Советские дети

Советские дети
Максим Алексеевич Горький

«Я был предупреждён: приедет гость, поэт, мальчик. Ну, что ж? Мальчики и девочки, сочиняющие стихи, – весьма обычное явление у нас…»

Максим Горький

Советские дети

[1 - Впервые напечатано одновременно в газетах «Правда», 1934, номер 217 от 8 августа, и «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», 1934, номер 183 от 8 августа. // В авторизованные сборники не включалось. // Печатается по тексту газеты «Правда», сверенному с рукописью и авторизованной машинописью (Архив А. М. Горького)]

I. Мальчик

Я был предупреждён: приедет гость, поэт, мальчик. Ну, что ж? Мальчики и девочки, сочиняющие стихи, – весьма обычное явление у нас. И всегда с ними немножко трудно, потому что в большинстве случаев они ещё не умеют писать стихи. Нередко видишь, что им вообще не нужно заниматься этим трудным делом, ибо у них нет того совершенного слуха на звучность слова, который необходим стихотворцу так же, как музыканту. Бывают у детей и неплохие стихи, но это в тех случаях, когда они внушены каким-нибудь крупным поэтом прошлого или «модным» в настоящем. И не только внушены, а почти списаны. Приходится говорить таким, слишком юным, поэтам не очень приятные речи, а у поэтов этих уже разбужено самолюбьишко, родственники, знакомые, сверстники, товарищи по школе уже назвали их «талантливыми». Так как мы вообще «жить торопимся и чувствовать спешим»[2 - …«жить торопимся и чувствовать спешим»… – изменённая строка из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег». У Вяземского: // И жить торопится // И чувствовать спешит.], мы торопимся и преждевременно похвалить человека, а преждевременная похвала, в наше время непрерывного соревнования героев труда, отражается на ребятах не очень благоприятно и даже – более того – очень неблагоприятно. Дети наши – отличные дети! Но они заслуживают крайне внимательного и строго серьёзного отношения к ним.

И вот явился поэт. Очень крепкий, красивый мальчик, возраст его – девять лет с половиной, но он казался года на три старше. Уже в том, как он поздоровался со мною, я отметил нечто незнакомое мне и трудно определимое. Уверенные в своей талантливости, так же как и робкие, здороваются не так. В нём не чувствовалось той развязности, которая как бы говорит: «Вот я какой, любуйтесь!»

Не заметно было и смущения, свойственного тем юным поэтам, которые приходят к писателю, точно школьники на экзамен. Можно было подумать, что этот, девятилетний, спокойно сознаёт свою равноценность со взрослым…

– Кто из поэтов прошлого особенно нравится Вам? – спросил я.

– Конечно, Пушкин, – уверенно ответил он.

– А из прозаиков?

– Тургенев.

Тургенева он назвал не так уверенно и тотчас добавил:

– Но я давно уже читал его.

– А как давно?

– Месяцев шесть тому назад…

Невольно вспомнилось, что в его возрасте я едва знал грамоту, читал только «Псалтирь» на церковно-славянском языке и что позднее у меня было время, когда за шесть месяцев я ни единого раза не держал в руках книги. Я спросил поэта:

– Вы пишете лирические стихи?

– Нет, политические. Но писал и лирику. Кажется, у меня в архиве сохранилось стихотворения два, три. Переводил с немецкого Шиллера, Гейне.

И тут, как будто немножко смутясь, он сообщил:

– Даже издана маленькая книжка моих стихов.

Я почувствовал, что – не знаю, не нахожу, как и о чём говорить с этим человеком. И что мне даже смотреть на него неловко. Гость этот похож на мистификацию. Рядом с ним сидит его мать, и мне кажется, что сын смущает её так же, как меня. Она торопливо рассказывает, подтверждая мою догадку.

– Страшно интересуется политикой. Когда отец приходит со службы, он прежде всего отнимает у него газеты. Он – вожатый пионеротряда. Большая общественная нагрузка. И, представьте, не устаёт! Вообще, дети становятся… удивительными. Сестра его начала говорить на седьмом месяце, теперь ей – полтора года, – отлично говорит! Просто не знаешь, что делать с такими…

Я предложил поэту прочитать его стихи. Несколько секунд он молчал, и это побудило меня сказать, что «есть случаи, когда не следует стесняться своим талантом».

– Это из письма Потемкина – Раевскому, – заметил десятилетний человек.

– Поэта – Потемкина? – спросил я.

– Нет, фаворита Екатерины Второй. А разве есть поэт Потемкин?

– Был.

– Я прочитаю небольшую поэму о Гитлере и Геббельсе, – сказал поэт.

