Интервью с безумцем

Повернувшись ко мне всем корпусом, больной испытующе посмотрел на меня. От этого движенья наручники впились ему в запястья, а стул под ним угрожающе затрещал. Но я все выдержал и не отпрянул, ради ТЭФИ я был готов ко всему.

– Это были не просто голоса, – ответил он, выдыхая мне в лицо едкий дым, – то были вопли грешников, доносившиеся из ада, и все они взывали ко мне!

– Ты их в автобусе первый раз услышал? – мой голос прозвучал, как будто со стороны.

– Неа! –закрутилась бритая голова Семена, – все началось с Рыжего, – вдохнув сигарету, добавил он.

Глава 5. Рыжий

– Этот Рыжий мне не понравился с первого взгляда, даже Стас заметил, что с ним чего-то не так. Сидит спокойно, на вопросы не отвечает, а сам при этом заглядывает каждому прямо в глаза. Кто к нему подойдет, а кто просто так мимо проходит, а он смотрит в глаза, улыбается и молчит. И улыбочка у него мерзкая до отвращения, как будто он знает про тебя какой-то секрет. Ну и много по-вашему таких психов в природе? – бывший санитар вопросительно посмотрел на меня.

По моему разумению, таких психов было навалом и даже более того, в моем представлении любой псих должен был вести себя именно так. Но Семен бывший санитар, отработавший четыре года в психиатрической клинике, вынужден признать, что ему видней.

– А чем он вам так сильно не понравился? – задаю вопрос и готовлю блокнот.

– Не бывает людей, которые просто так тебе улыбаются, я от таких стараюсь подальше отойти. Такой или в штаны нагадил, или подлянку замышляет, знаете сколько я перевидал их на своем веку? – Семен попытался развести руки в стороны, чтобы наглядно продемонстрировать мне, как много в соседних палатах улыбающихся буйных больных, но лишь досадливо сморщился и уставился на свои наручники, как будто увидел их в первый раз.

Мой жизненный опыт говорил об обратном, я часто видел улыбающихся людей. И один из них мой главный редактор, но его улыбка никак не связана с душевной добротой. До недавнего времени в нашей газете трудился стажер и постоянный курьер, обоих уволили в прошлом месяце. И оба увольнения главный редактор сопроводил непременной улыбкой. Даже когда стажер, которому, к слову, так и не оплатили отработанное время, запустил в него увесистым пресс-папье, наш редактор продолжал улыбаться. К несчастью, стажер в него не попал.

Истолковав мое молчание, как знак согласия, Павлихин уселся поудобнее и продолжил говорить.

– Лицо улыбается, а глаза смеются – таким я увидел Рыжего в первый раз. Ах, вот еще что, – добавил Семен, вынимая последнюю сигарету из первой пачки, – у него бельмо висит на левом глазу. Такой зрачок, что смотреть отвратительно, кажется, будто эта хворь на тебя перейдет.

– А вы не знаете, как этот пациент у вас в больнице оказался? – спросил я, глядя в блокнот, куда по ходу беседы записывал мимику и жесты Семена – никогда не знаешь, что в будущем может пригодиться для хорошей статьи.

– Почему не знаю? – Павлихин с достоинством посмотрел мне в глаза, выдохнув в мою сторону сигаретный дым. Нас разделяло два метра пластикового стола, но даже с такого расстояния я почувствовал, как от этого дуновения зашевелились волосы у меня на затылке. – Знаю, нам Михаил Васильевич говорил. Утром Рыжего в космосе задержали.

– Семен Михайлович, вы себя хорошо чувствуете? – перестав строчить в блокноте, спросил я.

– Нормально, – Павлихин в недоумении уставился на меня, – он избил постояльца и администратора за стойкой, а потом принялся колотить головой в окно. У него вот-такая шишка была, когда его полиция к нам доставила, – Семен снова попытался поднять руки до уровня головы и вновь раздался протестующий лязг наручников, а мой взгляд, помимо воли, в который раз впился бесформенный кусок плоти, бесполезно болтающийся на месте правого уха.

– Вы имели ввиду гостиницу Космос? – осенило меня.

– Ну да, – кивнул Павлихин, – я же и говорю, что его к нам в больницу прямо из Космоса доставили.

