«У ворот английского могущества». А. Е. Снесарев в Туркестане, 1899–1904.

Служба А. Е. Снесарева в Ташкенте была неразрывно связана с деятельностью Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества (ТО ИРГО). Впервые идея учредить в Туркестанском крае научный орган, который бы приводил в стройную систему и научно обосновывал географический материал, появившийся при изучении Средней Азии, возникла у первого туркестанского генерал-губернатора К. П. фон-Кауфмана. В конце 1895 г. туркестанский генерал-губернатор барон А. Б. Вревский ходатайствовал перед Советом ИРГО об открытии в Ташкенте отдельного филиала Общества. 20 мая 1896 г. состоялось Высочайшее повеление разрешить ИРГО открыть в своем составе новый отдел в г. Ташкенте под наименованием Туркестанского. Первое заседание вновь учрежденного отдела состоялось 28 февраля 1897 г.

С самого начала существования отдела военные занимали видное место в его руководстве и составляли значительную часть рядовых членов. По состоянию на 1 июня 1898 г., из 74 действующих членов отдела офицеры и чиновники военного ведомства составляли 42 чел[151 - Подсчитано на основе сведений из издания: Состав Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества к 1 июня 1898 года. Ташкент, 1898. С. VII–XII.]. В 1901 г. председателем Туркестанского отдела состоял начальник штаба Туркестанского военного округа генерал-майор В. В. Сахаров. Из шести членов правления трое являлись офицерами штаба округа: генерал-майор Д. Д. Гедеонов (начальник Туркестанского ВТО), полковник Н. Н. Юденич (штаб-офицер при управлении 1-й Туркестанской стрелковой бригады), полковник Г. Е. Родионов (начальник съемочного отделения Туркестанского ВТО).

Сфера служебной и научной деятельности Снесарева во многом была связана с географической наукой. Неудивительно поэтому, что у него возникло естественное желание стать сотрудником специализированного научного общества, ставившего целью изучение географии Туркестана и сопредельных стран Центральной Азии. 8 января 1901 г. на общем собрании членов Туркестанского отдела ИРГО А. Е. Снесарева избрали в действительные члены. Рекомендацию для избрания представили Генерального штаба подполковник М. В. Грулев (председатель редакционного комитета отдела) и Н. Г. Маллицкий (преподаватель Ташкентской мужской гимназии). В один день со Снесаревым в действительные члены отдела были приняты два других видных военных востоковеда – штабс-ротмистр Д. Н. Логофет и капитан И. Д. Ягелло. Собственно, еще до избрания в действительные члены Снесарев уже сотрудничал с отделом. В письме к сестре он писал: «Меня давит …ограниченность часов: я занят целый день, и, между тем, 3 работ никак не могу начать, не говоря про свои обещания перед Географическим Обществом, газетой и т. д., которые я никак не могу выполнить»[152 - АСС ПСК, 23 августа 1900 г., г. Ташкент.].

Туркестанский отдел в те годы представлял собой что-то вроде элитного клуба, быть членом которого считалось для военных весьма почетно и престижно. Это во многом обуславливалось тем обстоятельством, что председателем отдела традиционно являлся начальник штаба Туркестанского военного округа. Заседания отдела часто посещал командующий войсками округа, его помощник, другие высокопоставленные генералы. Отдел имел высокую репутацию среди офицеров Генерального штаба округа, многие из которых выступали в отделе с различными докладами, лекциями и сообщениями. Для многих сотрудников отдел предоставлял уникальную возможность поделиться результатами рекогносцировок и полевых поездок по удаленным частям Туркестанского края. Часто эти сообщения публиковались как в «Известиях Туркестанского отдела ИРГО», так и в местной туркестанской прессе. Отдел нередко обращался к офицерам Генерального штаба, предназначенным к длительным зарубежным командировкам, с просьбой собрать разнообразные научные сведения. Иногда для этого отдел составлял специальные программы исследований, как это было в случае с Генерального штаба капитаном Л. Г. Корниловым, командированным в Кашгар.

Дебют Снесарева, как докладчика, состоялся 28 февраля 1902 г. на годичном общем собрании отдела, проходившем в помещении Туркестанского ВТО. Снесарев сделал сообщение – «Памиры в средние века и великий памирский путь». Этот доклад им обстоятельно готовился с привлечением разнообразных источников, освещавших физическую и историческую географию Памира. При работе над докладом Снесарев, учитывая важность своего первого выступления в отделе, прибегает к новому методу в работе над научным материалом – к консультации с ведущими специалистами, в том числе и зарубежными. В то время на переписку офицеров с заграничными респондентами начальство смотрело сквозь пальцы. В письме к сестре, он, в частности, указывал: «Писал письма некоторым ученым (в Берлин, СПб) и глубоко тронут их отзывчивостью на мои сочинения и вопросы… Эта любовь к истине, к науке просто трогательна. Например, Гартман[153 - Мартин Хартманн (Hartmann, 1851–1918) – профессор арабского языка, до Первой мировой войны – один из ведущих европейских арабистов.], профессор арабского языка в Берлине, кроме милого письма обещал прислать большую справку. Бартольд – профессор СПб университета уже прислал таковую… И все это сейчас же, да так все ласково…»[154 - АСС ПСК, 13 февраля 1902 г., г. Ташкент.].

В докладе Снесарев очертил основной круг исторических источников о Памире, содержащихся в трудах арабских географов, буддийских миссионеров и европейских путешественников. Он высказал мысль о существовании еще в древние времена большого караванного пути, соединявшего не только бассейны Амударьи и Тарима, но и Запад с Востоком вообще. Относительно маршрута этого пути он высказал предположение, что тот проходил из Восточного Туркестна через Большой Памир в Шугнан. Бартольд же высказал мнение, что с Памира путь вероятнее всего шел в Вахан.

