История города Хулучжэня

Часть вторая

1

У Хулучжэня не было истории. Или, если сказать точнее, у него не было письменно задокументированной истории. Это вовсе не означало, что былая жизнь городка походила на сплошное белое пятно. Помимо безымянных могил в каменном ущелье горы Сишань и выстроившихся в два ряда вдоль центральной улицы ветхих и убогих жилых домов, славное прошлое Хулучжэня хранили в воспоминаниях старики, а в фантазиях – молодежь.

Утратив историю, горожане жили очень вольготно. Они сосредоточились на современном положении вещей, а не влачили свое существование, задыхаясь под тяжелым бременем минувших лет. У местных не было склонности докапываться до сути вещей, и события, происходившие в далеком прошлом, их тоже совершенно не интересовали.

Проживающий в Хулучжэне простой люд в основном получал важную информацию о внешнем мире двумя путями. Первым были четыре установленных на крыше городского дома культуры (прежде его называли клубом) репродуктора, обращенные в разные стороны света. А вто рым – излучина реки, которая разделяла городок на две части и служила местом неофициальных встреч женщин городка.

Высокочастотные репродукторы, установленные на вершине дома культуры, были символом официальной пропаганды; ежедневно по расписанию они передавали разные новости, касавшиеся жизни в городке и за его пределами, в Китае и за рубежом. Многие, особенно мужчины, могли с легкостью озвучить имена некоторых иностранцев, с которыми никогда не были знакомы: например, Ли Сын Ман, Трумэн, Энвер Ходжа, Хрущев, а также король Сианук и премьер-министр Пенн Нут[10 - Здесь перечислены имена политических лидеров разных государств, враждебных или дружественных Китаю: Первый президент Южной Кореи, 33-й президент США, лидер коммунистического режима в Албании, советский генеральный секретарь, король и премьер-министр Камбоджи (прим ред.).]. Эти имена были известны не только детям и женщинам, но и были в ходу у таких дураков, как И Ши: их употребляли так же часто, как прозвища «Собачье Отродье», «Тухлое Яйцо», «Цун Большая Челюсть».

Благодаря репродукторам жители городка крепко уверовали в то, что «обогнать Англию и Америку можно менее чем за двадцать лет», и поняли, что на том участке планеты, где они живут, «редкостные по красоте пейзажи» и замечательная обстановка – «не просто хорошая, не очень хорошая, а замечательная». Американские империалисты, советские ревизионисты и другие враги день за днем хиреют, а у них всё постепенно налаживается, и все они пляшут от радости, хотя им и невдомек даже, в каком направлении от Хулучжэня живут эти бедствующие страны. Всё равно они искренне сочувствуют претерпевающим невыносимые страдания людям.

Чтобы «не терпеть страдания во второй раз» и «не сносить повторно муки», чтобы противостоять ревизионизму, «вечно защищать красный революционный Китай», чтобы стоять насмерть за «революционный курс Мао Цзэдуна», чтобы «быть готовыми к войне и голоду» – чтобы ответить на все призывы, раздающиеся из репродукторов, народ городка готов был отдать все свои душевные силы с переполняющим каждого энтузиазмом. Очищая ряды пролетариата, хулучжэнцы приняли участие во множестве критических собраний, присяг, мобилизационных митингов, а также разоблачили Цуна Большую Челюсть, коварно прикрывавшегося личиной учителя средних классов, Ню Цзогуаня, носившего до создания Нового Китая форму почтальона (чем заслужил прозвище Ню Униформа), Чудовище И, работавшего в городке счетоводом и мазавшего голову рапсовым маслом, начальника производственного отряда Ван Личжэна, который на каждый Новый год надевал привлекающие всеобщее внимание красные кожаные сапоги и обходил все дворы с поздравлениями, и прочих «помещиков, богачей, ревизионистов вместе с другими враждебными и правыми элементами». Они самостоятельно организовали маоистскую творческую агитбригаду, круглый год трудились и в доме культуры, и в поле, и даже голодными ходили от двора ко двору, давая представления. И революционные песни, и образцовые спектакли не обошли стороной этот провинциальный городок, затерявшийся на карте Китая. То разгорающиеся, то затухающие звуки песен, смеха, плача, барабанов и лозунгов непрестанно сопровождали повседневную жизнь простого народа в Хулучжэне.