Я осторожно выдохнул, продолжая интервью. – А что вы еще можете рассказать об этом Рыжем?

– Ну, он улыбался и постоянно молчал, – продолжил Семен, углубившись в воспоминания. – Мы сперва подумали, что он глухонемой, а когда Михаил Васильевич сказал: если вы, голубчик, будете молчать на мои вопросы, то всерьез рискуете провести здесь весь остаток своих дней. А эта наглая рыжая морда…

Павлихин не договорил. Внезапно его лицо исказилось от ужаса, глаза снова забегали по сторонам, высматривая на стенах невидимых насекомых. Пока его пальцы, ограниченные наручниками, пытались распечатать новую пачку сигарет, мне показалось, что бывший санитар затаил дыхание, того и гляди – со стула упадет. Только после третьей затяжки психическому санитару удалось привести себя в чувства, но нездоровый блеск в глазах, выдававший безумие, игнорируя мое присутствие, продолжал блуждать по стенам.

– Вы хотели рассказать, что он ответил Михаилу Васильевичу, кстати это врач?

– Заведующий отделением, – блеснув оторванным ухом, кивнул Семен бритой головой, – а Рыжий ему возьми, да и ответь: а я нахожу, что здесь не так уж и плохо, чтобы провести здесь весь остаток ваших дней! – и так нагло улыбается в лицо своему лечащему врачу.

Павлихин докурил сигарету молча, потянулся к пачке за новой, но передумал и посмотрел мне в глаза.

– Васильевич рассмеялся и сказал: может я и доработаю здесь всю оставшуюся жизнь, но я-то волен уйти отсюда, когда мне заблагорассудится. И Рыжий тоже засмеялся и ответил, что если так, то пусть попробует прямо сейчас взять и уйти.

Семен замолчал, вытаскивая из пачки новую сигарету и исподлобья посматривая на меня. Он нарочно растягивал время, чиркая зажигалкой и наблюдал за моей реакцией. Наконец я не выдержал и спросил, – ну и что же произошло?

– Уйти-то он попробовал, – улыбнулся Павлихин, – только черта-с два он ушел.

– Это как? – я попытался представить в уме подобную ситуацию, но несильно в этом преуспел. – Он не смог со стула подняться? – я спросил первое, что пришло мне на ум.

– Да все он смог, – в голосе бывшего санитара появилась враждебность, – поднялся со стула и сказал: не вижу смысла беседовать с вами дальше, я ухожу, а вы оставайтесь тут! Повернулся и ушел. А Рыжий смотрел на него и давился от смеха. Михаил Васильевич дошел до дверей, выходящих в общий коридор, позвенел ключами, а потом развернулся и зашагал обратно к нам. Когда он возвращался, у него все на лице написано было… Он попытался скрыть изумление, а потом разозлился на Рыжего. Я первый раз за четыре года увидел, чтобы заведующий отделением на кого-то злился. Васильевич сказал: если вы со мной шутки шутить вздумали, то я вам успокоительные уколы могу прописать, вам после них надолго шутить расхочется. А рыжий хохочет и отвечает: вернулись, доктор? Только это была еще не шутка. Просунул руку между прутьев и хвать нашего доктора за халат!

– Вы это все сами видели? – на всякий случай уточнил я.

– Конечно сам! – Семен обиделся, – мы со Стасом возле решетки стояли, но не успели ему помешать, уж слишком быстро этот псих назад руку отдернул. Я подумал, что-сейчас-то Михаил Васильевич уж точно побагровеет от бешенства, уж больно он не любил, когда его за одежду хватали.

Я вздрогнул от резкого звука, едва не выронив исписанный блокнот. Грохот от пустой пачки, свалившейся на пол, в закрытом помещении ударил по ушам, да в добавок и по моей нервной системе – с кем поведешься, как говорят.