Как следует из протокола заседания отдела, «доклад А. Е. Снесарева был выслушан присутствующими с большим интресом и вниманием. Розданные всем слушателям схематические карты Памира (работы подполковника Г. Е. Родионова) и проспекты сообщения помогали слушателям ориентироваться в этом сложном историко-географическом вопросе». [155 - См.: Протокол № 1 годичного общего заседания, 28 февраля 1902 г. // Известия ТО ИРГО. Т. VII. Ташкент, 1907. С. 90.]

В апреле 1903 г. А. Е. Снесарев был избран в состав Редакционного комитета ТО ИРГО[156 - Протокол № 2 заседания Правления 19 апреля 1903 г. // Известия ТО ИРГО. Т. VII. Ташкент, 1907. С. 131.]. Комитет состоял из председателя и четырех членов, избиравшихся сроком на два года. В его задачи входило наблюдение за подбором статей в «Известиях ТО ИРГО», их редактирование и переписка с авторами[157 - ЦГАРУ. Ф. 69. Оп. 1. Д. 1. Л. 96. Дополнение к § 7 Положения о Туркестанском отделе Императорского Русского географического общества.].

Второй доклад А. Е. Снесарева состоялся на заседании отдела 23 января 1904 г. Доклад назывался «Религия и обычаи горцев Западного Памира»[158 - Текст доклада опубликован в газете «Туркестанские ведомости», 1904, № 89–93.] и был основан преимущественно на личных впечатлениях и наблюдениях Снесарева в период командования Памирским отрядом. Эта специфика находит свое отражение в том факте, что в тексте доклада Снесарев в несвойственной ему манере редко ссылается на работы других авторов, посвященных Памиру и его обитателям. В известной мере работа расширяет тему физической географии и этнографии Памира, которую он довольно основательно наметил в служебной записке «О Памирах» (1901). Работа расширяет тему, получившую освещение в трудах его предшественников, – Д. В. Путяты, Г. Е. Грум-Гржимайло, Б. Л. Громбчевского, Н. Элайаса и др.

Снесарев в работе дает общую физико-географическую характеристику Восточного и Западного Памира, указывает на их различия и на те естественно-природные условия, которые обусловили жизнь двух основных этнических памирских групп – таджиков и киргизов. Основное внимание Снесарев уделил таджикам Памира, среди которых провел более года и имел уникальную возможность наблюдать многие скрытые от глаз европейцев стороны их социальной и бытовой жизни. Этнографические зарисовки представлены в докладе в живой и интересной манере. Снесарев был одним из первых исследователей, которые обогатили науку сведениями о памирских исмаилитах, об особенностях их религиозной и бытовой жизни, ареале расселения, традициях и обычаях. Снесарев также выступил с инициативой организовать научную экспедицию с участием и на средства Туркестанского отдела ИРГО для изучения Болора[159 - ТВ, 1904, № 29.]. Доклад Снесарева на столь интересную тему вызвал живой интерес в ташкентском научном сообществе.

Следующий доклад А. Е. Снесарева в Туркестанском отделе ИРГО состоялся 3 марта 1904 г. в присутствии командующего войсками округа генерал-лейтенанта Н. А. Иванова. Темой доклада стал Болор (современное название – Болор-таг), гигантский хребет меридионального направления, протянувшийся вдоль Восточного Памира от Кунь-Луня на юге до Заалайского хребта на севере. Хребет посетил в свое время Марко Поло, который и дал ему название. Изучению этого хребта придавал большое значение известный немецкий географ А. Гумбольд. Снесарев дал физико-географические характеристики хребта и указал, что он служит и этнографической границей, разделяя киргизское (на востоке) и таджикское (на западе) население. Доклад был встречен слушателями с большим интересом, после окончания заседания отдела командующий войсками имел беседу со Снесаревым по теме доклада[160 - Протокол № 1 общего годичного собрания 3 марта 1904 г. // Известия ТО ИРГО. Т. VII. С. 139.].

Примечательно, что так удачно и многообещающе начавшаяся деятельность А. Е. Снесарева в региональном отделе ИРГО не получила своего дальнейшего развития в период службы в Петербурге. Он по какой-то причине не стал вступать в действительные члены ИРГО и дистанцировался от его деятельности. Вполне возможно, что частично это было связано с общей тенденцией того времени – географическое общество в целом, господствующие в нем научные интересы и сферы исследований становились все менее популярными среди русского офицерства. Приток офицеров в общество резко сократился на рубеже XIX–XX вв[161 - В этом можно убедиться, ознакомившись с протоколами о приеме новых членов в состав ИРГО, опубликованными в годовых «Отчетах ИРГО» за период 1900–1914 гг.]. Это положение существенно отличалось от ситуации 1870–80-х гг., когда наплыв военных в престижное общество, находившееся под покровительством императорской семьи, был особенно высок[162 - Этот вопрос – эволюция связей ИРГО с армейской средой и изменение взглядов русского офицерства на географическое общество и географические исследования, представляет одну из весьма интересных тем, требующих дальнейшего изучения.].

В описываемый период сфера интеллектуальных интересов А. Е. Снесарева предстает достаточно устоявшейся. В круг этих интересов входят преимущественно история Востока (военная и политическая), география, страноведение и этнология. В период жизни в Ташкенте он остался совершенно равнодушным к собиранию древностей, темы довольно популярной в туркестанской армейской среде. По этой причине он не принял участия в деятельности Туркестанского кружка любителей археологии.

