Весь Рим, всю Республику, все бесконечное чередование фигур и лиц!
Таких разных, таких противоречивых.
Ничего нет.
Рим умер вместе с Птолемеями.
Теперь Он – Рим.
Он один.
Этот молодой человек с холодным взглядом.
Да у мертвого Антония лицо живее!!!
– Мне сказали, что Антоний получил твою записку, будто ты умерла…
Октавиан говорит тихо, будто сам с собой.
– Да, это так! – Хармиона отвечает моментально, вскидывает глаза.
Агриппа, Марк Випсаний Агриппа, это он убил их флот при Акции.
Агриппа подается вперед.
Октавиан останавливает его жестом руки.
– Это так?
Серые глаза смотрят спокойно, равнодушно, словно они одни и нет вокруг красных, закинутых за плечо плащей.
Она поднимает глаза.
– Да!
Октавиан идет к двери.
Сомкнули строй ликторы, лязгнули по мраморному полу каблуки легионеров, красные плащи моментально слились в движущийся квадрат.
У двери он оборачивается.
– Завтра мы едем в Рим.
Она бредет по дворцу.
Коридоры, залы, коридоры, она и не знала, что их здесь столько!!
Дворец пуст и безмолвен, куда-то исчезли бесконечные тени рабов, снующих вдоль стен.
Воздух недвижим и без капли холодка.
И часовые через каждые десять шагов.
Она бредет по дворцу.
Он стоит у парапета террасы.
Смотрит на Город.
Она подходит сзади, становится рядом.
Долабелла.
Корнелий Долабелла.
«Что со мной будет?
Когда я вернусь назад?
Что будет с моими детьми?»
Все вопросы, которые она так и не задала Октавиану, закаменев под его взглядом, вырываются из груди.
Долабелла смотрит на нее.
Смотрит на женщину.
Смотрит на Царицу.
На жену двух римлян.
Опускает глаза.
Поднимает.
Смотрит в глаза.
«Ты никогда не вернешься.
И с тобой уже ничего не будет.
Ты увидишь детей в Триумфальном шествии и больше никогда».
Долабелла отворачивается к городу.
Она скользит коридорами дворца, неслышной, несуществующей тенью.
Тенью Птолемеев.