Жители городка не только «ухватились за революцию», но и «стимулировали производство». Они строили плотины, отделяя землю для сельскохозяйственных угодий от морской воды, добывали горные богатства и проводили водопровод, всю плодородную почву с зерновых полей они без остатка бросили в море и срубили все без исключения фруктовые деревья в садах, создав на их месте террасированные поля дачжайского типа. А еще они, в соответствии со спущенными сверху директивами «углублять подземные ходы, увеличивать запасы продовольствия, не сдаваться гегемонии», днями и ночами без остановки рыли подземные убежища на случай авианалетов, чтобы защититься от внезапной агрессии империалистических государств… Практически вся их деятельность была связана с вещанием тех четырех больших репродукторов, установленных на крыше дома культуры.

Что же касается информации, исходящей из излучины реки, то ее «тайно» распространяли женщины во время стирки белья. Это были досужие домыслы, содержание которых ограничивалось всякими мелочами вроде частной жизни соседей и перемыванием косточек то одному, то другому: у одних ребенок животом мается, там мужик в окно залез, тут женщина в потаскухи подалась, у одной девушки грудь плоская, у другой живот надулся, а у того парня в штанах затвердело, и так далее; всё, что касалось самых интимных сфер жизни, здесь открыто обсуждалось и предавалось огласке. В излучине реки каждый день толпились женщины, и она превратилась в специальный уголок, куда приходили все желающие почесать языком.

Разные данные, распространявшиеся из больших репродукторов и из женского собрания в излучине реки, переплетались между собой, превращаясь в «общественное мнение», которое стало важнейшим элементом жизни Хулучжэня на протяжении нескольких десятилетий. Независимо от того, ложными или достоверными были эти сведения, как правило, люди верили во всё, что им рассказывали. Некоторые отщепенцы пытались найти себе третий источник информации, но в результате жестоко за это поплатились – как, например, Ань Гоминь, который играл в агитотряде на баяне. Из-за того, что он тайком «слушал вражескую радиостанцию», его судили и посадили. Это было крупным политическим событием городка.

2

Пятерых сыновей старого счетовода городка – Чудовища И – звали И Ши, И Бай, И Цянь, И Вань, И И. И Бай, И Цянь и И Вань в один год поступили в университет. Второй брат, И Бай, учился на факультете философии, университет его находился в Пекине. Третий брат, И Цянь выбрал для себя университет морского транспорта, а четвертый, И Вань, отправился в архитектурный университет в Ухань.

Было время, когда И Бай, обучаясь в университете, с головой погрузился в изучение прошлого Хулучжэня. Он просмотрел множество исторических документов, пытаясь докопаться до истоков и отыскать для городка заслуживающую гордости и уважения блестящую историю. А еще приснился ему странный сон, в котором какой-то выдающийся человек гладил его по голове и говорил, что он – потомок некоего знаменитого человека некоего рода в некоем колене. Этот сон смущал И Бая два с лишним года подряд. Он больше не верил в тот факт, что его дед, толкая тележку с навозом, упал в овраг и расшибся насмерть; в его представлении дед должен был как минимум в военном кафтане и верхом на гнедой лошади мчаться по полю битвы, размахивая шашкой. Некоторые однокурсники в университете всегда смотрели на И Бая с некоторой долей презрения, из-за чего его сердце то и дело сжималось от боли. У Хулучжэня не могло не быть истории, а там, где есть история, есть и великие люди, а у потомков великих людей есть наследственные преимущества, уверенность в общении и стимул для развития.

Но старания И Бая так и не увенчались успехом. Он просмотрел всё, начиная с «Исторических записок» Сыма Цяня и заканчивая составленной в годы республики «Исторической хроникой династии Цин», но нигде не было упоминаний о родившей и вскормившей его земле – Хулучжэне. Он был очень разочарован. Он казался себе подобранным на обочине сиротой, без рода и без племени: неизвестно ни то, откуда он взялся, ни то, куда идет.

