О Викторине Арефьеве

О Викторине Арефьеве
Максим Горький

«О Викторине Арефьеве я могу сказать немного. Он редко бывал в Красновидове; являлся обычно к ночи или ночью, приходя пешком с пристани „Лобышки“».

Максим Горький

О Викторине Арефьеве

О Викторине Арефьеве я могу сказать немного. Он редко бывал в Красновидове; являлся обычно к ночи или ночью, приходя пешком с пристани «Лобышки». М. А. Ромась, весьма строгий конспиратор, побеседовав с ним, отправлял его ко мне, на чердак, там Арефьев спал и сидел, не выходя на улицу села, целый день, а ночью исчезал, спускаясь к Богородску в лодке с рыбаком Изотом или уходя на «Лобышки». Ромась сообщил мне, что Арефьев выслан из Саратова или должен был уехать оттуда, избегая ареста, – не помню точно. Вероятнее – последнее, потому что Арефьев обычно являлся в Красновидово или из Казани или из Саратова, и я думаю, что он служил связью между народовольцами этих городов.

Помню, что при первой встрече он мне определённо не понравился, – говорил со мной докторально, заносчиво и щеголял своей начитанностью. В следующий раз я примирился с этим, поняв, что за щегольство мною принято естественное желание человека, много знающего, поделиться радостью знания. Особенно возбудил мою симпатию его интерес к фольклору, он отлично знал поволжские говора', у него были интересные записи песен пензенских татар, запевок «Дубинушки» и целое исследование о саратовской «Матане», предшественнице современной «частушки». Мне кажется, что эта работа его печаталась в «Саратовском дневнике», редакции Сараханова, в 1891 или 1892 году. Лет десять спустя в кружке Мережковских искали рифму к слову «дьявол», нашёл, кажется, Сологуб: «плавал». И мне вспомнилась запись Арефьева:

Милый мой по Волге плавал,
Утонул, паршивый дьявол!

К запискам своим он относился небрежно. Однажды забыл их в лодке Изота, в другой раз его тетрадь оказалась под моей койкой. Был он человек живой, размашисто открытый, богатый словом, с широким полем зрения и уменьем тонко, точно наблюдать.

Как-то будучи в Казани, я встретил его у геолога Северцева или Сибирцева, и мы решили идти в Красновидово пешком. Вышли на утренней заре. В памяти моей очень светло и выпукло лежат сорок пять вёрст этого пути в непрерывной беседе с человеком, которому и природа и люди говорили больше, чем в ту пору я умел видеть и слышать. Он обладал небольшим голосом, отличным слухом и безошибочно передавал мелодии народных песен. Лицо у него было чёткое, из тех, какие – увидав один раз – долго не забываешь и хочешь видеть ещё. Лицо его хорошо освещали очень яркие и умные глаза; особенно ярко блестели они, когда Арефьев смеялся. Смеяться – любил, это – верный признак хорошего человека.

Года через два – если не ошибаюсь – я встретился с ним в Нижнем у И. И. Сведенцова, мрачного народовольца, автора очень скучных рассказов. Это была последняя встреча. Он, кажется, имел какое-то отношение к «народоправцам». Это я заключаю по тому, что он очень подробно рассказал мне о провале типографии Ромася в Смоленске. И в этот раз он вызвал у меня впечатление человека крепкого, решительно идущего к своей цели, влюблённого в песни, навсегда преданного народу своему и готового на всякий бой, на любую работу ради лучшего будущего.