Душа. Сборник стихов

И тем унизил на века, деяния тех, кто там не мешкал,
Под яростным огнем врага, где полегли и мои деды,
Мне их решимость дорога и этим славиться ПОБЕДА!
Смешно же слушать гнусный бред, о том что есть мораль фашизма,
Пришедших в чуждую страну с милейшим ликом пацифизма,
И что каратели «ЭСЭС» – (не знали мы) святые люди,
Что мыло делали с детей и умерщвленных всюду груды.
Но это «добрые отцы», тактично скрыли в Бундестаге
И в воду кинули концы, мораль рисуя своей саге.

Герой

Закованный в сталь, всем казалось он стоек.
Поскольку, всегда, выступал впереди.
Он вдосталь познал, что войны привкус горек.
И руки его, уж по локти в крови.
Изведал что есмь, лишения и голод,
Потрепанный стяг развивал на ветру,
Когда до костей пробирал лютый холод —
Он просто молился, чтоб выжить к утру.
Когда неприятель рубил, словно дьявол,
С оскалившей пасти вонзая клинки,
Он прятал забралом, что страх его плавал,
В крови и сковал позвонки.
И крепкие латы скрыв оцепенение,
Под тяжестью статной своей,
Спасали от смерти, а может везение,
Над роком довлело сильней
Он вновь выживал и готовился к бою,
Он жив, но другие лежат…
Напрасно его нарекают – героем,
Познавшего весь Мирской ад.

Горизонты познания

Броня истины, местами изъедена ржой
– молью временной скоротечности.
Рожденные под несчастливой звездой,
Молятся идолу – вечности.
Вспоротые, словно труп великомученика, слова,
Выдранные из контекста писаний бездумно,
Капают темной кровью лжеучений сполна,
Ратники бьются в конвульсиях шумно.
Лязг копий очередных порицаний звучит,
Ставя надежду с мечтой на колени,
Яркой кометой по небу летит —
вестник дурной, эта слабость от мнений.
Горстка апостолов, меж собой, разделив хлеб,
Тягот и горечи тайных познаний,
Ведает правду, что Мир людской слеп,
Не принимая благого старания.
Значит, опять воцарится война,
В не проходящем, бурлящем потоке,
Что утянула в глубины, до дна,
Где словно черви – людские пороки.
Плачьте святые, полные добра, небеса,
Мироточьте иконы из туч, ливнями скорби,
Громом гремите осуждающие нас голоса,
Бичом молний, хребет Земной от ударов сгорбив.
Может быть с этим, хотя бы тогда,
Свет достучится до безумцев в оковах,
Воцарив мир в их сердцах навсегда,
Горизонтов познания им открыв новых.

Старик

Далеко за полночь. Ночные страхи сползаются с дальних углов. Без слов, ясно, что здоровье опять покидает вновь, Мое тело подобно осажденному замку, чей ров, Ненадолго спасает от захватчиков, что прольют мою кровь. Казалось, что сработал сигнал установленного времени, Строго, в пять ноль ноль. Ой! – Я словно ишак, ропщущий на непосильность бремени, Криком сетую на юдоль. Сквозь мутные стекла окна, Свет падает на диван, что порядком изъела моль. Стыдно признать, что немощь моя видна – Въелась в него слез едких соль. Я – одинокий и дряхлый старик, что почти доиграл свою роль. Запах пыли и затхлости, провоцируют новую хворь. Ирония в том, что проводником жизни, как раз и выступает боль. Только время для нас: и судья, и палач, и король. Страшно… в одиночестве различать ход неумолимых минут, Что охватят тебя словно спрут и больнее сжимают и жмут, Забирая твою жизнь, без остатка, как те угли, что уже не зажгут!
Ты одной ногой там, а другой, до сих пор, еще тут. Я безумно устал, ноет тело и тяжко дышать, Серым пеплом давно изувечена черная прядь. Но куда не беги, от себя все равно не сбежать. Раз здесь прожил всю жизнь, значит, здесь, час пробьет помирать. Сколько раз, осуждающе взвешивал каждый момент, Как богатый клиент, для кого весь сюжет кинолент, Снят искусно, но нужно беречь каждый цент. От того, я, как ревностный критик и жадный агент. Это жизнь промелькнула моя, что теперь уж подходит к концу. Где же дети мои, что забыв, не приходят к отцу?
Только горечь, как рота солдат, что стоит на плацу, Марширует слезами, что бегут по щекам и лицу!
Жив ли я, коль давно целым Миром забыт?
Дом – не дом, а надгробие каменных плит, Где один человек, да к тому же еще инвалид, На часы, в одиночестве, полном, глядит!