И Бай вспоминал, как однажды в детстве его отец, Чудовище И, выгребая из свинарника навоз, обнаружил японский военный нож, что было сочтено доказательством преступления японцев, которые вторглись в Китай. Помимо этого, в городке из земли больше никогда не выкапывали ничего ценного, а изделия из камня эпохи палеолита, осколки керамики, бронзовые изделия и тому подобные вещи И Бай увидел в музее уже после того, как поступил в университет. Ни один из экспонатов музея не происходил из Хулучжэня.

Как рассказывал отец И Бая, Чудовище И, один выходец из городка был чиновником: в последние годы династии Цин он служил главой уголовного сыска в уезде. Вспоминая, с каким благоговением отец отзывался об этом служащем полиции, И Бай рассмеялся едва ли не до слез.

Примерно пятьдесят миллионов лет назад то ли засуха, то ли лютые морозы, то ли падение метеорита привело к полной гибели и без того немногочисленного населения городка – не осталось практически никаких следов чьего-либо существования. Позже И Бай точно определил, что древнее население Хулучжэня состояло в основном из иноземных переселенцев, которые, спасаясь от голода, по морю добрались до Хулучжэня.

И Бай отказался от углубленного изучения истории городка. Он помнил, как говорил его учитель средних классов Цун (также известный как Цун Большая Челюсть): «Мой дед жил в темном старом обществе. А мои прапрадед, прапрапрадед и прапрапрапрадед жили в первобытном обществе, рабовладельческом обществе и феодальном обществе». И этого было достаточно, всё-таки Цун Большая Челюсть имел авторитет. Впрочем, в конце концов он был убит: ради развлечения его насмерть забили собственные ученики.

По сей день археологи и историки не могут предоставить убедительные доказательства, подтверждающие предположения И Бая и выводы Цуна Большой Челюсти.

В памяти И Бая хранилось смутное воспоминание о том, что в тридцати ли от городка, на горе Дахэшан, стоял храм, величественный, словно императорский дворец, и когда ему было пять – шесть лет, бабушка тайком отвела его туда помолиться. Тогда он так испугался, что написал в штанишки, и несколько ночей подряд потом видел во сне кошмары. Статуи божеств того храма повергли маленького И Бая в панику. Бабушка стояла на коленях перед статуей Будды и что-то бормотала себе под нос, будто бы прося помощи в трудном деле. И Бай тогда до ужаса перепугался: маленькими ручонками он изо всех сил вцепился в бабушкин подол, его ноги всё время тряслись. Поток мочи журчал и вырывался на пол из-под штанин, а потом по неровному полу скользил под алтарь. Поднявшись с колен, бабушка с силой отвесила ему несколько шлепков и бросилась извиняться перед Буддой: «Великий Будда, спаси и помилуй! Прости, владыка. Этот сорванец не умеет себя вести, ты уж не сердись на ребенка, прояви свое огромное великодушие. Подожди, вот вернусь домой, непременно задам этому сорванцу хорошую трепку». Вот так, кланяясь и извиняясь, бабушка торопливо вывела внука за высокий порог храма. Не успели они выйти за ворота, как маленькие бинтованные ножки бабушки отвесили заднице И Бая десяток с лишним пинков. «Ах ты, никчемный маленький дикарь, мочевой пузырь у тебя, что ли, прорвало, как же ты смеешь в святой обители гадить?! Откуда только в тебе столько мочи, что она журчит, словно ручей? Когда надо было, ты не писал, нет бы выбрать для этого другое место и другое время…» Бабушка приходила потом просить у Будды за глупого старшего брата И Бая, И Ши, однако после этого И Ши стал только еще глупее. Бабушка считала, что молитва к Будде не сработала из-за того, что опозорился И Бай: это ж надо было прямо перед Буддой лужу напрудить.

Прежде чем покинуть Хулучжэнь и отправиться в университет, И Бай еще раз сходил на гору Дахэшан в одиночестве. От храма уже давно не осталось и следа, не сохранилось даже развалин. Люди с горы рассказали ему, что храм этот разрушили: сначала подожгли, а потом, когда всё сгорело и превратилось в пепел, забрали оставшиеся кирпичи, черепицу и камни и пустили их на строительство свинарника в производственной бригаде. Когда жгли храм, внутри оставался присматривавший обычно за ним монах. Он ни в какую не соглашался уходить и в результате сгинул вместе с теми статуями Будды и разных божеств.

