Пути к итогу. Роман без отрыва от пьесы «Под тенью мечей…»

– Да разве важно, что из кого не вышло!? – в голосе Володи зазвучали нотки болезненной темы. – Если хоть что-то путевое получилось, – это уже, можно считать состоявшейся судьбой…

– А, простите, Володя! Вы-то каким боком здесь оказались? Адекватный, трезвомыслящий…

– А нас уже на списание? – хмыкнул Морозко. – Полные придурки?

– Ради Бога, не обижайтесь! Здесь, я вижу, вообще подобралась компания, не вписывающаяся в представления о…

– О психах? Так какие же мы психи, в самом деле, если находимся в привилегированном положении, в основном по знакомству?!

– Восхитительно, друзья мои, но как-то я, честно говоря, не особенно рвался в эти стены. Хотя, да, согласился на обследование из-за беспокойства родных…

Молчание надолго срезало тему под корень, и каждый нарочито занялся каким-либо своим делом. Володя, собрав грязную посуду, отправился приводить ее в порядок. Валера стал разбирать сумку и складывать в пакет белье и причиндалы для вожделенного послеобеденного купания. А воплотившаяся из эфира Наденька отключила от капельницы «мосье Беглицкого» и вновь растворилась в несколько приторном аромате собственных духов. Тут же на смену ей прибыли санитарки Мила и Лана и буквально за минуту восстановили в палате «шик-блеск», протерев полы, тумбочки и удалив с глаз стойку для капельниц.

Вадим подсел на соседнюю койку. Удерживая обеими руками в длинных гибких пальцах кружку, сделал несколько коротких глотков (уважили, не обделили таки, молодцы) и заговорил… Заговорил негромко, с хрипотцой, уставив глаза в оконное стекло, за которым метались меж дождевых капель оборванные разноцветные листья…

II

Они не понимают… Никому это не надо. Каждый проживает свою жизнь, и, дай Бог, хоть с ней, одной-то, разобраться. Да и с какой, собственно? С той, что позади, или с той, что еще осталась…

Сколько бы ни осталось

Кто сегодня опознает простого парнишку, явившегося в город за своими «университетами»? Нет, в ломоносовы не рвался, но вполне заинтересованно осваивал биофак универа. Преодолев множественные искушения общаги, вполне достойно подошел к выпуску, после которого не поторопился учительствовать в родную Дроздовку, а остался при кафедре. В перспективе вполне могла светить и аспирантура.

А для начала, весь молодой задор был целенаправленно брошен на полевые работы для сбора фактического материала к диссертации доцента Голодкова. Воистину, сказочное было время! Совершенно безмятежно-«безбашенное». Кочевки по знойным Сальским степям и Калмыкии с биохимическим и геоботаническим опробованием под рев и дребезжание расхлябанного «Урала» с коляской. Горячий ветер, тонким наждаком нажигающий загар и дубящий кожу. Сказочные моменты внезапной встречи с обводненным, пусть и донельзя заиленным, ирригационным каналом. Вынырнешь из него – жить хочется. И уже минут через пять отряхнешь с обсохшего тела соляно-суглинистую корку, и опять – в седло! – навстречу безграничному простору, где на сто верст в округе встретишь, в лучшем случае, одну-две отары с суровыми, выжженными дочерна, конными пастухами. А ночевки под открытым небом?!.. И луна! Лунища, огромная и красноликая, выкарабкивающаяся из-за горизонта, отдуваясь и отфыркиваясь едва ощутимыми беззвучными ветерками.

Сколько времени ни пройдет, не забудется ни дня из того светлого периода. И не повторится из него ничего. Уже никогда…

Осенний военкомат не был особенно многословен и ласков, в один момент переведя стрелки в противоположном направлении. С Юго-Востока приходилось срочно переориентироваться на Запад. Но ГСВГ было вполне благопристойным местом для «двухгодичника» после военной кафедры. Во всяком случае, это был далеко не Афган, куда перебросили из Германии «кадровиков», коих и предстояло заменить «послеинститутской зелени».

