История мира в 88 главах

Брут одалживал деньги мелким азиатским царькам под бешеные проценты, загонял их в долги, а потом выжимал последние соки из провинций под крышей римских проконсулов. Мило и трогательно.

С детства он обхаживал дочь Цезаря Юлию и был сильно огорчен, когда ее отдали замуж за Помпея, оставив его с носом.

Все было сказочно. И тут грянула война.

Помпея Брут ненавидел как убийцу отца и презирал как безродного выскочку. Собственные заслуги Помпея в его глазах никакой роли не играли, ибо был он чванливым снобом, привыкшим решать вопросы через кого-то, а не лично.

Надо было определяться, и все ждали, что Брут примкнет к всегда хорошо относившемуся к нему Цезарю, тем более, что по сути последний был прав.

Вот тут-то Брут впервые и клюнул на удочку родственников, хором вливших ему в уши байку про знаменитого предка, убившего царя ради торжества Свободы.

Делать нечего, пришлось собирать манатки и тащиться к Помпею. Помпей невероятно обрадовался прибывшему спонсору и радостно сказал именно то, чего Брут боялся больше всего на свете.

«Дорогой Марк Юний, нам нужны деньги, профинансируй войну, потом сочтемся, после победы». Ответив не менее известной фразой – «денег нет, но вы держитесь и хорошего вам настроения», – Брут отбыл в азиатские провинции выколачивать из них бабло, собирая налоги на десяток лет вперед. На перспективу.

И успешно занимался этим вплоть до самой битвы при Фарсале, канун которой он встретил в помпеевском лагере.

Абсолютно все вокруг были уверены в разгроме Цезаря, но Брута терзали смутные сомнения. Поэтому момент истины он встретил не в строю, а в лагере, откуда благополучно удрал огородами, когда все закончилось, и уютно переночевал в каком-то болоте. Из которого послал письмо Цезарю с самыми слезными мольбами о прощении и словами раскаяния.

Примерно в это же время, в другом, но таком же болоте нечто подобное писал Цицерон, да многие писали, если быть откровенными.

И Цезарь всех простил. Действительно простил и не только не попрекал ничем, но даже двигал Брута по карьерной лестнице, назначив его наместником Галлии в обход всех промежуточных постов. Ошибочно предположив, что даже такой кретин как Брут, получив достаточно суровый урок, сделает выводы и рецидивов не будет. Но благодарность – собачья болезнь.

Поэтому, когда через несколько лет возник заговор, Брут неожиданно оказался его главой. На самом деле, он был нужен как фунт, нужна была его фамилия, не более. Заговорщики прекрасно знали, что никаких причин быть недовольным Цезарем у него нет, и тем сильнее были удивлены, когда байка про предка-избавителя снова возымела волшебный эффект.

Дальнейшее хорошо известно. Брут не был первым из тех, кто ударил Цезаря кинжалом в Сенате. Не был и вторым. И третьим не был. Когда все уже нанесли столько ударов, сколько могли и хотели, до героя дошло, что стесняться уже как-то неудобно. Поэтому он бочком протиснулся сквозь белоснежную толпу и стыдливо ткнул дядюшку Гая острием ножа. Не думаю, что Цезарь действительно воскликнул «и ты, Брут!», но боюсь, что изрядная доля презрения в глазах умирающего Диктатора промелькнула.

И дальше все.

Вдруг выяснилось, что никто не знает, что теперь делать. Думалось, что достаточно убить – и Свобода воссияет сама, Республика оживет и наступит всеобщее благо…

Я ж говорю, Брут был очень тупым убийцей. И дотупился он, сначала прячась в Храме, потом жуя сопли под рев Антония на глазах толпы на похоронах, потом ведя войска на соотечественников из Азии, до того, что на его остывающее тело Антоний швырнул свой красный командирский плащ. Из уважения к фамилии.

Оно, конечно, хорошо – войти в историю. Но войти в нее тупым убийцей, неблагодарной скотиной и просто дураком – так себе. На любителя.

17

Битва при Филиппах

23 октября 42 года до н. э.