В 1900 г. в Петербурге образовано Общество востоковедения, которое действовало под эгидой Министерства финансов и ставило своей задачей «распространение среди восточных народов точных и правильных сведений о России, а также ознакомление русского общества с материальными нуждами и духовной жизнью Востока, содействовать сближению России с восточными странами и служить проводником русской культуры и производительности среди восточных народностей как в пределах России, так и вне ее»[163 - ЦГАРУ. Ф. 361. Оп. 1. Д. 2. Л. 3. Общество востоковедения. Цель его учреждения. Организация. Развитие деятельности.]. Общество создало по всей России несколько региональных отделений. В октябре 1900 г. председатель Общества востоковедения генерал Н. Шведов обратился к туркестанскому генерал-губернатору с предложением открыть в Ташкенте отделение общества – «ввиду значения Ташкента, как центра наших среднеазиатских владений, служащего проводником русской культуры не только среди многомиллионного населения Средней Азии, но и сопредельных с ней областей Афганистана и Китая»[164 - Там же. Л. 1. Письмо председателя Общества востоковедения туркестанскому генерал-губернатору, 18 октября 1900 г.]. Предложение Шведова было положительно рассмотрено новым туркестанским генерал-губенатором Н. А. Ивановым. 14 апреля 1901 г. в Ташкенте открылось Ташкентское отделение Общества востоковедения.

Ташкентское отделение Общества действовало до 1905 г. и приостановило свою деятельность в связи с событиями первой русской революции. В 1907 г. отделение намеревалось возобновить свою деятельность, но встретило отрицательное отношение со стороны генерал-губернатора Н. И. Гродекова. В состав отделения входили преимущественно офицеры туркестанских войск, чиновники различных ведомств и небольшое число коммерсантов. Основная деятельность отделения свелась к организации курсов русского языка для местного населения и курсов персидского и тюркского языков для офицеров и чиновников туркестанской администрации. Отделение готовило проекты устройства в Ташкенте коммерческого училища, специализированного востоковедного института, введения преподавания русского языка в медресе и т. д.[165 - См.: ЦГАРУ. Ф. 361. Оп. 1. Д. 2. Л. 6–10. Докладная записка председателя Ташкентского отделения Общества востоковедения туркестанскому генерал-губернатору, 14 сентября 1909 г.].

Появление в Ташкенте востоковедного общества имело важное значение для развития туркестанского востоковедения. По природе своих занятий оно неизбежно должно было привлечь внимание А. Е. Снесарева. Однако по неизвестной нам причине этого не произошло. В то же время, в период службы в Петербурге он являлся активным сотрудником Общества востоковедения, возглавляя его Среднеазиатский отдел. Оставляя в стороне общую здравую мысль, что Снесарев не обязан был быть участником всех ташкентских научных обществ, попытаемся ответить на вопрос о возможных причинах его дистанцирования от столь, казалось бы, привлекательного для него востоковедного проекта. Прежде всего, следует иметь в виду большую служебную занятость Снесарева весной 1901 г. Он только что вернулся из служебной командировки по Средней Азии, готовился к поездке на Памир и имел «на плечах» несколько плановых печатных работ. По возвращению из командировки на Памир он совершил поездку в Лондон, откуда вернулся только во второй половине декабря 1901 г.

Кроме служебной занятости, могла быть еще одна причина, которая, скорее, имела личные мотивы. Дело в том, что в Ташкенте Снесарев столкнулся с корпорацией дипломированных военных востоковедов, основу которой составляли выпускники петербургских офицерских курсов восточных языков при Азиатском департаменте МИД и Ташкентской офицерской школы восточных языков. Эта корпорация была достаточно широко представлена в военно-народном управлении Туркестанского края, в центральных управлениях и штабе Туркестанского военного округа. Эту группу военных востоковедов – «туркестанских восточников» (как они себя именовали), объединял общий корпоративный дух, интересы службы и своего рода «патент» на вопросы разведки, страноведения и вообще знания стран Востока. Наиболее яркими представителями этой корпорации в Ташкенте являлись генерал-майор М. А. Терентьев, полковник А. И. Гиппиус, капитаны С. А. Геппенер, А. А. Ломакин, И. Д. Ягелло и А. И. Выгорницкий. Всего к моменту приезда Снесарева в Туркестан в одном только Ташкенте таких офицеров насчитывалось семь человек, в последующие годы их число непрерывно увеличивалось. До 1900 г. негласным руководителем этой корпорации являлся генерал-майор М. А. Терентьев, видный историк завоевания Средней Азии и среднеазиатского вопроса, известный военный востоковед[166 - См.: [Товарищеский ужин офицеров-восточников в Ташкенте] // ТВ, 1899, № 13.]. С его отъездом из края эту роль принял на себя И. Д. Ягелло, заведующий Ташкентской офицерской школой восточных языков.

Предположительно, с самого начала у Снесарева, получившего известность в Ташкенте благодаря поездке в Индию и печатным работам по Востоку, не сложились отношения с представителями этой корпорации. Во многих вопросах они даже могли составлять конкуренцию друг другу. Капитан И. Д. Ягелло, сменивший Снесарева на посту редактора «Сборника сведений», к примеру, полностью изменил редакционную политику, устоявшуюся при Грулеве и Снесареве. При нем в качестве авторов сборника стали больше привлекаться офицеры-восточники, преимущественно выпускники Ташкентской офицерской школы восточных языков.