И вновь надо было доказывать, может быть, в первую очередь даже самому себе, что чего-то стоишь. Доказывать ухмыляющимся новообретенным сослуживцам, что и «пиджак» способен без напряжения справляться и с техникой разных мастей, и на стрельбах творить чудеса. Но, видимо, даже в самом что ни на есть распоследнем «ботанике», где-то в глубине, неистребимо жив вечный воин, способный воедино слиться с любым оружием и пролить при необходимости кровь (и не только свою). А уж если попал в разведку, тем более обострятся в тебе все заложенные генетически чувства первобытного охотника, которые терпеливый всегда отточит до совершенства при наличии достаточного количества времени. А времени этого было в избытке…

На разведку ГСВГ возлагались «ответственные задачи слежения за противостоящей группировкой войск НАТО», что выражалось в постоянном «совершенствовании и поддержании боевой готовности подразделений специального назначения для ведения разведки и проведения спец мероприятий в тылу противника в случае развязывания войны». В переводе на человеческую речь это означало бесконечную череду учений всех мастей, выматывающих душу тупостью беспрекословных исполнений и впустую высасывающих силы физические и психические непредсказуемостью раболепствующей показухи перед начальством. И после всех занятий на выживание единственным способом расслабления и снятия звенящего до дрожи в жилах зажима был «большой выход в свет» с методичным обследованием каждого встречного гаштета. В лучшем случае, такая расслабуха заканчивалась полной потерей памяти и автопилотом до места расположения, в худшем, бывало, случались кровопролития местного масштаба с умелым пресечением противодействий полиции. Куда им до разведки!.. И снова – тренировки и тактико-технические занятия с личным составом в постоянном ожидании тревоги к очередным ученьям. И уже хорошо, что к ученьям, потому как не прекращалось нагнетание истерии возможного реального конфликта.

Как знать, чем могло бы обернуться столь активное совершенствование личности, если бы не женитьба и рождение дочери. Вот когда пришло ощущение реальной ответственности за ближних, за близких своих… И другими глазами можно было смотреть и на ДОСовскую комнатуху и на календарь… И заслуженно гордиться состоянием истинной мужественности в полном ее объеме, схожем с самоощущением опытного матерого вожака. Но и узнать впервые тревожное чувство нестабильной неопределенности будущего, когда с возвратом в Союз должны были встать новые, и многочисленные, проблемы…

И опять – с нуля?!..

Справедливо говорят, что все счастье трудных дорог ощущаешь, когда они позади.

Перестройка в жизнь гражданскую наложилась на перестройку горбачевскую. Хотя, черт знает, может и наоборот. Но не суть в порядке прослоек пирога, а в том, что забрезжили проблески надежд и оживление в ожидании перемен. А это самое ожидание, накапливавшееся годами, еще находилось во взвешенном состоянии неопределенности и недоумения. Ясно было, что «дальше так нельзя», но как можно, как нужно – не выкристаллизовалось еще ни в одной трезвомыслящей голове. Но, может, и случилось бы, родилось в неспешных разумных расчетах и народных консультациях, да рванул Чернобыль, и дальнейшее направление движения вновь подчинилось указующему персту.

Вперед в Апокалипсис!..

Не успело семейство Беглицких акклиматизироваться и обустроиться, определившись с работой и решив наспех вопрос с жильем, а недреманое око военкомата уже нацелилось, и труба протрубила сбор. До сих пор неясно, не была ли то труба третьего Ангела…

Совершенно бесполезно было ссылаться на то, что уже честно исполнил долг перед Родиной и только что вернулся с этого почетного служения.

Родина в опасности, и вновь призывает!..

Отношения к химразведке никогда не имел? Никто не имел. И не только к хим… но и просто разведке… А ты – разведчик! И этим уже столько сказано… Ну, каркни, каркни пред сладкоголосой лисицей!.. И как-то невозможно было тогда вильнуть в «уклонисты». Было еще в голове и сердце иррациональное чувство Отечества. Были понятны и чувство долга, и во имя чего… Да и подключение материальных стимулов как-то укрепляло и самоощущение и состояние дел семейных. Мог ли кто заподозрить хотя бы намек на обман!?.. Кроме, разумеется, срочников, которым и обещано ничего не было.

