Как я пишу

Как я пишу
Максим Горький

«Полагаю, что писать начал лет с двенадцати и что толчком к этому послужило “перенасыщение опытом”…»

Максим Горький

Как я пишу

[1 - [«Как я пишу»] – ответ М. Горького на следующую анкету, предложенную ряду известных литераторов в 1930 году «Издательством писателей в Ленинграде»: // Подготовительный период. Длительность его. // Каким материалом преимущественно пользуетесь (автобиографическим, книжным, наблюдениями и записями)? // Часто ли прототипом действующих лиц являются для Вас живые люди? // Что Вам даёт первый импульс к работе (слышанный рассказ, заказ, образ и так далее)? // Данные в этом отношении о каких-нибудь Ваших отдельных работах. // Когда работаете: утром, вечером, ночью? // Сколько часов в день – максимум? // Примерная производительность – в листах в месяц. // Наркотики во время работы; в каком количестве? // Техника письма: карандаш, перо или пишущая машинка? // Делаете ли во время работы рисунки? // Сколько раз переписывается рукопись? // Много ли вычёркиваете в окончательной редакции? // Составляется ли предварительный план и как он меняется? // Что оказывается для Вас труднее: начало, конец, середина работы? // На каких восприятиях чаще всего строятся образы: зрительных, слуховых, осязательных и т. д.? // Ставите ли себе какие-нибудь музыкальные, ритмические требования? // Проверяется ли работа чтением вслух (себе или другим)? // Какие ощущения связаны у Вас с окончанием работы? // Меняете ли Вы текст при последующих изданиях? // Оказывают ли на Вас какое-нибудь влияние рецензии? // В авторизованные сборники ответ М. Горького на анкету не включался. // Печатается по авторизованной машинописи, сверенной с рукописью (Архив А. М. Горького).]

1. Полагаю, что писать начал лет с двенадцати и что толчком к этому послужило «перенасыщение опытом». Сначала записывал пословицы, поговорки, прибаутки, которые формировали мои личные впечатления: «Эх, жить весело, да – бить некого», или нравились мне своей фокусной затейливостью: «Кишка кишке кукиш кажет». Я, разумеется, знал, что такое кукиш, но слог «ку» во втором с конца и буква «т» в последнем слове казались мне лишними и поговорку читал так: «Кишка кишке – кишка же». Затем начал сам сочинять поговорки: «Сел дед, поел дед, вспотел дед, спросил дед: скоро ли обед?» Записывал непонятные мне фразы из книг: «Собственно говоря – никто не изобрёл пороха». Я долго не мог понять, что значит «собственно говоря», а слово «никто» было воспринято мною как некто, кто-то. Это недоразумение настолько крепко въелось в мою память, что в 1904 году в пьесе «Дачники» один из её героев на вопрос «Никто не был?» отвечает: «Никто не может быть или не быть». Сочинял стихи и, помню, в одном стихотворении над словами:

«Карета едет» —

долго думал: кто едет – карета или лошадь? Читал – много, особенно много – переводов иностранной литературы. Любил читать библию, а также «Искру» – сатирический еженедельник Курочкиных, который издавался откупщиком Кокоревым. Печататься начал с 1892 года, но до 1895 года не верил, что литература – моё дело. Маленькие рассказы для газет не казались мне серьёзным делом, и это было ошибочно, – учиться писать следует именно на маленьких рассказах, они приучают автора экономить слова, писать более густо.

2. Пользовался преимущественно материалом автобиографическим, но – ставил себя в позицию свидетеля событии, избегая выдвигаться как сила действующая, дабы не мешать самому себе, рассказчику о жизни. Это не значит, что я боялся внести в изображаемую действительность нечто «от себя» – ту «выдумку», о которой говорил И. С. Тургенев и без которой – нет искусства. Но когда автор, изображая, любуется самим собою – своим умом, знаниями, меткостью слова, зоркостью глаза, – он почти неизбежно портит, искажает то, что именуется «художественной правдой». Портит он свой материал и тогда, когда, насилуя социальную природу своих героев, заставляет их говорить чужими словами и совершать поступки, органически невозможные для них. Каждый изображаемый человек подобен руде – он формируется и деформируется при определённой идеологической температуре. «Холодной обработкой» с человеком ничего не сделаешь, только испортишь его, поэтому писатель должен немножко любить свой материал – живого человека – или хотя бы любоваться им как материалом.