После того как И Бай поступил в университет, он всё время сокрушался из-за этого сгоревшего без следа храма. Хотя храм находился в тридцати ли от городка, он всё же был единственным свидетелем истории тех мест. И Бай говорил, что это сооружение практически наверняка было воздвигнуто в эпоху Цзинь, то есть история городка может оказаться куда более древней, чем предполагают местные жители. Историческая память местного населения ограничивалась событиями, происходившими при жизни трех последних поколений, и даже долгожители с хорошей памятью могли припомнить лишь обстоятельства биографий своих дедов.

В общем, тщеславные археологические изыскания И Бая сошли на нет. Когда однокурсники спрашивали его о культуре, истории и особой продукции Хулучжэня, И Бай частенько с нарочитым сарказмом говорил: «История моей родины – чистый лист. У нас там в изобилии производят дураков, а также шутки про дураков».

На самом деле в этой шутке И Бая была доля правды, как минимум правдива была вторая ее часть. Практически в каждой семье Хулучжэня был дурак – из тех дураков, что не могут догадаться о том, чтобы укрыться под крышей в дождливый день.

3

За два года до того, как И Бай и двое его братьев поступили в университет, на жителей городка обрушилось страшное несчастье. В пору, когда лето переходит во вторую свою половину, в Хулучжэне, где каждые девять лет из десяти царила засуха, начались затяжные дожди, весь городок стал сырым и слякотным. Улицы утопали в грязи, стога сена во всех дворах от влаги заплесневели, и невозможно было даже лучину зажечь, чтобы приготовить в печи еду. Некоторые, не выдержав голода, просто снимали со своих домов дверные и оконные створки, рубили их на дрова и варили рис.

Жители городка, привыкшие круглогодично находиться под ясным небом, не могли терпеть долгое ненастье; один за другим они становились нервными и меланхоличными. В дождливые дни они принимались колотить детей: всё равно ведь нечем заняться. Больше не звучали в городке прежние песни и пляски: теперь их сменили душераздирающие завывания. Драки между супругами, ссоры между свекровями и невестками превратились в обычное дело; в каждом уголке Хулучжэня звучали крики, ругань и рыдания.

Внезапно в один погожий день из больших репродукторов на крыше дома культуры раздались скорбные звуки похоронного марша, которые заставляли сердце рваться на куски, хватали за горло, не давая перевести дух. Небеса рухнули! Горожане были потрясены, они обезумели от страха. Не поднимается уже больше на востоке Красное Солнышко! Во всём городке моментально установилась мертвая тишина, а затем раздался оглушительный плач.

Слезы перемежались с каплями дождя: никогда прежде Хулучжэнь не знал такого горя и скорби. Жителям казалось, что теперь всё окончательно рухнуло. Они могут взобраться на гору мечей, могут отправиться в огненное море, могут сорвать луну с небес, могут поймать черепаху в пяти морях, но они не могут жить без Солнца. Утратив Солнце, они утратили курс, утратили тепло, утратили свет… О небеса! Как же это страшно – сбиться с курса в холодной тьме!

Жители Хулучжэня были крайне подавлены, на них одновременно нахлынули скорбь и страх. Днями и ночами все горожане от мала до велика собирались у погребального зала, возведенного перед домом культуры, где то плакали, то кричали, умоляя небеса явить милосердие.

Кадровый костяк и народные ополченцы, а также народные представители из элиты городка были отобраны для несения дневной и ночной вахты в почетном карауле. Из больших репродукторов постоянно транслировали похоронный марш и «Обращение ко всей партии, всей армии, всему многонациональному народу страны». Горы замерли в торжественном молчании, реки Янцзы и Хуанхэ журчали со всхлипами, народ стенал, из репродукторов жители городка узнали, что небеса рухнули не только у них, но и в других местах.