И понеслось-поехало: зоны тридцатикилометровая, десятикилометровая, особая – со всеми этими радиометриями, дозиметриями и дезактивациями. Какая к хренам собачьим разведка! Чего разведывать, когда вся округа поражена не по-детски!? Это потом когда-нибудь, подхлестнутая радиацией, дикая природа расцветет во всей красе здесь в отсутствии человека и заполнится звуками жизни: пением птиц, стрекотом-гудением-жужжанием насекомых… А пока весь мир сливался в единую настороженность, когда большинство посторонних звуков не достигали органов чувств через ОЗК и противогазы. Да и сам слух твой отсеивает из действительности все, кроме треска-писка ДП-5В. А простым-то ухом поди улови эту радиацию, почувствуй, сколько смертельного облучения впитал: допустимые ли еще миллибэры, или запредельные, подкатывающие к годовым нормам за раз. И не забывай при этом о своей ответственности за этих зеленых салажат, которых пихнули под твое начало. Всякими правдами и неправдами умудряйся отбиться от идиотских распоряжений по замене верхних слоев грунта вручную с перепахиванием лопатами дни напролет в любую погоду. И это при том, что одной механизированной лопатой запросто выполнялась работа за целый батальон. Но думали ли об этом те, которые в тридцатикилометровую зону аварии Чернобыльской АЭС почти и не въезжали?! А если и въезжали, то на часок-другой, чтобы, не покидая автомобиля, немедленно вернуться в штаб с донесениями и принять деятельное участие в распределении наград. А что, премии можно было выхлопотать вполне приличные, вплоть до государственных. А тут еще и выслуга лет шла тройная, и оклады в пять раз превышали обычные. Так при такой лафе как не пообретаться комсоставу определенного ранга, как не поупражнять солдатиков-то?! А периодически, вместо отдыха, организовывать полоскание мозгов на темы соблюдения воинской дисциплины и своеобразные политзанятия по профилактике и борьбе с явлениями пьянства и мародерства. И политруков уважить надо, куда же без них!.. И тебе, вне этого маразма, надо самостоятельно, с трудом, доставать, хотя бы уж технический с примесями масла, спирт, памятуя о школах выживания разведчика, из которых накрепко усвоил, что спирт – первейшее средство восстановления защитных свойств организма после радиоактивного облучения.

А эти… Эти просто боялись не справиться с подчиненными «в состоянии опьянения». Что понимают они в опьянении!? Да самое страшное опьянение – это опьянение состоянием хронической напряженности и тревоги! И алкоголь в таких ситуациях оказывал магическое отрезвляющее воздействие, возвращая мозг к возможности думать, а душу – к способности чувствовать… И то ли благодаря подобной народной профилактике, то ли Бог берег все таки, людей своих удалось сохранить. Лишь двоих наших за все время выдернули из строя в беспамятстве и с кровавым поносом. У остальных катастрофической симптоматики не выявлялось.

Впрочем, всякие «симптомо-ощущения» обрушились уже через полгода после возвращения к семье. Головные боли, периодическая ломота по всему телу, скачки давления… И мужская несостоятельность в придачу… По счастью, последняя, в большей степени, имела психогенный характер усталости и износа. И все это удалось превозмочь… Так что под дочкину опеку заботливой няньки попал через полтора года долгожданный пацан…

Лишь раз нюхнувший искушения, на всю жизнь обречен тщетно бороться с его манящим запахом, застрявшим в глубинах памяти. Так и жена, Марина, намаявшись с проблемами родного «совка», в конечном итоге взвилась и потребовала возврата к благам заграничной жизни. А какой, на хрен, возврат, когда уже не исход, а изгнание катит волну с Запада, круша все, что было создано «оккупационным режимом» за многие годы. И мудрые головы, под шум волны, растаскивают по закромам технику без числа да распродают вооружение «заинтересованным лицам», чтобы заложить прочный фундамент собственного благосостояния на «ничейной земле», совсем еще недавно бывшей для многих родной и народной. Тем более, в масть все эти послабления, дающие зеленый свет всяческому предпринимательству и вмиг легализующие все то, что вчера еще было постыдным и подсудным. И кто сегодня сомневается в праведности «курса партии и правительства», завтра будет кусать локти, потому что уже опоздает…

Вступать в девяностые приходилось с боем. Каждый стремился укрепиться индивидуально и тщательно охранял ту нишку, которую удавалось захватить. А если, не дай Бог, на твоем направлении кто-то нащупывал «золотую жилу», то тут уже надо было бороться и за «жилу» и за жизнь.

