Интервью с безумцем

– Но я журналист, – произнес я в свое оправдание, видя, что это фраза совершенно не впечатлила человека с короткой фамилией, нашитой на белом халате, которую мне никак не удавалось разобрать. Поясняя ситуацию, скажу, что освещение в коридоре оставляло желать лучшего.

– Не положено, – отрезал детина. Без всякого сожаления, и не испытывая радости. Он действовал, как робот-автомат.

– Но, позвольте! – я старался говорить спокойно, понимая, что с этим человеком мне не совладать, – мой визит сюда согласован со Станиславом Эдуардовичем, еще раз повторю, я журналист.

– Колющие, режущие и иные потенциально опасные предметы к больным в блок Б проносить не разрешено!

Этот ответ меня несколько сбил с толку, не ожидал услышать от такого бугая нечто столь длинное, складное и одновременно вразумительное.

– Но позвольте, – снова повторил я, – если вы отберете у меня шариковые ручки, то чем же я буду записывать свое интервью?

Медбрат опять удивил меня, коротко кивнув в сторону диктофона – не ожидал, что он увидит и опознает его.

– Этого недостаточно, – запротестовал я, – диктофон записывает только результаты общения, а мне нужна общая картина! Как он ответил, с каким жестом он это сказал, как при этом себя вел, куда смотрел, что чувствовал… понимаете? – настаивал я.

– Понимаю, – коротко кивнул громила, – а это, – он указал удивительно-коротким, но очень толстым пальцем на три авторучки, разбросанных по столу, – из него или из себя, ты сам вытаскивать будешь?

– В смысле вытаскивать? – я не сразу понял, что он имеет ввиду.

– Да в прямом смысле, – здоровяк засмеялся, – у тебя, кстати, лишний какой глаз?

Сговорились все, что ли? – думал я, проходя мимо дежурного санитара, который по доброте душевной разрешил мне прихватить с собой всего одну, но все-таки авторучку. Хотя, откровенно признаться, от этого повторного вопроса на меня накатила предательская дурнота…

Кто-то заметил, что театр начинается с вешалки, я не задумывался, может быть это и так, а про больницы никаких слов сказано не было. Не знаю, как в остальных психиатрических лечебницах, по счастью я в них не бывал, но клиника номер пять начиналась с одного бесконечного коридора, который закончился мрачной стеной. Подойдя вплотную к ядовито-желтой стене с красной полосой на уровне глаз, я в нерешительности остановился и только теперь заметил, что по обеим сторонам узкого коридора из стен выступает множество дверей. Растерявшись и не понимая, что делать, я медленно подошел к самой крайней из них. На ощупь она оказалась металлической и холодной, с другой стороны двери до меня долетали обрывки приглушенного истерического смеха. Рука нащупала широкую задвижку, и я осторожно потянул ее в сторону, на всякий случай подперев дверь ногой.

Вопреки ожиданиям, дверь не открылась, зато на ее поверхности открылось небольшое прямоугольное окно. Окно появилось в неожиданном месте, примерно на уровне моего пупка, я тут же вспомнил про здоровенных санитаров, которым наверняка приходилось сгибаться в три погибели, чтобы заглянуть в него.

Уступив природному любопытству, я присел на корточки и прильнул к окну. С обратной стороны металлической двери открылось завораживающее и грандиозное полотно, достойное кисти самого Леонардо. Единственным предметом интерьера, который уместился в тесной камере с абсолютно белыми, пустыми стенами, расстояние между которыми едва ли превышало два с половиной метра, была койка, укрытая толстым клетчатым матрацем.

Матрац съехал в сторону, обнажив ржавый остов панцирной сетки, посередине которой, монотонно раскачиваясь и бормоча, сидел мужчина в полосатой пижаме. Стены в комнате я заметил не сразу, они сливались с полом и потолком, образуя единое белое пространство – картина маслом «сумасшедший в раю». Ох и нелегким получится интервью, – подумал я, наблюдая, как персонаж картины, раскачиваясь из стороны в сторону, бубнит в бороду что-то неразборчивое, после чего задирает голову вверх и начинает дико хохотать.

