И еще о черте

И еще о черте
Максим Горький

«Невольно сдвинув брови, он поднял голову – на белых кафлях печи в углу кабинета тускло блестело чьё-то жёлтое, квадратное, холодное лицо. Иван Иванович сразу, движением всего тела, поднялся, сел на диване, упираясь руками в колена, и, вытянув шею, прищурил глаза…».

Максим Горький

И ещё о чёрте

Приятно утомлённый всем, что он видел, слышал и говорил в заседании бюро своей партии, Иван Иванович Иванов, придя домой, лёг в кабинете на диван, улыбаясь, сладко потянулся и застыл в истоме отдыха.

За окном дребезжали пролётки извозчиков, в голове ещё звучало эхо свободных речей, он вспоминал живую игру слов, красивые фразы, ловкие обороты, возбуждённые лица ораторов и – вдруг почувствовал, что он не один.

Невольно сдвинув брови, он поднял голову – на белых кафлях печи в углу кабинета тускло блестело чьё-то жёлтое, квадратное, холодное лицо. Иван Иванович сразу, движением всего тела, поднялся, сел на диване, упираясь руками в колена, и, вытянув шею, прищурил глаза.

– Не узнаёте? – раздался негромкий, металлический, взвизгивающий голос.

– Ах… это вы? – сказал Иван Иванович смущённо. – Да, я не сразу вас узнал… теперь так много живого, реального дела, что невольно забываешь о вашем существовании, – извините! К тому же вы несколько изменились…

– Но, изменяясь, я не изменяю… – с усмешкой сказал чёрт.

– Гм… – произнёс Иван Иванович, – я ведь говорю только о вашем лице…

– Ба! Теперь у всех не те лица, что были вчера, – молвил чёрт беззаботно…

«Кажется, намекает на что-то, бестия!» – подумал Иван Иванович и, беспокойно почесав мизинцем лысину, спросил:

– Вы что же… по делу ко мне?

– Эх, Иван Иванович! – печально вздыхая, сказал чёрт. – Что делать на земле чёрту теперь, когда люди превзошли его в творчестве мерзостей? Я стал теперь каким-то заштатным существом… наблюдаю, учусь провоцировать…

– Да, – солидно сказал Иванов, – предрассудки исчезают…

– Как же, как же! – согласился чёрт. – Я был на вашем съезде и видел, как усердно вы хоронили в потоках слов любовь к родине, интересы трудящихся классов, правду, честь…

– Позвольте! – сухо перебил Иван Иванович. – Я говорю о предрассудках…

– Я тоже! – молвил чёрт и засмеялся.

«Вот негодяй!» – подумал Иванов.

– Ну, как, Иван Иванович, довольны вы результатом вашей долгой и упорной деятельности? – дружелюбно спросил чёрт.

– Конечно!.. То есть… позвольте! Что именно считаете вы результатами моей деятельности? – Иванов строго вперил глаза в жёлтое лицо чёрта – а оно переливалось улыбками, как расплавленная медь.

– Как что? – воскликнул чёрт. – А пробужденье всей страны? Этот могучий прибой развитого вашей работой чувства человеческого достоинства, это растущее с волшебной быстротой сознание народом своих прав, сознание, которое вы так долго будили, эту огненную волну стремления к свободе…

– Позвольте-с! – вскричал Иван Иванович, вскочив на ноги. – Прежде всего вы – чёрт, и вам не следует впадать в высокий стиль, да! И обвинять меня… то есть приписывать мне всё это… эти огненные волны… покорно благодарю!

У Иванова дрожали пальцы, а лысина покрылась мелким потом. Он стоял перед лицом чёрта и размахивал в воздухе рукой – а чёрт беззвучно хохотал.