Законтачив на каких-то околовоенкоматных орбитах, группа бывших офицеров, молодых амбициозных и зубастых, надумала завести общее дело, чтобы на основах взаимовыручки пробиться на лакомом во все времена рынке топлива и нефтянки. Сложив совместно изначальные капиталы, «выходцы из германцев» Вадим Беглицкий, Александр Фельдман и Евгений Белобородько в триумвирате составили костяк ООО «Альдебаран» и рьяно взялись за покорение рынка. Благо, рынок в то время был наиболее нищ и тощ, а ГСМ и вовсе позволяли расти необычайными темпами ввиду чрезвычайной потребительской нужды и острейшей дефицитности. Главное, сумей пробиться к основному поставщику (в идеале – к производителю) с цистернами да бензовозами и сопроводи потом груз, при необходимости отстреливаясь, до потребителя. А потребитель – очереди стояли! Что по родной области – от мельчайших заправок до АТП и колхозов; что на ближнем (и даже очень) украинском зарубежье. И потребитель этот брал, брал, брал, и требовал еще…

Мало-помалу и свои автозаправки появились и нефтехранилища… А первоначально же приходилось даже в аренду машины-то брать… Постепенно подтягивались к делу свои люди. То Санька с Серегой – из университетских, то Володька-афганец, то какие-то канцелярско-бюрократические ловчилы из фельдмановских. «Причесыванием» бухгалтерии занималась Людмила, жена Фельдмана, контролирующая работу нескольких образованных девушек из родственников. А непрестанно использующееся в России умелое жонглирование мертвыми душами, позволяло добиться налоговых льгот на фиктивный труд инвалидов, которым, впрочем, отслюнили единовременно по какой-то копеечке. Совсем чуть-чуть…

Всякие революционные и псевдореволюционные изменения, бурлившие в столице, оставались где-то далеко за сферами провинциального бытия. Тем более, не было смысла рвать душу из-за всех этих очевидных смен вывесок, так часто практикуемых у нас, чтобы сбить с толку простых обывателей из населения. Реально повлиять на развитие событий, конечно, было можно. Но для этого нужно было собрать людей, небезразличных к судьбе Союза, и вести напрямую на Москву, принимая заранее на себя всю полноту ответственности за развязывание гражданской войны. У дернувшихся было в этом направлении «путчистов» пороху не хватило. Самые же небезразличные предпочли предательству добровольный уход из жизни.

Всегда нам не хватает абсолютной уверенности в своей правоте, когда дело касается активного отстаивания своих жизненных интересов. Всегда хранится в уголке русского сердца надежда на благую разумность и справедливость «царя батюшки», без которого и Россия-то не будет Россией, а так, территорией вне разума и сердца. Кто из нас и когда мог изначально предполагать в наших же (!) власть предержащих отцах правителях коварное предательство народа, прикрываемое старательно очередными вечно справедливыми лозунгами и сладкоголосыми обещаниями?! Потому и обходится страна десятилетиями без протестных акций с преобладанием пустого сотрясания воздуха в бесконечных говорильнях, наполненных яростной критикой, но лишенных конструктивных предложений. Трезвомыслящие в подобных ситуациях предпочтут употребить время своей жизни не на митинги, а на самосовершенствование и развитие своего дела…

И развитие было интенсивным и ощутимым: и зримым, и осязаемым.

Вот и своим транспортом обзавелись. Сначала – кто чем Вазовским (впряглись как-то в проекты перегонщиков), потом – основательными «японками» да «немками». И радиотелефоны при машинах не были пустой роскошью, но необходимыми средствами оперативного ведения дел. А согреваемая под мышкой «пушка», если и извлекалась, то отнюдь не для дешевых «понтов», а как последний адекватный ответный аргумент.

Под навалившимся изобилием жизненных благ повеселела жена и, наплевав на любые никчемные трудовые подвиги, всецело занялась хозяйством и собой. Квартиры, дача, машины (вторая, похуже – для поездок за город) ну и дети же – все требовало времени.

Сам Вадим появлялся дома лишь урывками и крайне ненадолго. А жизнь вокруг становилась все привлекательней с блеском огней, витрин, глянца и драгоценностей.

Воистину, с райского яблочка искушение лишь начинается, чтобы расти дальше снежным комом.