– Вам не сюда, – тихий голос, раздавшийся у меня за спиной, прозвучал настолько резко и неожиданно, из-за чего я стукнулся о дверь.

Я обернулся, обиженно потирая растущую шишку и ощупывая пальцами горячий лоб. Позади меня возвышалась длинная и невероятно-худая фигура санитара, смотревшего на меня сверху-вниз. Не представляя, как он смог подобраться ко мне бесшумно, я испуганно взирал на него.

– Идите за мной, мне поручили отвести вас к Павлихину, – сказал длинный, отворачиваясь от меня.

Санитар шагал, не издавая ни звука, мне удалось нагнать его только у двери. Запыхавшийся, я подбежал к нему в тот момент, когда он возился с замком, пытаясь нащупать замочную скважину изогнутым Г-образным ключом. В двери раздался протестующий скрежет, с противным лязгом открылся засов. Я внутренне сжался, ожидая услышать стоны или истеричный, безумный смех, но в палате царила полнейшая тишина. Худой быстро заглянул в открывшуюся комнату, после чего жестом пригласил меня войти.

– Во время разговора стойте там, где он до вас не сможет дотянуться, и ни в коем случае не отстегивайте его! Если что – стучите, – указал санитар на железную дверь, при этом на лице у него сияла широкая улыбка, красноречиво говорившая, – если что – тебе конец!

Он убрал руку, и я наконец смог войти в заветную комнату, в которую так пытался попасть. Переступая порог, я ожидал услышать вопрос – и который глаз у тебя лишний? Но эта фраза так и не прозвучала.

Человек, сидевший на угловатом стуле, меня откровенно разочаровал. После всех медбратов, увиденных мной в больнице, я ожидал, что передо мной предстанет очередной здоровяк, но мужчина, одетый в больничную пижаму, к моему удивлению имел самый обычный человеческий вид. Ни шириной плеч, ни богатырским ростом этот тип похвастаться не мог, от чего внутри зародились сомнения, – а действительно ли передо мной сидит бывший санитар? Ну что ж, если это обман, то пора это выяснить, – решил я, закрывая дверь.

Глава 4. Интервью

Моя рука профессиональным жестом тянется к диктофону и включает его: ладонь замирает над миниатюрным устройством, короткая пауза, и указательный палец выстреливает, попадая точно в цель – в маленькую кнопу с надписью «REC». Наверное, это прозвучит глупо и даже смешно, но это движение я долго отрабатывал, стоя перед зеркалом, представляя, как оно рано или поздно приведет меня к «золотому перу».

И все-таки диктофон лежит слишком далеко от моего оппонента, приходится перегнуться через стол, чтобы пододвинуть пишущее устройство ближе к нему. Нагибаясь над столом, не отрывая глаз от пациента в наручниках, вопрос о лишнем глазе все еще крутится у меня в ушах. И в то же время, стараюсь вести себя легко и непринужденно, как настоящий профессионал умело скрываю свой страх.

Кашель или смех, на тот момент я не был до конца в чем-то уверен, прозвучал неожиданно и таки сумел меня напугать. В ужасе отшатываюсь назад, как будто только что получил пощечину, и с размаха падаю на пластиковый стул. Последний издал протестующий скрежет, но к счастью выдержал мой вес. Получилось глупо и очень непрофессионально. Смотрю на мужчину, нацепив на лицо дежурную улыбку и представляю, с каким удовольствием смогу его задушить.

– Как вы себя чувствуете, Семен Михайлович, – вежливо и учтиво начинаю я.

В голове летают сотни вопросов, но я пока не спешу их задавать, хотя так и подмывает спросить – как чувствует себя среди пациентов бывший санитар психиатрической лечебницы? Каково ему, человеку, который сам в прошлом следил за пациентами, примерить на себе смирительную рубаху, что он чувствует, какие эмоции у него на душе. Но подобным вопросом можно поставить жирную точку уже в начале нашей беседы, а мне необходимо написать о нем газетную статью. Продолжаю улыбаться и вежливо жду.

– Аааа, – рот мужчины широко открывается, едва не выронив истлевший окурок.