Я знаю, ты думал, все будет иначе

Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Не тронут, твердь кожи, пусть, соли моря. Ее не вернуть, как продажную совесть. Она воспарит в облаках на ветру
И ты, расправляя, страниц жизни, повесть
Напишешь в ней слово прощания – «Люблю». Зачем ты участвовал в проклятом споре
И ей обещал, что прибудешь потом?
Желал, чтоб она не увидела горя, Не зная и сам ничего уж о нем. Теперь, сок полыни столь горек, и душу, Твою, заполняет кромешная мгла. Оковы разлуки уже не разрушить
И сердце саднит, ведь она не лгала, Когда говорила, что искренно любит
И слезы прощания всего ей больней. Твой разум и сердце ее не забудут, Ведь нет и не будет, никого кто милей. Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Печаль свою в сердце тая.

Маркиза

Маркиза не ест, нет она не больна, Ей просто пресытились разные блюда. В сердцах полагая, что тем, что стройна, Она кавалерскому взору столь люба. В маркизу давно, уж никто, не влюблен, Улыбки, что ноты – играют фальшиво. Давно красоты ее пал эталон, Завял, словно поля пожухшая нива. Маркиза по прежнему гордую стать, Держала надменной дворянской особы. И истины свет не желала признать, Что время нещадно берет свои годы. Маркиза не ест, нет она не больна, Господ оскорбляя столь часто ответом, Она и по сей день была влюблена, Любуясь своим, уже старым, портретом.

1987

Легкие сжаты в тиски абстракций, В них потаенные страхи имеют вес. Колют решимость шипами акаций, Кровью ее перепачкался весь. Хворь слабоволия – вирус стойкий, Ее метастазы одни – хандра. А у печали привкус кофе горький, Что наедине выпиваешь с утра. Ставни глазниц распростерты в небо, Ищут присутствия, его, следы, Взирая в места, где он и не был, В каждой из туч видя рая сады. Разум- плут над этим не властен, Снова промах, судьбы настал ход. Порох терпения взлетает на части, Ведь с этим прожит еще один год.

Дождь

Барабанная дробь – раз-два и тихо. Сметает своей влагой сухость частиц. Дождь роняет капли, что падают лихо, Лишь на мгновение под стать стае птиц. И разбиваясь стремительно, звонко, Не склеить надежд их уже никогда. Крылья свободы красивы, но тонки, Как пережитой эпохи года. Снова заставят их слиться в потоке
Соединяясь разбитой судьбой. Лишь небеса вниз глядят синеоко, На свои слезы, что гонит волной. Сколько еще они так проблуждают, Чтобы вернутся в обитель свою?
Где через время их вновь изгоняют, Дабы низвергнуть, рать, в чуждом краю. Как же прекрасны минуты падения, Этот чарующий душу полет. Ветер целует своим дуновением, До того мига, как их разобьет. Чтобы свой путь, новой каплей, с начала, Сквозь все невзгоды, достойно пройти. Лучше обресть свое счастье на мало, Чем его вовсе, за жизнь, не найти.

Война

Распустилась бутоном алым, Всполохами пламени пепелищ, Лицом сиротливым, дитём малым, Разрушенным городом, что нищ. Несчетными трупами на поле брани. Кровью липкой на острых штыках. Следами от пуль в оконной раме, Видом своим вселяя страх. Мертвым надеждам воздает почести, В воздухе солоновато витает скорбь. Ветер ревет о своем одиночестве, Над выжженным кратером, вновь и вновь. Лишь дымка гари туманом стелиться, Над необъятностью братских могил. Хлопьями пепел – в небе метелица, Как души тех, кто когда-либо жил.