Да, брат Беглицкий, что-то ты подусох с этой всей безумной кутерьмой. Желудок стал совсем ни к черту да плюс обострения всех «чернобыльских отрыжек». И ведь не остановишься! Дальше – больше и больше засасывала гонка золотой лихорадки, накапливая в каждой клеточке запредельную усталость. И не соскочить на ходу! И не подвести общего дела! и не изменить слову, данному товарищам…

А Фельдман смог. И никто не заметил, как это произошло. Но вот ему уже совсем не до сопроводительных рейдов – куча дел в Администрации города и области, заключение все новых договоров с заказчиками, да и вообще груз ответственности за всю организационную работу… Молодец, конечно, слов нет – никто другой так не справился бы. Везде – нужные знакомства, свои люди, родственники, родственники родственников.

И все благожелательны к славному мальчику Саше. И все передают привет его маме (как она там?). И все спешат помочь и приобщиться к укреплению бизнеса. Но вот, Сашенька уже и «великий кормчий». И позволяет себе откровенно хамские выходки по отношению к «товарищам по оружию». Но как-то умело гасит вполне обоснованные претензии, тут же демонстрируя утрированную заботу обо всех и каждом из работников предприятия…

С какого-то перепугу, однажды он свел Вадима с некими цепкими сохнутовцами, которые долго водили вокруг него хороводы с полунамеками и полуприседаниями, то выспрашивая, то неприкрыто агитируя. Но цепкая память не позволяла изменить семейному преданию о неких «беглых» в казаки в период смутного времени или даже при царе Иоанне… А что касается странно звучащего отчества, то не приписывать же ответственность сионистскому движению ни за революцию, ни за Ленина, произведших совместно имя Эрлен.

Увы, при обманчивом ощущении активного взлета, умиротворяющего чувства стабильности как не было, так и не сложилось за все пять лет «бензинового королевания».

И когда «шустрых мальчиков» надумали подмять административные тузы, скооперировавшиеся с высокими чинами бывших вояк и силовиков, дольше всех сопротивление оказывал наивный Беглицкий. Фельдман, быстренько разобравшись с возможностями переправки финансовых активов, махнул серебряным крылом в направлении Канады, оставив залогом верности Родине жену с ребенком. Белобородько устроили щедрые отступные плюс какой-то руководящий пост средней руки. А придурок Вадик все гнал бензовозы колхозам, выполняя обязательства и стараясь ликвидировать задолженности. Потом пытался выбить долги по непроплаченным поставкам… Пытался отбить оплаченный, но перехваченный товар… Пытался расплатиться за выполненную работу с сотрудниками и хоть как-то обустроить их, преданных всеми, кроме него… Все пытался, пытался, пытался…

Жена Марина ощутила мистический и непреодолимый зов неведомой до недавних пор крови как-то внезапно. (Низкий поклон фельдмановским эмиссарам-агитаторам, около недели квартировавшим у Беглицких.) Вадим не успел ни осознать, ни опомниться, как нанятые на его же деньги ловкие адвокаты освободили его от большей части лишнего имущества, а супругу – от него самого. И подхватив в охапку детвору, она отбыла на «землю обетованную», слабо представляя себе образ жизни в кибуце.

– Ну ладно, многовековое и многострадальное твое крестьянское прошлое у тебя на лбу написано. Но дети-то причем?! – боролся Вадик до последнего. Но тринадцатилетняя Алена изначально стояла на стороне матери, и лишь угрюмо огрызалась на все отцовские поползновения. А мелкого Гошку никто и спрашивать не думал. Удалось лишь на прощанье, под присмотром какого-то безвестного господинчика, ненадолго сграбастать сына в объятия да подсунуть на память книгу, кажется, Богомолова. – Помни, сынок, и твой отец был разведчиком и боевым специалистом, а не просто так…

И обрушившийся за этим катастрофический запой, каких никогда и в помине не было, стер и память, и боль, и усталость, выбив из седла напрочь… Окончательное разложение бизнес-трупа и растаскивание его всяческими стервятниками происходило уже где-то вне и за всякими пределами.

– Знаешь, писатель, за последний год у меня уже столько было неиспользованных шансов подохнуть, что можно и не пытаться считать. Вплоть до этого… – Беглицкий извлек из нагрудного кармана патрон от «макарова» с явной насечкой на капсюле. – Осечка заставила задуматься и остановила бессмысленную гонку за смертью.