Возвращаясь к теме Ташкентского отделения Общества востоковедения, отметим, что основные руководящие органы в нем оказались заняты как раз «туркестанскими восточниками». При организации отделения в правление сразу вошли С. А. Геппенер (секретарь) и И. Д. Ягелло. Ввиду частых отъездов С. А. Геппенера, исполнявшего должность старшего штаб-офицера при туркестанском генерал-губернаторе, роль секретаря (ключевой должности при решении текущих вопросов) фактически перешла к И. Д. Ягелло. Такое положение дел могло сказаться на определении Снесаревым позиции в отношении участия в работе отделения. Кроме того, «лингвистический» уклон в работе отделения – создание разнообразных языковых курсов и издание языковых пособий, оставлял мало простора для более широких интересов Снесарева.

В среде офицеров Генерального штаба того времени, особенно среди недавно окончивших академию, часто обсуждался вопрос о самообразовании. В военной печати высказывались различные точки зрения по этому вопросу, велись дискуссии. Одни считали, что академия давала настолько фундаментальные знания, что их следовало только укреплять практикой и службой в строю. Другие, наоброт, считали, что образование, полученное в академии, может служить лишь солидной основой для последующего увеличения знаний по различным отраслям военного дела. Однако армейская действительность вступала в явное противоречие с благими мечтами, и дело самообразования очень часто оказывалась под гнетом армейской и жизненной рутины. Весьма интересен в этом отношении рассказ офицера Генерального штаба примерно одного года выпуска с Снесаревым.

«Вернувшись в N-ск, – делился своей историей офицер, – я все свободное от занятий в штабе время стал посвящать моему практическому самообразованию. С разрешения подлежащего начальства я ездил на паровозах и пароходах, учась ими управлять. Я участвовал с войсками в их специальных и общих занятиях, в стрельбах пехоты и артиллерии, в полевой езде и различных «охотах» кавалерии…. Я близко ознакомился с делами: телеграфным, минным, саперным, понтонным, железнодорожным, воздухоплавательным, голубиным[167 - Имеется в виду военно-голубиная почта, один из видов связи, существовавший в то время в русской армии.]… Я засел за основательное изучение немецкого, французского, венгерского и польского языков, я стал выписывать и читать иностранные газеты. Короче, я не только не упускал, но и выискивал случаи ознакомиться со всякою житейскою мелочью, имеющей хоть какое-нибудь отношение к военному делу. <…> Я находил отраду в достигаемых мною результатах и хотел лишь полной неограниченной свободы своих действий, отсутствия каких бы то ни было стеснений, цепей, оков… Но… Это “но” я встречал всегда у себя дома. Я скоро увидел опять заплаканные глаза жены и услыхал сжимавшие мне сердце упреки. Потом появилась на свет Божий Ниночка. Страдания жены, крик ребенка, присутствие посторонних в нашей маленькой бедной квартирке, позже война с прислугою, стеснение в средствах, и наряду со всем этим, угрызения совести, что я не работаю, что я для службы теряю даром свое время и не только не прогрессирую, а скорее наоборот (ибо в смысле знаний, кто не идет вперед, тот непременно подается назад), все это производило в моей душе настоящий ад. Я сделался нервным, раздражительным, злым. Мне вспомнились рассказы о некоторых академических товарищах, проходивших весь курс в такой обстановке, и я готов был рыдать за них, готов был с благоговением преклониться перед силою воли тех, кто все-таки сломил это жестокое сопротивление судьбы, становившейся поперек дороги. Я скорбел о том, сколько лучших сил пропало таким образом ни за что, ни про что, скольких прекрасных офицеров Генерального штаба лишилась наша армия только потому, что у нас не установлено, как за границей, закона принимать в академию только холостых (курсив в тексте. – М. Б.)…»[168 - Nic-Po. Терзания идеалиста // РИ, 1901, № 253.].

Мы преднамеренно дали столь развернутое цитирование, чтобы читатель мог наглядно представить себе картину послеакадемических проблем офицеров Генерального штаба, трудностей, связанных с их дальнейшим самообразованием и развитием. Однако важен этот отрывок и в том отношении, что высвечивает еще одно преимущество Снесарева перед сверстниками в штабе Туркестанского военного округа – положение неженатого человека. Он мог позволить себе роскошь самообразования, развития своих наклонностей и талантов. В этом, правда, был и большой минус – неустроенность быта и одиночество, но этим по тем временам «пустякам» он противопоставил спартанский быт, литературную деятельность, светскую жизнь и путешествия.

Снесарев занимался самосовершенствованием и самообразованием по намеченной им программе. Каждый год он определял основные итоги выполнения этой программы, и каждому году своей жизни давал определенную характеристику-оценку: «поворотный год» (1900 г.), «год влияющий» (1901 г.).

Дискуссии о самообразовании, о которых мы упоминали выше, не обошли стороной и такой больной вопрос, как знание офицерами Генерального штаба иностранных языков. Часто офицеры, выпустившись из академии с высокими баллами по немецкому и французскому языкам, считали себя непререкаемыми авторитетами в иностранных языках. Жизнь быстро опровергала подобные заблуждения. Как пример приведем рассказ офицера Генерального штаба, недавно выпустившегося из академии, о поездке за границу.