А я подумал, что сейчас произойдёт что-то, наверное, смешное, и обнаружится банкротство «необыкновенного». Но – не обнаружилось. Необыкновенное возросло, не заключая в себе ни единой ноты смешного. Читал мальчик плохо, с теми досадными завываниями, которые взрослые поэты пытаются выдать за пафос. Но его стихи, написанные в духе стихов Маяковского, показались мне технически грамотными. Возможно, что я в этом ошибаюсь, ибо я был совершенно поражён изумительной силой эмоции мальчика, его глубокой и острой ненавистью к извергам. Стихи могли быть уродливы, но прекрасна и радостно неожиданна, социально нова была ненависть ребёнка к злодеям и злодеяниям. Этот физически здоровый мальчик читал с такой густой силой, что я минуты две не решался взглянуть в его лицо, – не хотелось увидеть его искажённым. Но лицо только разгорелось густым румянцем, и ярко сверкали тёмные глаза – уже не глаза мальчика девяти лет, а взрослого человека, который наполнял каждое слово своё горящей и кипящей смолой той именно человеческой ненависти, которая может быть вызвана только глубочайшей любовью к людям труда, к людям, погибающим под властью мерзавцев и убийц, к тем, кто пытался затравить Димитрова и хочет убить Тельмана, как убили множество борцов за свободу пролетариата.

Трудно, невозможно рассказать о силе революционного чувства маленького певца, спевшего нам, – мне, Бабелю и другим, кто слушал, – его славу ненависти, воинствующей за любовь[3 - …славу ненависти, воинствующей за любовь. – Перифраз из стихотворения Дм. Семеновского «Слава злобе». У Семеновского: // …Но – слава злобе, // Воинствующей за любовь!]. Было даже как будто жутко сознавать, что эту песнь поёт ребёнок, а не взрослый, а затем, когда он кончил, было грустно, что взрослые поэты не обладают силою слова в той изумительной степени, какую воспитал в себе этот маленький, ещё не страдавший за время своей маленькой жизни, но так глубоко ненавидящий страдание и тех, кто заставляет всё более страдать мир трудящихся, скованных цепями капитализма извне, отравленных ядом всемирного мещанства изнутри.

Прочитав стихи, просидев минуты две в тишине общего изумления, поэт пошёл играть в мяч с детьми. Играл он с криками, хохотом, тою силой увлечения игрой, какая свойственна здоровому, нервно нормальному ребёнку десяти лет. Вообще он нимало не похож на «вундеркинда», каких мне приходилось видеть и которые, даже прожив полсотни лет, всё ещё называются «Митями, Мишами, Яшами».

Очень сожалею, что не записал хоть несколько строчек его поэмы.

Прощаясь, я сказал ему, что не буду хвалить его и не дам ему никаких советов, кроме одного: учитесь, не особенно утомляя себя, не забывая, что вы ещё ребёнок.

Он поблагодарил и, улыбнувшись умненькой улыбкой, проговорил:

– А меня какие-то профессора всё убеждают не зазнаваться. Но я – не дурачок. Я очень хочу и люблю учиться. Всё знать и хорошо работать – такое счастье!

II. Мальчики и девочки

Конечно, мальчик, поэт-публицист, – фигура исключительная. Возможно, что многим напоминает он Моцарта, который начал писать музыку, когда ему было шесть лет. Вполне возможно, что в девятнадцать или двадцать девять лет этот мальчик покажет себя социальной силой огромного значения. Это зависит не столько от него, как от разумного, бережного отношения взрослых к процессу его развития. В данный момент этот мальчик является одним из признаков яркого цветения массы наших детей.

Критически настроенные коллекционеры отрицательных явлений жизни ищут – и находят – отрицательные явления и в среде наших детей. Известно, что «в семье не без урода», это подтверждается фактом бытия детей-хулиганов, а также и фактом бытия тех отметчиков-регистраторов, табельщиков пошлости и подлости, которые отмечают старинные пошлости и подлости с наслаждением, как нечто неодолимое даже и в бесклассовом обществе. Критика – это второе имечко политики. Мещанам очень приятно заметить сучок в глазу Советской власти. К тому же сказать: «Не так», гораздо более легко, чем указать: «Вот как надо».

Эмигранты, продолжая считать отцов полуграмотными варварами, любят указывать и на малограмотность наших детей. Но в их же газетах можно найти такие заметки, как, например:

«Английские газеты приводят некоторые перлы из письменных работ школьников в этом году:

– Цезарь был убит Помпеем.

– Рыбья чешуя была военной формой англичан.

– Кромвель был убит во время мартовских ид.

– Колумб открыл Америку в 1892 г.

– Рузвельт – первый министр Советской России.

    («Последние новости», 9.VII.34)»

Наши ребятишки – в массе – тоже, наверное, не знают, кто кого убил в древности, но им отлично известно, как уничтожают друг друга двуногие свиньи и пауки современной Европы. Зная боевую, революционную современность, они вполне сознательно относятся к будущему.

На конференции татар-литераторов в Казани четырнадцатилетний пионер говорил писателям, что они плохо переводят с русского на татарский, что пионерам приходится сверять переводы с русским текстом и что не следует выдумывать новых слов для замены таких, как «дозор», «караул», «разведка» и т. д. «Мы, пионеры, – будущие красноармейцы, – сказал он, – поэтому изменять русские военно-технические и командные слова не следует».