Баба Яга

Баба Яга
Максим Алексеевич Шардаков

Где заканчиваются сказки и начинается война? В пронзительном рассказе Максима Шардакова детская наивность сталкивается с суровой правдой взрослого мира. Маленький Васька, мечтающий о подвигах и танках, не понимает, почему мама плачет, а папа, его герой, уезжает «бить нацистов». Для него война – игра, где стреляют «тра-та-та», а враги – словно сказочные чудища. Но когда отец, вернувшийся с фронта исхудавшим и забинтованным, рассказывает историю о настоящей «Бабе Яге» – не сказочной старухе, а железной птице с пропеллерами, что «плюётся бомбами», – детский мир Васьки трещит по швам.

Это история не только о войне, но и о том, как дети учатся жить в её тени. О родителях, которые прячут слёзы за шутками, и о том, что настоящие герои часто скрываются под маской обычных людей. Рассказ Шардакова, наполненный тёплым юмором и щемящей грустью, напоминает: даже в кромешной тьме детская вера в добро – самая прочная броня.

Максим Шардаков

Баба Яга

Васька уже битый час ворочался в своей кроватке, пытаясь заснуть.

За окошком густились серые сумерки. Сквозь тюль занавесок виднелись облетевшие ветви старой черемухи. Их плавно качало ветром, и чудилось Ваське, и не ветки это вовсе, а лапы сказочного зверя. Он машет ими, хочет быстрее убаюкать, чтобы ночью прийти к Ваське во сне и люто напугать.

На улице хрипло и глухо, точно кашляющий дед, гавкал соседский пёс, ленивым лаем провожая уходящий день. Ворчливо кудахтали куры, в полудрёме толкая друг дружку на тесном насесте – словно бабы-торговки в переполненном автобусе, чтоб занять место поудобнее. Беспокойно вскрикивала потерявшая сон одинокая птичка.

Не спалось и Ваське.

Жарко, душно и скучно. Васька поправил сбуровленную простынь, покомкал и перевернул на уютно прохладную сторону подушку.

Свесив голову, осторожно заглянул под кроватку – нет ли там Бабайки? Пусто…

Сосчитал до двадцати, как учил папка. Старался медленно, но получилось все равно быстро. А дальше Васька считать пока не умел.

Задумчиво почесав пуп под цветастой пижамкой, он через приоткрытую дверь стал вслушиваться в разговор родителей, что полуночничали внизу на кухне. Вполголоса, чтобы не разбудить Ваську.

Мама говорила торопливо, сбиваясь с шепота на громкие всхлипы, часто шмыгала носом и тяжко вздыхала.

А папкин голос звучал ровно и убедительно спокойно. Наверное, думал Васька, папка, как всегда, гладит маму по плечам, шутливо сдувает ей чёлку со лба, нежно сжимает двумя пальцами ее заплаканные щеки, отчего на них появляются смешные ямочки, а лицо озаряет робкая улыбка. Папка, вскинув изломанную бровь, подмигивает маме, и они опять обнимаются. Вот еще – телячьи нежности…

Васька любил папкин голос. Он мог взбодрить и пожалеть, похвалить за заправленную постель и заставить убрать игрушки, спеть и рассмешить до коликов, подражая коту Матроскину или Бармалею. Даже когда он ругал Ваську за пакостные проделки, то ничуть не обидно и не зло.

И совсем по-особенному звучал папкин голос, когда он рассказывал Ваське сказки перед сном. Так интересно и завораживающе рассказывал, что и спать-то вовсе не хотелось.

А к маминому плачу Васька уже давно привык. Плакала она и по ночам, и днем – украдкой, чтоб Васька не видел.

Не всегда, конечно, а когда папка был на войне.

«И чего она ревет? – не понимал Васька. – Там же здоровски круто и прикольно! Танки, самолеты, пуляться можно, сколько хочешь – тра-та-та-та-та! Э, да что с нее взять – женщина! У них только стряпня да магазины на уме. И красятся все время. Фу!» И Васька, обреченно вздохнув, забирался к маме на колени и гладил ее по плечам, как папка…