«Я решил провести академический отпуск[169 - Отпуск, полагавшийся по выпуску из академии.] за границей, – вспоминал офицер, – будучи глубоко убежден в необходимости и пользе такого путешествия для офицера Генерального штаба. <…> Следует искренне пожалеть, что у нас не практикуется посылка офицеров Генерального штаба за границу, специально для изучения немецкого языка, как это делают германцы и австрийцы, разумеется, с разрешения нашего правительства, направляя по нескольку офицеров в Россию. Я слышал, что австрийские офицеры живут по два года в Казани. <…> По наивности своей я вообразил, что если, получив на вступительном в академию экзамене из немецкого и французского языков по 9 баллов, я был освобожден от занятий в течение курса, то я вполне достаточно знаю эти языки, чтобы ехать за границу без специальной подготовки. Мне ребячески казалось, что как только я вступлю на немецкую почву, так сейчас и заговорю как настоящий немец, а “туземцы” будут только руками разводить да удивляться, как это иностранец (9-ти бальный!)[170 - Довольно низкий балл по иностранному языку.] так хорошо владеет их языком… <…> Однако, по вступлении моем на немецкую почву случилось как раз обратное. В своих знаниях немецкого языка мне пришлось разочароваться, как только поезд оставил Александров[171 - Русский пограничный железнодорожный переход на территории Польши.], и я услыхал в соседнем купе немецкий разговор, из которого не понял ни слова. При осмотре багажа в Торне я пережил немало неприятных минут. Когда же в дороге я заговорил относительно какой-то станции с кондуктором, и он, с трудом поняв меня, скорее по жестам, чем по словам, ответил мне мимикою, я был сражен окончательно»[172 - Nic-Po. Терзания идеалиста. РИ, 1901, № 250.].

Поездки в Индию и Лондон наглядно продемонстрировали Снесареву необходимость совершенствования знаний в иностранных языках. Служба на Востоке и занятие разведкой естественным образом ставили вопрос о необходимости изучать восточные языки. В ташкентский период Снесарев предпринял попытку изучения тюркского языка и даже занимался с преподавателем из местных жителей. В письме к сестре он сообщал: «<…> c моим тюркским языком дело идет хорошо, и я начинаю побалтывать с туземцами, что мне доставляет большое удовольствие. Ты и представить себе не можешь, как природа языка, его оборотов, форма письма… оригинальны, самобытны, интересны… Если месяца через 2–3 настолько одолею, что дело будет лишь за практикой, то, может быть попробую и персидский язык»[173 - АСС ПСК, 26 марта 1902 г.]. Тюркский язык (скорее всего, киргизский) Снесарев продолжал совершенствовать в период командировки на Памир.

В Ташкенте у офицеров Генерального штаба существовала хорошая возможность изучения восточных языков, как самостоятельно, так и на специальных языковых курсах. Так, например, капитан Л. Г. Корнилов самостоятельно занимался изучением восточных языков и брал уроки персидского у одного из репетиторов в Ташкенте. Об этом говорится и в одном из документов, относящихся к периоду подготовки его к поездке в Персию: «За трехлетнюю службу свою в округе подполковник Корнилов основательно и практически изучил кроме тюркского языка и персидский язык, что без сомнения сильно облегчит ему работу в предстоящей командировке <…>»[174 - РГВИА. Ф. 1396. Оп. 2. Д. 1602. Л. 42. Командующий войсками Туркестанского военного округа начальнику Главного штаба, 24 июня 1902 г.].

В Ташкенте существовала Ташкентская офицерская школа восточных языков, пользовавшаяся популярностью у офицеров округа, в том числе и Генерального штаба. Офицеры Генерального штаба имели право поступать в школу вне конкурса и без предварительного отбора с сохранением занимаемой должности.

Свои услуги офицерам предлагали и частные курсы восточных языков, действовавшие в Ташкенте. В 1903 г. состоявший для поручений при туркестанском генерал-губернаторе капитан А. А. Ломакин, выпускник офицерских курсов восточных языков при Азиатском департаменте МИД, открыл в Ташкенте частные курсы персидского и сартовского языков. На курсах в первый год их существования числилось 19 человек, среди которых было несколько офицеров Туркестанского ВТО, слушателей Ташкентской офицерской школы восточных языков, чиновников, коммерсантов, железнодорожных служащих и студентов[175 - ЦГАРУ. Ф. 361. Оп. 1. Д. 3. Л. 254. Рапорт председателю Общества востоковедения.].

Несмотря на наличие таких возможностей Снесарев не предпринял попытки использовать их для изучения восточных языков. В то же время, знание языка урду, несомненно, могло бы помочь ему в изучении Афганистана и Индии. Персидский язык, который полковник И. Д. Ягелло называл «французским Среднего Востока», также представлял несомненный интерес для Снесарева, и он даже подумывал обратиться к его изучению. Представляется, что основная причина, по которой он не стал серьезно заниматься изучением восточных языков (за исключением тюркского), была большая служебная занятость. Кроме того, зрелый возраст Снесарева также не способствовал изучению восточных языков.

В литературе часто встречаются упоминания о знании Снесаревым большого числа иностранных языков, назывались при этом разные цифры. Сам Снесарев, к примеру, говорил о владении 11–14 иностранными языками. Что касается сведений о количестве языков, которыми владел Снесарев, которые имели хождение в кругу семьи Снесаревых, то эти сведения ненадежные по понятным нам обстоятельствам. В любой семье при наличии одного из членов, как личности, получившей историческое освещение, часто слагается легенда, происходит неизбежная «семейная ретушь» образа. Это вполне естественно и объяснимо, но часто ведет к искажению исторической действительности, иногда значительному. По этой причине к сообщениям членов семьи о знании Снесаревым большого числа иностранных языков (10 и более) мы должны относиться с вниманием, но критично.

Оставляя в стороне вопрос, что следует понимать под знанием иностранного языка (представляется, что умение читать, писать и говорить), информацию о владении Снесаревым таким большим числом языков следует признать преувеличенной. Документально установлено владением им в разной степени следующими иностранными языками: латинским, старогреческим, немецким, французским, английским и тюркским. Первые два языка он учил по курсу гимназии; немецкий, французский – по курсу университета (немецкий начинал изучать в гимназии), военного училища и НАГШ, английский осваивал самостоятельно в этих же учебных заведениях и практиковался в нем в Индии и Великобритании; тюркский учил самостоятельно с языковой практикой на Памире. После перевода из Туркестана в Петербург, насколько нам известно, к изучению восточных языков он больше не обращался.