Чудовищу И, Ню Цзогуаню, Ван Личжэну (по прозвищу Красные сапоги) и другим «вредным элементам» запрещено было рыдать открыто, потому что они этого не заслуживали – они не имели права разделить печаль революционного народа. В те дни Чудовище И, Ню Цзогуань, Ван Личжэн, а также вдова Бай и прочие «омерзительные чудища» прятались, трепеща в предчувствии беды, и каждый в своем темном углу тихонько утирал слезы. При любом неосторожном действии они рисковали оказаться виновными в страшном злодеянии – в том, что «воткнули нож в спину и посягнули на Красное Солнышко». Особенно волновался Чудовище И, который боялся, что сыновья заметят и разоблачат его поведение; поэтому он, сдерживая страдания, кусал кулаки, не осмеливаясь от души разрыдаться.

В качестве места проведения гражданской панихиды выбрали спортивную площадку средней школы в южной части городка. Площадь перед домом культуры казалась слишком тесной – она не могла вместить в себя всех жителей городка. Люди прикололи к груди белые цветы, повязали на руки черные повязки и под моросящим дождем с торжественным видом медленной поступью двигались в сторону средней школы в южной части городка. На спортивном стадионе собралась тьма тьмущая людей, помимо рыданий и кашля не было слышно ни единого звука. Даже дети, которых держали на руках женщины, имели серьезный вид и не издавали капризных криков, как обычно.

Похоронный марш прекратился. Из большого репродуктора послышался низкий мужской голос. Из-за его сильного акцента селяне не могли разобрать смысла слов и, понурив головы, лишь отвешивали поклоны вслед за стоящими в первых рядах кадровыми работниками коммуны – первый, второй, третий. Когда церемония закончилась, некоторые по инерции лишний раз поклонились, задрав задницы к небу – окружающие, глядя на них, и не знали, то ли плакать, то ли смеяться.

«Мама, я хочу какать!» – с настойчивым требованием обратился к маме ребенок лет четырех – пяти, и, хотя голос его не был особенно громким, его услышал практически весь стадион. Мать от испуга побледнела и поспешила накрепко зажать рукой ребенку рот. Эта женщина была вдовой паралитика Ваня, а маленький мальчик, который, увидев, как взрослые оттопырили зады, захотел какать, был названным сыном паралитика Ваня – Вань Жэньтэном (по прозвищу Всеобщее Наказание). На самом деле он был плотью и кровью старшего сына семьи И – дурака И Ши. Когда-то паралитик Вань в свою первую брачную ночь искупался в ледяной воде, в результате чего ему парализовало нижнюю часть тела и он утратил способность к деторождению. Ему так хотелось иметь сына, что он заставил жену соблазнить полного сил и энергии дурака И Ши, после чего она наконец-то забеременела. Речь идет о том сенсационном инциденте с «донорством». Наибольшую выгоду от тех событий получил паралитик Вань: он смог обрести сына, не потратив при этом семени. А самой главной жертвой случившегося стал дурак И Ши, который вынужденно пошел на аморальное хулиганство, а из-за того, что приплел к этому Великого Вождя, простой проступок превратился в непростительное политическое преступление. Его осудили на десять лет тюремного заключения.

Пока жена паралитика Ваня выбиралась из толпы, сжимая сына под мышкой, Вань Жэньтэн едва не задохнулся. У него даже лицо посинело. Позже он говорил, что это не из-за того, что он старался не обделаться, а из-за того, что мать своей крепкой рукой намертво запечатала ему рот – так, что он не мог сделать ни вздоха.

– Ах ты, негодник, нет бы раньше или позже посрать, так нет, ты именно этот момент выбрал. И чего ж ты не лопнул! Настоящее Всеобщее Наказание!

Вань Жэньтэн на корточках сидел под деревом на краю спортивного стадиона и, слушая, как отчитывает его мать, обиженно защищался:

– Клянусь председателем Мао, мне правда захотелось какать!

Надевая штаны, Вань Жэньтэн задал матери вопрос, который только что пришел ему на ум:

– Мама, а раз председатель Мао умер, то кем мне теперь клясться?