– В этот момент все и произошло! – Семен посмотрел мне прямо в глаза, прежде, чем продолжил рассказывать. – Мне показалось, что в больнице свет погас… а может и не погас, это продлилось всего лишь мгновение. Михаил Васильевич засмеялся неестественным женским смехом и стал крутить головой по сторонам, как будто он только сейчас рядом с нами оказался. А потом с размаху ударил Стасика ладонью по щеке, у того от удара даже слезы из глаз посыпались. Я подумал, что Стасик сейчас тоже ударит в ответ, тот, хоть и с трудом, но сдержался. А Васильевич повернулся к нам задом, снял штаны и облокотился на стол, смеется и говорит: вколите шприц в эту круглую попку!

– И это видели не только вы? – я уже не знал – верить ему, или не верить.

– Это еще Стас и Илюха видели, – ответил санитар, не повышая голоса, – Стас находился рядом со мной, а Кутищев стоял чуть дальше по коридору. Илья аж подпрыгнул, когда позади него заведующий отделением заорал: остановите немедленно это безобразие! Только вот сзади него находилась палата со старой дурой, которая в тот момент кричала голосом, похожим на докторский.

Я шелестел блокнотом, исписывая и перелистывая разлинованные страницы, стараясь ничего не упустить, особенно имена и фамилии перечисленных санитаров. В этот момент во мне начала зарождаться и крепнуть идея, которая показалась мне очень перспективной, но сначала мне нужно было все взвесить и серьезно обдумать.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил я, обращаясь к Семену.

– Так вот, я и рассказываю… врач лежит животом на столе, выпятив вверх свою сморщенную и голую задницу, и хохочет, как будто ненормальный, а старуха из девятой палаты аж голову сквозь решетки просунула и кричит: прекратите немедленно это безобразие! Мы со Стасом переглянулись, а что делать – не поймем. И тут Михаил Васильевич стал на пол шоколадки ронять.

Семен закашлялся, хватая ртом воздух, каждый вдох давался ему с трудом. Лицо покраснело, на стол закапали крупные слезы, из носа свесилась длинная сопля, – шоколадки начал ронять на пол, – сиплым голосом выдавил бывший санитар.

Я вскочил со стула, сильно ударившись коленом о стол, и захромал в сторону двери, выводящей наружу. Была ли то эпилепсия, или произошел приступ астмы, в любом случае, я не собирался оказывать первую помощь, решив предоставить это почетное право санитару, который первым откроет дверь. Но мой кулак, готовый застучать в металлическую поверхность, замер в воздухе, не дойдя до двери. Обернувшись, я подтвердил зародившееся предположение, это был всего-навсего смех. Семен смеялся, вспоминая ситуацию.

– Ну и напугали же вы меня, – сказал я, подбирая с пола блокнот.

– Шоколадки на пол посыпались, – продолжал давиться смехом Семен, – вы поняли? Доктор какал прямо там, где стоял!

Павлихин принялся издавать звуки, с какими когда-то испражнялся доктор, по счастью воспроизводилось это ртом. На мой взгляд, смешным все это совершенно не звучало, и я попытался остановить его, – и чем закончилось такое представление?

– Потом снова моргнул свет, – закончил Павлихин, пытаясь вытереть слезы плечами, – Михаил Васильевич натянул штаны и быстро убежал.

Бросив взгляд на часы, я заметил, что наша беседа длится уже третий час, вместо отведенного мне единственного часа. Как говорится, пора было и честь знать.

– Так что за голоса вы постоянно слышите? – задал я последний вопрос.

С Павлихина разом слетело веселье, напротив меня снова сидел осунувшийся и больной человек. Из бывшего санитара психиатрической клиники он превратился в типичного психа, засунутого наспех в больничную пижаму, каким я его при входе и застал. Но глаза при этом больше не бегали по стенам, они со злобой смотрели на меня.

– А ты спроси об этом у длинного Стаса, готов поспорить, что он не просто так себе палец откусил!

Про откушенный палец я ничего спрашивать не стал, хоть о открыл рот от изумления, увидев марлевую повязку на правой руке. Не берусь утверждать с вероятностью сто процентов, но мне показалось, что большой пальца под этой повязкой отсутствует. Я стучал минут пять, прежде чем вернулся неестественно-высокий санитар и открыл дверь, ведущую наружу. Мне хватило одного взгляда, которым длинный Стас одарил меня, чтобы воздержаться от излишних вопросов…

Глава 6. Последняя ночь в здравом рассудке