Двести тысяч римлян сошлись во второй битве при Филиппах.

Брут остался один. Не было больше никого из тех, кто убил Цезаря.

Убить тирана оказалось удивительно легко. Достаточно было лишь быть ему другом. Улыбаться, принимать от него должности и звания. Раскрыть руки для объятий. Шагнуть вперед и ударить кинжалом. Лучше всего сорок раз, всей толпой. Так надежней. И потом, ведь свобода не терпит позора. Благое дело – оно ведь всё спишет…

Не задалось. Народ не поддержал. Народ, удивительный, неблагодарный народ, любил тирана. Любил его при жизни. Любил после гибели. И перенес свою любовь на тех, кто объявил себя его преемниками.

Двести тысяч римлян, которых покойный Цезарь готовился повести в Парфию утром, после заседания Сената, пришли в Грецию.

Чтобы решить, кто был прав. Те, кто нарушили закон вынужденно. Или те, кто решил, что они и есть закон.

Брут уже не ждал ничего. И доверительно сообщил об этом войскам. Чем невероятно поднял их боевой дух.

Антоний обрушился молотом. И отослал тело Брута матери, Сервилии, бывшей любовнице Цезаря.

Драма заговорщиков зачастую в том, что они ошибаются масштабом. Кажется, ткни кинжалом, ужаль змеиной улыбкой – и вот, власть у ног. Ведь все просто.

А потом оказывается, что власть не делится. Что народ нечем кормить. Что обещания пусты и лживы.

И тогда… Sic transit gloria mundi… (Так проходит мирская слава…)

18

Битва при мысе Акций

Мыс Акций, 2 сентября 31 года до н. э.

Что хорошо в истории, так это то, что иногда ее можно узнать заново, не разочаровавшись ни в чем.

Когда я был ребенком, юношей, меня всегда завораживал трагизм поражения Антония. Вышли в море, атаковали, были разбиты. Позже выяснилось, что было не так.

Побеждать не собирались. Команд не было, часть кораблей пришлось сжечь на берегу. Вышли в море, атаковали, чтобы прорваться. И прорвались. Трагизм был в том, что прорываться было некуда. Весь мир, известный мир был римским. Или таким, куда Рим был готов протянуть руку.

История последних двух лет жизни Антония – это история абсолютно обреченного человека. Человека, имеющего колоссальный ресурс, возможно самый большой в мире. И не имеющего никаких шансов остаться в живых.

Нет смысла обсуждать умственные способности Клеопатры. Она так и не поняла Рим, его суть и смысл. Вопрос был даже не в том, что она погнала Антония на эту войну, как на убой. Дело было в том, что она приперлась туда вместе с ним.

К Антонию сбежала большая часть сенаторов. Сбежали консулы. И были крайне неприятно поражены, когда застали ее на военных советах, раздающую указания.

По их, римским, меркам она была где-то на уровне ручной обезьянки. И то, что она привела флот и деньги – ничего не значило. Это была ее функция, вассального царька. Размеры царства не играли никакой роли. Римляне за всю историю воспринимали на равных разве что парфян, никого более.

Антонию намекали, открыто говорили, требовали убрать ее из лагеря. Не мог.

Ужасный конец или ужас без конца.

Начался обратный отток. Бежали к Октавиану, извинялись, прощал. Так все и закончилось. Флот погиб, Антоний и Клеопатра бежали в Египет, сухопутная армия сдалась.

И целый год он сидел и ждал, когда Октавиан за ним придет. Одиннадцать месяцев без одного дня. Октавиан пришел.

19

Марк Антоний

14 января 83 года до н. э. родился один из самых моих любимых персонажей. И один из самых драматических персонажей мировой истории, чье имя прочно впечаталось в ее страницы, обросло легендами и романтизмом. Народный трибун. Консул. Триумвир. Марк Антоний.

Любить его, по большому счету, абсолютно не за что. Не любить – невозможно. Столько яростной, пламенной жизни, столько страстей, что эти эмоции пробиваются через обе тысячи лет, через написанную победителями историю, через всё.