4

Вопрос, который пришел на ум малышу Вань Жэньтэну во время отправления нужды, являл собой важную проблему, с которой должен был столкнуться народ всего Хулучжэня и даже всей страны. Городок одной стороной примыкал к горам, другой – к морю, и был расположен на холмах. Широкая дорога перед домом культуры, тянувшаяся с запада на восток, расходилась на две улицы – переднюю и заднюю, а протекающая с юга на север большая река (на самом деле это был просто незаметный ручеек) естественным образом разделяла городок на две части – западную и восточную.

Дом культуры имел символическое значение для Хулучжэня: местные мастера старшего поколения самостоятельно его спроектировали и построили, поэтому он был гордостью двух поколений. Это место общественных сборов, воздвигнутое в 50-е годы XX века, благодаря своей высоте и габаритам казалось весьма величественным на фоне низеньких жилых домов. Сразу после постройки дом культуры называли клубом и в основном использовали для проведения выступлений, митингов и кинопоказов.

С восточной и западной сторон от дома культуры находились самый большой в городке снабженческо-сбытовой кооператив (позже его переименовали в универмаг), парикмахерская, лавка печеных лепешек, фотоателье и трактир. С запада к трактиру прилегал большой двор коммуны с двумя выстроившимися в ряд просторными домами с черепичными крышами. В центре той улицы, что была напротив дома культуры, находилось зернохранилище коммуны, а по обеим сторонам от него – станция агротехники и обшарпанная лавка, где ремонтировали обувь. Мастер Янь из ремонтной лавки был старым, со всевозможными уве чья ми – у него было косоглазие, кривой рот и горб на спине. Вдобавок он страдал тяжелой формой астмы и дышал тяжело, издавая при этом сипение, словно раздувающиеся меха.

Большой каменный мост соединял два берега ре ки – за падный и восточный. Поселковая больница была построена на западном берегу реки, на южной стороне большой дороги, а на северной стороне большой дороги, напротив больницы, находилась ветеринарная станция. Если в производственной бригаде заболевала скотина, то ее приводили на лечение на ветеринарную станцию. Ну а если пригнавший скот человек тоже чувствовал головную боль, жар и недомогание, то он, не откладывая ни одного из дел, мог поручить рабочий скот ветеринару, а потом перейти через дорогу и обратиться к врачу, чтобы тот выписал ему лекарство. Впоследствии жители городка обнаружили, что врачей с ветеринарной станции часто отряжают для ведения приема в больнице, и предложили просто объединить две больницы в одну, чтобы зря через дорогу не ходить, но правительство этой идеей так и не воспользовалось. Правда, одно время глава ветеринарной станции по совместительству исполнял и обязанности главврача поселковой больницы.

Дом культуры и площадь перед ним всегда выступали как политический и культурный центр городка. На протяжении двадцати с лишним лет в доме культуры и за его пределами часто разыгрывались различные жизненные трагикомедии. Это были и песни с плясками, эстрадные номера, музыкальная драма Люй, образцовые спектакли в исполнении драматического коллектива художественной самодеятельности городка (творческой агитбригады), и воспоминания о былых страданиях, критические митинги, семинары по практической работе и церемонии принесения присяги. На этой сцене прославляли многих передовиков, работников актива, отличников труда, отличников производства и активистов и критиковали многих помещиков, зажиточных крестьян, правых, контрреволюционеров и преступные элементы. Первые стояли на сцене с сияющими улыбками, украшенные красными цветами, с похвальными грамотами в руках. Вторые же стояли на коленях, на головах у них были высокие колпаки, на шеях висели деревянные таблички, руки их были связаны за спинами, а лица белы от ужаса. А еще были те, кому доводилось стоять и в красных цветах, и в высоких колпаках – им были знакомы оба этих ощущения. В спектаклях кто-то частенько изображал смерть, а на критических митингах людей временами забивали насмерть по-настоящему.

Горбатый старик Янь, который съежился в лавке по ремонту обуви неподалеку от дома культуры, был ярым фанатиком площадных выступлений. Иногда он с трудом выдавливал из своего кривого рта слова: «Черт возьми, и чего они там маются, лучше бы свои рваные башмаки подлатали!»

5