Заветными тропами

Луиджи, увлеченный новой порцией вина и думами о своем вечном, даже не заметил нового компаньона.

– Привет, дружище, – доброжелательно улыбнувшись, произнес незнакомец. Луиджи поднял глаза.

– Кто вы, синьор?

– Я друг, Луиджи.

– Но я вас не знаю, синьор. А друзей я помню, тем более, что их у меня совсем мало.

– Ну ты же помнишь синьора Эррико из Аргентины?

– Да, конечно.

– Я его друг, а значит и твой. Я вижу, ты испытываешь некоторые затруднения финансового плана?

Луиджи проследил за взглядом незнакомца и пошире раскинул шелковый шарф. Под шарфом у него была только старая замызганная жилетка.

– Бывает, – резко бросил он, – это временно. Я отдыхаю.

– Послушай, возьми пока немного денег на первое время, – незнакомец достал из кармана сюртука сверток и положил на стол перед собой, – считай, что это помощь от братьев по делу, – заговорщицки прошептал он.

Луиджи удивленно потянулся к свертку. Незнакомец положил на него руку.

– Ты верен нашему делу, Луиджи?

– Конечно, синьор…, как ваше имя?

– Зови меня синьор Антонио…

– Конечно, синьор Антонио, я верю в победу идеалов анархизма! – чересчур горячо воскликнул Луиджи, тихонько выдирая из-под пальцев незнакомца заветный пакет.

– Отлично. Это только начало. Ты нужен нам для великих дел. И скоро мы победим, и вновь Италия будет свободна от короля и притесняющих нас государственников. Итак, ты готов для важного дела?

– Да, синьор Антонио.

– Я знаю, ты хочешь прожить жизнь не зря? Ты хочешь остаться в сердцах благодарных людей? Ты хочешь, чтобы тебя несли на руках, как национального и мирового героя?

– Да, да…, – Луиджи залпом выпил стакан «Кьянти» – «Это судьба, господь услышал меня!» – подумал он в тумане опьянения.

– Луиджи, тогда слушай и запоминай. Ты должен уехать из Италии и устроиться в Швейцарии. Пойдешь работать плотником в Женеве к синьору Плеханову. Он русский, я уже предупредил его письмом. Там же будешь получать деньги. Наша главная цель – обезвредить узурпаторов. В Женеве они частые гости. Сам ничего не предпринимай, мы найдем тебя и вместе сделаем главное дело.

– Я и сам могу… надо убить – убью. Надо калечить – покалечу. Я сам! Я буду великим, как Герострат, и спляшу тарантеллу на обломках храма принуждения и государства!

– Тише, тише, Луиджи… Вот билет на поезд до Женевы. Завтра утром. Иди, Луиджи, иди… я заплачу за ужин.

Луиджи шаткой походкой направился к выходу, подошел к парапету. Внизу черной полосой текла Арно, отражая в себе тусклые огни Золотого моста.

«А может, в воду – и дело с концом, – подумал Луиджи, – нет, не нужно, глупо, бессмысленно. В Женеву!» – и придерживаясь за парапет, он пошагал в темноту набережной.

Незнакомец, кинув несколько монет на стол, тоже вышел и недолго смотрел вслед уходящему силуэту.

– Надо контролировать этого полоумного, а то не ровен час что-нибудь не то натворит, – пробормотал он, – Requiem aetemam dona eis, Domine… Вечный покой даруй им, Гocподи…

Пермь, год 1939 от Рождества Христова

Петр Васильич разбудил Егора, и они вместе пошли к малым проходным по улице Лбова. Была половина шестого утра, рабочие стекались малыми ручейками с улиц Висима и Запруда, с Вышки и Гарцов и вливались в громадную реку, текущую к заводу. Небольшой ручеек ночной смены горячих цехов двигался в обратном направлении, но уступал дорогу всесметающему потоку пролетариев, объединенных одной целью – делать пушки.

В сумках у Егора и Петра Васильича лежали завернутые в газету ломти хлеба, лук и по яйцу, что вчера снесла курочка в сарайке.

– Егор, ты уж вечером-то подсоби с забором, – ворчал Петр Васильич, и Егор, уткнувшись взглядом в брусчатку улицы, кивнул.

После турникета проходных они разошлись: Егор в свой модельный, а Петр Васильич в депо.

Кочегар, паренек лет двадцати, Андрейка, уже возился у колесных пар, стуча по буксам и паровым цилиндрам. Сменщик оставил теплый котел, и пар то и дело пробивался через неплотности набивок.

– Ну что, Андрейка, угля подбросил?

– В поряде, Васильич, полчаса – и мы на ходу. – Андрей утер вспотевшее лицо рукавом спецухи, черные полосы от угольной пыли, как боевая раскраска, расчертили его улыбку.

– Мастер приходил?

– Нет еще, нарядов не давал пока. У директора совещание, как кончится – придет.

– Ну, давай проверим тогда, – Петр Васильич взобрался по ступенькам, посмотрел на манометры, проверил уровень воды и масла, приоткрыл заслонку топки. Пыхнуло жаром. Вроде все в порядке. Паровозик у него был маленький, маневровый, на трех осях. На нем было легко крутиться по кривым заводским путям, брал он немного вагонов, но, иной раз мог и составчик вытянуть на Пермь первую. Там уже железнодорожники собирали его вагоны в большой состав.

– Ну, Андрейка, давай помолимся, да и с Богом выведем из депо машинку … Жарко, что тут пыхтеть нам.

– Васильич, вот чо ты все время – помолимся, с богом… Нету бога! Попов пересажали – они же враги советского народа. Церкви закрыли. Был бы бог, так что, он бы позволит его храмы ломать? А? То-то, Васильич. Нету никакого бога. Я, как комсомолец, тебе это точно говорю.

Петр Васильич хмыкнул в усы.

– Будя тебе, Андрейка. Так уж и нету?

– Васильич, не доводи меня. Меня уже на комсомольском собрании песочили за тебя. Ты как вагон цепляешь – все время крестишься. Ты эти замашки дореволюционные бросил бы уже. А то не дай бог, лишат премии и меня тоже.

– Вот, и ты Господа-то упомянул, правда, всуе, – опять хмыкнул в усы Петр Васильч.

– Да черт попутал, блин. К слову пришлось. Мамка тоже вон крестится, от нее и пошло…

– А ты крещеный, Андрейка?

– Ну да. Мамка крестила по рождению. Но крест не ношу и не буду. Без толку. Циолковский в космос ракету запустит скоро, а летчики давно летают и никакого бога не видали до сих пор.

– Так они низенько летают.

– Васильч, нету, и точка!

– А бесы есть?