Я внутренне сжался, боясь, что длинное «Аааа» перейдет в громкий и пронзительный крик, но бывший санитар выказал всего-навсего удивление, как будто ожидал услышать от меня другой вопрос.

– Нормально, – закончил он, пожимая плечами.

От этого простого и естественного движения больничная пижама затрещала по швам, обнажив на мгновение похожую на бочку волосатую грудь. И все-таки я недооценил этого человека, передо мной сидел настоящий богатырь.

Богатырь выплюнул окурок прямо на пол и небрежным движением затушил его ногой. Мне показалось, что дымящаяся сигарета упадет ему на больничные кальсоны и придется бежать к нему на помощь, ибо пристегнутыми руками он не сможет смахнуть ее с ног. Но на мое счастье, этого не случилось.

– Вы знаете, почему здесь оказались? – задаю ему следующий вопрос.

Минуту или две он сидел молча, рассматривая окурок, растоптанный на полу. Мой рот уже начал открываться, готовясь повторить последний вопрос, когда голова больного неожиданно вздрогнула и, резко выпрямившись, уставилась на меня. Не сводя с меня затравленного, безумного взгляда, от которого мое сердце сжалось в комок, бывший санитар психиатрической лечебницы склонил голову на бок, нащупав единственное ухо левым плечом. Когда его жест зеркально повторился, правое плечо с силой уперлось в мясистый обрубок, от чего в тесной комнате раздался хруст смятого хряща.

От этого хруста я невольно поморщился, сопроводив его скрежетанием зубов. В этот момент, глядя в его мутно-серые широко распахнутые глаза, я в первые в жизни осознал, что наблюдаю безумие, передо мной сидел по-настоящему безумный и больной человек.

– Вы про это? – спросил Семен, снова, до неприятного хруста, сжимая обрубок правым плечом.

В горле у меня мгновенно пересохло, язык сделался твердым и сухим. Поймав себя на банальной мысли, что просто не в состоянии говорить, я молча кивнул, выражая согласие.

Наверное, в эту минуту безумием блестели и мои глаза. Когда Семен, склонив голову, потянулся к пачке за новой сигаретой, я был рад, что он больше не смотрит на меня. В тесной палате, похожей на камеру, не было ни щели, ни открытого окна, а прокуренный воздух становился все гуще, казалось еще чуть-чуть и я смогу положить авторучку на плотные клубы табачного дыма, которые отражались от потолка, окружая меня плотным кольцом.

– Вы помните, как оторвали собственное ухо? – нарушив долгую паузу, спросил я.

– Помню – кивнул Семен, – в автобусе ехал, – сказал он, делая долгую затяжку, от чего пижама на его груди снова натянулась и затрещала по швам.

Про автобус я уже слышал от главного врача этой больницы, поэтому просто добавил, – И?

– Больно было, – ответил Семен, делая ударение на последней букве, выдыхая из носа серый дым.

– А помните, что побудило вас к такому действию? – уточнил я, беря в руки автоматическую ручку и перекидной блокнот.

Прежде, чем ответить, санитар снова глубоко затянулся и продолжил рассказывать, не глядя на меня.

– Я голоса стал слышать. Страшные крики. Они все время звали меня! – каждое слово сопровождалось затяжкой, сигарета закончилась вместе с последним словом, сорвавшимся с его губ.

А у меня в груди пылало пламя, буквально разъедая меня изнутри. В эту секунду я думал не о бывшем санитаре психиатрической клиники, который сейчас сидел передо мной. Сказать по правде, мне было глубоко наплевать на его душевную травму и пережитые им чувства, я видел «золотое перо» или ТЭФИ в своих руках. Ради этого приза я был готов рискнуть, пусть даже собственным глазом, хотя который из них лишний, для себя еще не решил.

Обойдя пластиковый стол, я подошел к сидящему санитару, плавно и осторожно вынул сигарету из полупустой пачки, прикурил ее и отдал ему, протягивая вперед кончиком фильтра. Следующий вопрос, который я собирался сейчас задать, на мой взгляд был интимным, а такие вопросы без должной подготовки собеседнику не задают, об этом свидетельствовал весь мой недолгий журналистский опыт.

– Какие ты слышал голоса, Семен? – как можно доверительнее спросил я.