Вполне возможно, что у Снесарева имелась и общая нерасположенность к изучению восточных языков, или он мог испытывать синдром «языковой усталости» (как результат владения несколькими иностранными языками), определенное значение мог иметь и его зрелый возраст. Интересно в этом отношении замечание одного офицера Генерального штаба применительно к офицерам, командируемым перед Первой мировой войной в Германию и Австрию для изучения немецкого языка: «ожидать, что офицер в возрасте 28–30 лет, совершенно не зная языка, обучится ему в течение одного года, в достаточной мере, наивно…»[176 - А. Н. С[уворов]. Заграничные командировки офицеров Генерального штаба // РИ, 1908, № 8.]. Применительно к изучению восточных языков это звучит еще более справедливо.

Знание иностранных языков и достаточно активное ими владение существенно расширяло возможности Снесарева как исследователя, предоставляло в его распоряжение доступ к большому массиву источников и сведений. Иностранные языки Снесарев активно использовал при работе над книгами, статьями, рецензиями, для переводов специальной литературы. Отличительной и всегда выгодной стороной его научных работ была опора на широкий круг иностранных источников.

Другой вопрос, которому недостаточно было уделено внимания при изучении туркестанского периода жизни Снесарева, это роль женщин в его жизни. Долгое время эта сторона жизни Снесарева оставалась как-бы неинтересной его биографам, порой опускалась в виду ее незначительности на фоне тех глобальных вопросов, которые вызывали первоочередной интерес. Между тем, женщины играли весьма важную роль в туркестанский период жизни Снесарева, отношения с ними составляли сложную и порой драматическую картину и являли собой непростой мир нравственных, психологических и этических аспектов. Не поняв этого мира, нельзя вполне представить, как шло становление Снесарева как личности, как офицера и ученого.

Женщины занимали видное место в жизни Снесарева как до службы в Туркестане, так и в туркестанский период. Отношения к женщинам во многом определялись его семейным воспитанием, в котором важное место занимали религиозные и семейные ценности. Он никогда не смотрел на женщину как на объект внесемейных отношений, и ему были чужды любовные интриги и несерьезность чувств. В его отношении к женщинам было больше рационального, нежели чувственного, и трудно сказать, испытывал ли он по настоящему серьезное чувство до встречи с Евгенией Зайцевой, своей единственной и истинной любовью.

Снесарев любил женское общество, у него случались романы, но долгое время он оставался холостым, что, в контексте его религиозности и уважения к семейным ценностям, выглядело несколько необычным. Объяснение этому можно найти в обстоятельствах жизни «дотуркестанского периода». Как он сам замечал, до Туркестана его жизнь имела, так сказать, подготовительный характер, затем она приняла то течение, в котором он уже ощущал себя самостоятельным человеком, с вполне сформировавшимися взглядами на жизнь, с опытом, материально независимым. Вопрос о создании семьи был отложен Снесаревым до окончания академии, в период учебы он не мог позволить себе роскошь семейной жизни – как по сложности академического курса, так и по отсутствию достаточных средств для поддержки семьи. О том, что слушателям академии было очень трудно совмещать академическую и семейную жизнь, уже говорилось выше.

В Туркестане Снесарев впервые по-настоящему задумывается о необходимости создания семьи, о выборе спутницы жизни, соответствующей его идеалам и требованиям. Можно с уверенностью сказать, что мысль о женитьбе возникла у него сразу по выпуску из академии. Командировка в Индию, как мы знаем, дала совершенно неожиданное направление течению его личных дел и во многом спутала стройность его планов по созданию семьи. Тем не менее, в конце зимы 1900 г. он возвращается к мысли о необходимости начать семейную жизнь.

Летом 1900 г. в письме к сестре он пишет о женитьбе, как об окончательно принятом им решении. В нем он также сообщает о мотивах и соображениях, побудивших его к такому решению: «Кажется, я надумал жениться… ты меня сильно напугала словами: “Женись теперь, еще, может быть, выйдут за тебя (подчеркнуто в тексте письма Снесарева. – М. Б.) замуж, а через несколько лет только за твое положение”… Но оставляю на минутку шутки в сторону, я решил (или почти решил) по таким думам: 1) Прежде всего мне надоели те нравственные соображения, что я должен иметь детей, должен дать своей родине прирост, должен передать на свое поколение ту сумму умственных и нравственных выводов, которые я выносил в себе и выстрадал; будь я пьяница и дурак, я неимением детей только доставил бы удовольствие своей земле, но этого, кажется, нет <…>. 2) Холостой человек – всегда вор семейного счастья… Последнее должно принадлежать, в известной мере, каждому и кто не имеет собственного, поневоле ворует чужое… Это неизбежно. Как бы вы ни были нравственно устойчивы, вас на кражу поведут другие… 3) У меня в виду имеется масса интересной работы, и ее я не выполню, оставаясь холостым… меня закрутят… 4) Мне жутковато за будущее… Я был (с английским агентом) в квартире у одного холостого генерала[177 - Имеется в виду генерал-лейтенант А. А. Боголюбов, начальник Закаспийской области и командующий войсками II Туркестанского армейского корпуса. Боголюбов женился уже после выхода в отставку (1908 г.), брак этот был непродолжительным, в январе 1909 г. Боголюбов скоропостижно скончался.], и когда мы вышли оттуда, то мой спутник произнес: “У него, как в могиле…”. А это ждет ведь и меня…»[178 - АСС ПСК, 14 июня 1900 г., г. Андижан.].

