Бывшие люди

Тяпа повернулся к учителю спиной, и они вышли на двор.

– Что там? – спросил Объедок, обращая к ротмистру свою острую морду.

– Ничего особенного. Умирает человек… – кратко сообщил ротмистр.

– Избили его? – поинтересовался Объедок.

Ротмистр не ответил, он пил водку.

– Как будто знал, что у нас есть чем поминки о нем справить, – сказал Объедок, закуривая папиросу.

Кто-то засмеялся, кто-то тяжело вздохнул. Дьякон вдруг как-то напрягся, пошлепал губами, потер лоб и дико взвыл:

– Иде же праведнии у-по-ко-я-ются-а!

– Ты! – зашипел Объедок, – что орешь?

– Дай ему в рожу! – посоветовал ротмистр.

– Дурак! – раздался хрип Тяпы. – Когда человек кончается, нужно, чтобы тихо было.

Было достаточно тихо: и в небе, покрытом тучами, грозившем дождем, и на земле, одетой мрачной тьмой осенней ночи. Порой раздавался храп уснувших, бульканье наливаемой водки, чавканье. Дьякон что-то бормотал. Тучи плыли так низко, что казалось – вот они заденут за крышу старого дома и опрокинут его на группу этих людей.

– А… скверно на душе, когда умирает человек близкий… – заикаясь, проговорил ротмистр и склонил голову на грудь.

Никто ему не ответил.

– Среди вас – он был лучший… самый умный и порядочный… Мне жалко его…

– Со-о святы-ими упоко-ой… Пой, кривая шельма! – забурлил дьякон, толкая в бок своего друга, дремавшего рядом с ним.

– Молчать!.. ты! – злым шёпотом воскликнул Объедок, вскакивая на ноги.

– Я его ударю по башке, – предложил Мартьянов, поднимая голову с земли.

– А ты не спишь? – необычайно ласково сказал Аристид Фомич. – Слышал? Учитель-то у нас…

Мартьянов тяжело завозился на земле, встал, посмотрел на полосы света, исходившего из двери и окон ночлежки, качнул головой и молча сел рядом с ротмистром.

– Выпьем? – предложил тот.

Ощупью отыскав стаканы, они выпили.

– Пойду посмотрю… – сказал Тяпа, – может, ему надо чего.

– Гроб надо… – усмехнулся ротмистр.

– Не говорите вы про это, – глухим голосом попросил Объедок.

За Тяпой встал с земли Метеор. Дьякон тоже хотел встать, но свалился набок и громко выругался.

Когда Тяпа ушел, ротмистр ударил по плечу Мартьянова и вполголоса заговорил:

– Так-то, Мартьянов… Ты лучше других должен чувствовать… Ты был… впрочем, к черту это. Жалко тебе Филиппа?

– Нет, – помолчав, ответил бывший тюремщик. – Я, брат, ничего такого не чувствую… разучился… Мерзко так жить. Я серьезно говорю, что убью кого-нибудь…

– Да? – неопределенно произнес ротмистр. – Ну… что же? Выпьем еще!

– Н-наше дел-ло маленькое… выпил – да еще-о!

Это проснулся и блаженным тоном пропел Симцов.

– Братцы?! Кто тут? Налейте старику чарку!

Ему налили и подали. Выпив, он снова свалился, ткнувшись головой в чей-то бок.

Минуты две продолжалось молчание, такое ж темное и жуткое, как эта осенняя ночь. Потом кто-то зашептал…

– Что? – раздался вопрос.

– Я говорю, славный он парень был. Голова, тихий такой, – говорили вполголоса.

– Деньги имел… и не жалел их для своего брата… – И опять наступило молчание.

– Кончается! – раздался хрип Тяпы над головой ротмистра.

Аристид Фомич встал и, усиленно твердо ступая ногами, пошел в ночлежку.

– Пошто идешь? – остановил его Тяпа. – Не ходи. Пьяный ведь ты… нехорошо!

Ротмистр остановился, подумал:

– А что хорошо на этой земле? Пошел ты к черту!

По стенам ночлежки всё прыгали тени, как бы молча борясь друг с другом. На нарах, вытянувшись во весь рост, лежал учитель и хрипел. Глаза у него были широко открыты, обнаженная грудь сильно колыхалась, в углах губ кипела пена, и на лице было такое напряженное выражение, как будто он силился сказать что-то большое, трудное и – не мог и невыразимо страдал от этого.

Ротмистр стал перед ним, заложив руки за спину, и с минуту молча смотрел на него. Потом заговорил, болезненно наморщив лоб:

– Филипп! Скажи мне что-нибудь… слово утешения другу… брось!.. Я, брат, люблю тебя… Все люди – скоты, ты был для меня – человек… хотя ты пьяница! Ах, как ты пил водку, Филипп! Именно это тебя и погубило… А почему? Нужно было уметь владеть собою… и слушать меня. Р-разве я не говорил тебе, бывало…

Таинственная, всё уничтожающая сила, именуемая смертью, как бы оскорбленная присутствием этого пьяного человека при мрачном и торжественном акте ее борьбы с жизнью, решила скорее кончить свое бесстрастное дело, – учитель глубоко вздохнул, тихо простонал, вздрогнул, вытянулся и замер.

Ротмистр качнулся на ногах, продолжая свою речь.

– Хочешь, я принесу тебе водки? Но лучше не пей, Филипп… Сдержись, победи себя… А то выпей! Зачем, говоря прямо, сдерживать себя?.. Чего ради, Филипп? Верно? Чего ради?..

Он взял его за ногу и потянул к себе.