнал Саша, подробно расспросил его, в чём дело, подумал и, гнило улыбаясь, начал учить:

– Погодя немного, ты осторожно скажешь им, что поступил конторщиком в типографию, – слышишь? Они спросят – не можешь ли ты достать шрифта? Скажи – могу, но умей сказать это просто, так, чтобы люди видели, что для тебя всё равно: достать – не достать… Зачем – не спрашивай! Веди себя дурачком, каков ты есть. Если ты это дело провалишь – тебе будет скверно… После каждого свидания – докладывай мне, что слышал…

Евсей чувствовал себя перед Сашей маленькой собачкой на верёвке, смотрел на его прыщеватое, жёлтое лицо и, ни о чём не думая, ждал, когда Саша выпустит его из облака противных запахов, – от них тошнило.

Он пошёл на свидание с Яковом пустой, как труба, но когда увидал брата с папиросой в зубах, в шапке набекрень, – дружески улыбнулся ему.

– Как дела? – весело крикнул Яков.

– Нашёл работу, – ответил Евсей и тотчас подумал:

«Это я сказал прежде времени…»

– Где?

– В типографии, конторщиком…