Снесарев был очень разборчив в выборе своей будущей спутницы жизни и имел к ней свой набор критериев, которым она должна была соответствовать. Представляется, что для него был интересен такой тип женщины, который в смысле жизненного опыта, личных интересов, увлечений не мог бы составить ему какую-либо конкуренцию, не мог привести к конфликту интересов – творческих, интеллектуальных и пр. В браке он предпочитал остаться отцом семейства патриархального типа, пользующимся уважением и непререкаемым авторитетом. В этом смысле он опасался связать свою судьбу с женщинами эмансипированными, либеральных воззрений, с широкими общественными, артистическими или научными интересами и увлечениями, а также происходившими из аристократических или богатых семей. В этом смысле женский тип, к которому принадлежала Рита, совершенно не вписывался в его идеал будущей избранницы жизни. Желанным партнером в браке для него могла стать женщина, происходившая из небогатой семьи, в которой сильны традиции семейной и религиозной жизни, и где глава семейства пользовался безусловным авторитетом. Важным условием было наличие у избранницы православного вероисповедания. Наибольшая вероятность встретить женщину, удовлетворявшую этим критериям, выпадала на офицерские семьи. Не последнее значение в кругу его требований играл и возраст будущей избранницы. Зрелый возраст самого Снесарева значительно сужал круг возможных кандидаток. Поэтому в этом круге находились женщины младше его возрастом, и иногда значительно.

Другим важным соображением было условие, что брак обязательно должен состояться по любви, на основе взаимного сильного чувства и уважения. Он опасался связать свою судьбу с женщиной, которая вступила бы с ним в брак по расчету.

Оказавшись в Ташкенте, он в местном обществе сразу приобрел статус видного жениха – офицер Генерального штаба с перспективой блестящей военной карьеры, воспитанный, без вредных привычек, обеспеченный материально. Снесарев довольно тягостно переносил матримониальные устремления женской части ташкентского общества. В письме к сестре он замечал в этой связи: «Холостого человека окружает какая-то неестественная атмосфера: дамы и девицы смотрят как на жениха, старухи – как на зятя, все – как на человека, обязанного их развлекать, увеселять, всюду быть с ними, как на неизбежного заимодавца («он холост, у него деньги»)… Все это создает ту заискивающую и льстивую среду, от которой человек неминуемо тупеет… И так противно все это, когда так ясно понимаешь ужимки и прыжки этих несчастных обезьян»[179 - АСС ПСК, 14 июня 1900 г., г. Андижан.].

У Снесарева до приезда в Туркестан были отношения личного характера с женщиной по имени Лидия, но она умерла от чахотки. О ней он упоминает в одном из писем к сестре: «со стола смотрит на меня “задумчиво и нежно” портрет умершей подруги».

Скажем несколько слов о том, кем была та ташкентская девушка, на которой летом 1900 г. предполагал жениться А. Е. Снесарев. Для этого снова обратимся к его письму сестре: «Теперь о моем проектируемом выборе: девица 19 лет, росту выше среднего, белокурая, сложения хорошего; исповедания, конечно, православного, и имя ей еще более конечно, Лидия… Она принадлежит к тому, любимому мною типу девушек, на который похожа Лиля[180 - Родная сестра А. Е. Снесарева.] и покойница-подруга… Это тип, всем в доме прислуживающий, за всеми ухаживающий и все направляющий и делающий, но только тогда признаваемый, когда он почему-то исчезнет из дому… Это тип необыкновенного сердца – незлобливого, любящего и полного неистощимого запаса ласки… Это тип человека, который знает, куда теряется шапка брата, башмак сестры, у какой из них больше водится вшей в голове или больше они всклочиваются, какое кушанье больше любит отец, чем успокоить слезы матери, кому из братьев не дается арифметика…»[181 - АСС ПСК, 14 июня 1900 г., г. Андижан.].

Звали девушку Снесарева Лидия Васильевна Покровская. Она происходила из семьи отставного полковника Покровского, после выхода в отставку ненадолго поселившегося в Ташкенте. Родной брат Лидии – Григорий, учился на одном курсе с Снесаревым в Николаевской академии Генерального штаба, которую также закончил по 1-му разряду[182 - Григорий Васильевич Покровский (1871–1968) прожил интересную и долгую жизнь. В Первую мировую войну – генерал-майор, показал себя распорядительным и храбрым начальником, удостоен ордена Св. Геогргия 4-й ст. и Георгиевского оружия. В период командования генералом Л. Г. Корниловым 8-й армией, возглавлял ее штаб. После большевистского переворота воевал в рядах Добровольческой армии, затем с остатками русской армии ушел в эмиграцию, скончался во Франции, похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа.]. Первая встреча Снесарева с Лидией произошла на ташкентском вокзале при отъезде его и подполковника Полозова в Андижан для дальнейшего путешествия в Индию. Лидия пришла на вокзал вместе с отцом, другом Полозова. Когда Снесарев вернулся из поездки, то Полозов познакомил его с Лидией.