– Пробуждение и прочее… это, конечно, я не отрицаю… нет! Но – вам известно, что у меня сожгли усадьбу? Вы знаете, что перерезали моих овец и лошадям моим хвосты оторвали? Вы в этом видите сознание народом своих прав? Огненные волны… я? Я, было бы вам известно, не разжигал никаких огней…

– Иван Иванович! – звеня и взвизгивая, воскликнул чёрт. – Не отрицаете ли вы себя? Подумайте, кто издавал журналы и газеты, в которых говорилось о бедствиях голодного, бесправного народа? Разве не вы всю жизнь служили идее свободы? И разве вы не говорили много раз, что эту идею осуществит только революция? Ведь вы сочувствовали революционерам и порою облекали это сочувствие в реальные формы. Разве вы никогда не давали трёх рублей в пользу политических и рубля на нелегальную литературу?

– Довольно! – закричал Иван Иванович. – Я знаю-с, я писал в газетах, я читал лекции и вообще… но я всегда доказывал одно: необходимо заменить бесправие порядком! И больше ничего… И я не учил мужиков жечь мой дом… я не учил рабочих оставлять меня по неделям без огня и воды, без лекарств и железных дорог, без почты, телеграфа… я не учил анархии! И на революцию за все шестнадцать лет я дал всего семь рублей сорок пять копеек, – я это помню! И дал не из сочувствия, а… а из сожаления!

– Но, Иван Иванович, право же, вы несколько помогли… Вы внесли в сознание рабочих и крестьян кое-что… – убедительно заговорил чёрт, и на лице его отразилось что-то похожее на стыд.

– Ничего, что позволяло бы им портить мой скот! И никогда я не занимался пропагандой среди рабочих и крестьян… это ложь! Нет, уж извините, я предпочитаю, чтоб страна не пробуждалась в такой чрезмерной степени, но усадьба моя уцелела…

Иван Иванович проговорил эту фразу и вдруг почувствовал себя голым. Его костюм, солидный и удобный, рассеялся, как облако дыма, и, смущённо прикрывая руками то место, где на статуях помещается фиговый лист, он, в смущении, переминался с ноги на ногу, колыхая животом…

– Иван Иванович! – воскликнул чёрт. – Что с вами? Это преждевременно… так обнажать себя!

Иванов огорчённо осматривал своё тело и молчал.

– Конечно, я… хватил через край, как говорится, – пониженным и грустным тоном начал он.

– Но это было искренно? – подсказал ему чёрт.

– Вовсе нет! – снова возмущаясь, крикнул Иванов. – У вас отвратительная манера разговаривать. Ведь вы прекрасно знаете, что во всех этих забастовках, беспорядках и прочих ужасах я ни при чём… И если иногда… что-нибудь говорил… немного резко… может быть… так это – среди своих и в состоянии запальчивости и раздражения! А вы мне навязываете роль провокатора…

– Нет! – сказал чёрт. – Но я думал, что так называемый честный человек…

– Ну да! Честный человек – это человек разумный! – внушительно сказал Иванов, поднимая вверх правую руку. – Вы… просто политически незрелы и, не понимаете моей программы… А между тем она ясна, она вполне определённа: идею равенства я признаю, но – солдат должен быть солдатом, почтальон почтальоном, и больше ничего! Вы поняли?

– О, да! – сказал чёрт. – Очень остроумно…

– Равенство людей не должно отрицать порядка, а для порядка необходима армия… и ещё многое… Свободу должен регулировать разум, а представитель его – кто?

– Вы? – спросил чёрт.

Иван Иванович скромно потупил глаза и продолжал:

– Женщина равна мужчине, но было бы преждевременно признать её таковой…

– Разумеется! – сказал чёрт.

– И если я говорил иногда о революции, то всегда прибавлял: её необходимо совершить мирным путём… вот! Я никогда не был революционером…

– А на съезде вы себя назвали таким именем! – заметил чёрт.

– Но – не в смысле аграрных беспорядков! – огорчённо возразил Иванов. – Я революционер, но только… не теперь… то есть не здесь… я «революционер в области права»… но не могу же я отрицать право собственности!

И, тяжело вздохнув, Иванов потёр руками бёдра.

– Итак, – сказал чёрт, – это не вы сделали революцию?

– Поймите меня, – страдающим голосом сказал Иванов, – всё, что в ней есть разумного, сознательного, – это моя работа, всё стихийное, бессознательное – работа крайних партий… это так просто!