О дальнейшем повествует сам Снесарев: «Через неделю (после первого знакомства. – М. Б.) я посетил их, бывши днем с визитом, вечером в гостях… Весь вечер я помогал ей в хозяйстве, смеша публику… Потом как-то раз я приехал верхом, слез с коня и пошел с ней гулять в их саду… Тут я и решил как-то сразу… Дело в том, что знакомые начали нас винтить одновременно: ей, говоря, как ее любят, желали лучшего супруга в мире и намекали на меня; мне, оценивая ее достоинства, советовали не упустить… Взвинтили нас достаточно… 1 июня она выехала на дачу (в 100 верстах от Ташкента), а я вскоре в полевую поездку… Объяснения я окончательно отложил до последних чисел июля… А. А. Полозов так ее характеризовал: “Это редкое сердце и редкая, по чистоте и безукоризненности натура, но недостаточно развита… А жена моя говорит, соглашаясь с первым положением, что она для Вас (подчеркнуто А. Е. Снесаревым. – М. Б.) недостаточно развита и недостаточно светская женщина”. До ее отъезда я часто бывал у них и много гулял с нею; она не скрывала от меня, что я ей нравлюсь, что она привыкла ко мне, что она по мне скучает…. Все это звучало и несколько необычно, но это было говорено так естественно и просто, как простота вся она с пятки до маковки головы… <…> А я-то что из себя представляю? Сохраняю свои обычные спокойствия и наблюдательность и стою в положении человека пред какой-то новой, интересной задачей. Я говорю себе: “Вот, мой милый, пред тобою человек богатых данных для брака и ты, много видевший и думавший… Как-то ты сумеешь слепить то здание, которое называется семьей и построить его в том духе и задачах, которые могли бы удовлетворить и нуждам государственно-нравственным, и нуждам обоюдного счастья… Все от тебя: из нее ты можешь сделать и причудницу, и жену высоких идеалов… Ну-ка?”»[183 - АСС ПСК, 14 июня 1900 г., г. Андижан.].

Отношения с Лидией Покровской не получили дальнейшего развития. Вскоре семья Покровских покинула Ташкент. В литературе есть упоминание о романе Снесарева в Ташкенте еще с одной Лидией и отношениях, продолжавшихся примерно до начала лета 1901 г. Сведения эти, в частности, приводятся в работе литератора В. В. Будакова «Честь имею. Геополитик Снесарев: на полях войны и мира» (Воронеж, 2011). Источник этих сведений автором не называется, но не исключено, что они были получены от Е. А. Снесаревой. По данным Будакова, девушка Снесарева также происходила из военной семьи, отец ее имел воинское звание капитан. «Капитанская дочка, правда, далекая от пушкинской капитанской дочки, – отмечает Будаков. – В ней и внешней красоты было достаточно, и слегка ироничного ума, и полусветского, от родовитой светской матушки идущего умения вести разговор, но не было для Снесарева главного – не чувствовалось в ней сильного материнского начала, а какая-то непривычная ему раскованность, опытность, пусть и всего лишь словесная, теоретическая; мечтательно говорила она, что было бы хорошо побывать сначала в Париже, еще в обеих Америках и затем, конечно же, не на месяц, не на год – на Принцевых островах. И уж тогда можно было бы завести умильных чад. Но он-то думал иначе <…>»[184 - Будаков В. В. Честь имею. Геополитик Снесарев: на полях войны и мира. Воронеж, 2011. С. 76.]. Делая поправку на литературный жанр и неизбежный для него элемент игры воображения, все же заметим, что этот эпизод мог быть (произносим это с известной осторожностью) основан на каких-то реальных событиях. Если упомянутая Лидия действительно обладала вышеописанными взглядами на жизнь, то не удивительно, что этот роман применительно к Снесареву не мог иметь продолжения.

Здесь мы подходим к истории знакомства и развития отношений А. Е. Снесарева с Евгенией Васильевной Зайцевой, будущей женой, другом и ангелом-хранителем Снесарева. История этих удивительных отношений, порой непростых, заслуживает отдельного исследования. Применительно к теме настоящей работы мы коснемся лишь некоторых моментов этих отношений, в том ракурсе, в котором это способствует задачам исследования. Об обстоятельствах первой встречи Снесарева и Жени Зайцевой мы остановимся чуть ниже. Сейчас только скажем, что встреча их состоялась в конце апреля 1901 г. в доме полковника В. Н. Зайцева в городе Ош.

Встреча произошла в тот момент жизни Снесарева, когда в его мировосприятии женского мира и в отношениях с женщинами надвигался кризис, по окончании которого вполне могло наступить разочарование в женщинах и пессимизм относительно дальнейших планов создать семью. Не исключено, что этот кризис во многом был связан с сильной привязанностью к Рите и осознанием того факта, что в отношениях между ними не может быть будущего. О душевной смуте Снесарева в этот период свидетельствует его письмо к жене с фронта, в котором он вспоминает свое душевное состояние накануне встречи с ней. «Но ты нашлась где-то в точке мира, – писал Снесарев, – в любимом Бабуром городке, затерянном на краю Туркестана и приплюснутом к могучим контрофорсам Алая; нашлась тогда, когда уже многое и многое для меня или утомило, или разочаровало, когда я понял горечь быстротекущих восторгов и расценил отраву сладостей жизни, когда, еще не живши, я уставал жить и, сторонясь наслаждений, я уже уставал наслаждаться…»[185 - АСС ПСФ, 23 декабря 1915 г.].

К моменту знакомства с Снесаревым Жене Зайцевой едва исполнилось 17 лет. Снесарев был старше ее почти на 20 лет и был ровесником ее мамы – Ольги Александровны (оба родились в 1865 г.). Эта разница в возрасте, мало сказавшись на их счастливом и долгом браке, все же имела свои последствия в истории их отношений. Особенно эту разницу переживал Снесарев, эти переживания редко проявлялись открыто и были сдерживаемы его сильным характером. Лишь иногда, в минуты душевных откровений, как например, в письмах с фронта, он признавался в том, что ревновал Женю к более молодым соперникам – Свену Гедину и Борису Федченко, сыну известного географа А. П. Федченко[186 - Там же, 1 ноября 1915 г. и 17 июля 1916 г.]. Порой в связи с разницей в возрасте его мучали сомнения в искренности чувств более юной избранницы[187 - Там же, 11 мая 1916 г.].