Южная роза

Габриэль вспомнила своё желание пустить пулю в грудь мессиру Форстеру и торжествующе улыбнулась – пожалуй, она придумала, как отомстить этому наглецу.

Фрэн, конечно, была против, но Габриэль назвала её трусихой, а Федерик идею с восторгом поддержал, что тут же сломило сопротивление кузины, и втроём они, собрав нужный реквизит, вышли на сцену.

В ход пошли несколько тонкорунных овечьих шкур, украшавших пол у камина синьора Таливерда, бараньи рога из его же охотничьей коллекции, и наспех сооружённая из свадебных украшений корона. Во всё это был облачён Федерик – шкуры, скреплённые между собой, превратились в длинный плащ, на голову были надеты рога, а поверх них закреплена корона. Габриэль и Фрэн несли импровизированную мантию, когда с величественным видом, опираясь на трость, Федерик вышел на сцену.

– Королевская мантия… Коронация? – воскликнул кто-то.

– Да, но почему рога?

– Нет! Корона – это золото, рога – это баран. Золотое руно? – возразил ему кто-то.

– Нет? Странно…

– Баран – это глупость? Король глупости?

– Король-баран?

Догадки полетели с мест одна за другой. Федерик очень натурально изобразил овечье блеянье, и вся публика принялась смеяться, а дамы схватились за веера. Фрэн стояла вся красная от натуги, так сильно ей тоже хотелось рассмеяться, а Габриэль шепнула Федерику:

– Давайте пройдёмся по сцене.

Они дали круг, Никола Моритт принёс один из стульев в белом чехле с большим бантом позади спинки. Федерик присел на него с торжественным видом, забросив ногу на ногу, и небрежным жестом поправил огромные рога, привязанные под подбородком атласной свадебной лентой. А девушки встали по бокам, присев в реверансе. Выглядело это настолько комично, что публика принялась аплодировать им со смехом. Габриэль заметила широкую улыбку Энцо Корнелли, который оглушительно хлопал в ладоши, и было видно, что смысл шарады он понял правильно. Он стоял к сцене ближе всех и, наклонившись так, чтобы услышала только Габриэль, произнёс:

– Это ведь «Овечий король». Я угадал?

Габриэль улыбнулась ему в ответ и хотела уже объявить победителя, но неожиданно в её руку впились холодные пальцы Фрэн, а над ухом раздался испуганный шёпот:

– О, мой Бог, Элла! Слева, посмотри!

Чуть в стороне в тени ветвей, прислонившись плечом к одной из старых лип, стоял мессир Форстер, скрестив на груди руки. Сколько он там стоял – неизвестно, может быть, даже с самого начала представления. Толстый ствол дерева закрывал его от взглядов публики, но сцена ему была видна прекрасно. Тонкая усмешка замерла у него на губах, их взгляды схлестнулись, и он чуть кивнул Габриэль, словно давая понять, что тоже оценил представление. Но синие глаза не смеялись. Её стрела попала в цель – Форстера явно разозлила эта шутка. Он сделал несколько беззвучных хлопков ладонями, и Габриэль внезапно затопила волна стыда.

Пречистая Дева! Что она наделала!

С одной стороны, ведь именно этого она и хотела – отомстить.

И вот теперь он на её месте, и вот теперь ему тоже неприятно, но ей показалось, что своей шуткой она причинила ему боль, таким отчуждённым и холодным казалось его лицо. А она ведь хотела совсем другого. Если задеть, то не так сильно, не так глубоко. Чтобы он просто понял, что был неправ…

Неправ перед ней.

А в итоге она сделала его посмешищем в глазах других. Почему она не подумала об этом?

И от этого Габриэль стало не по себе. Она внезапно осознала, что её шутка – просто верх бестактности. Ослеплённая своей ненавистью и желанием отомстить она перешла всякие границы.

Как же стыдно! Она не должна была так поступать…

Это отвратительно…

Пусть он гроу, пусть у него нет манер и он дурно воспитан, пусть он говорил о ней гнусные вещи, но она не должна была опускаться до его уровня!

Как она могла?

Кровь бросилась в лицо, и она поспешно отвела взгляд.

– Может, горный король? – произнесла прекрасная Бланка. – Эти рога мой отец привёз с охоты в горах Трамантии.

Габриэль сжала руку Фрэн и, шагнув вперёд, произнесла громко:

– Победила синьора Бланка. Это действительно горный король.

Когда они спустились со сцены, у неё даже колени дрожали, и она, наверное, упала бы с лесенки, но Энцо Корнелли оказался рядом и тут же подал ей руку.

– Но угадал ведь я? – спросил он, чуть склонившись к её уху.

– Синьор Корнелли, возникли некоторые обстоятельства, – она скосила глаза в сторону.

Проследив за её взглядом, капитан воскликнул:

– Надо же, а «его величество», оказывается, в первых рядах! Кто бы мог подумать, что персонаж вашей шарады будет подсматривать за нами. Что же, тем хуже для него.

– Пойдёмте отсюда скорее, – Габриэль хотела уйти в другую сторону, но Форстер оттолкнулся от дерева и сделал им навстречу несколько шагов.

Его лицо было ледяным, не лицо – каменная маска, он прищурился, и в это мгновение как никогда стал напоминать хищную птицу.

– Вижу, вы стали посещать приличное общество, Форстер, – произнёс капитан, когда они поравнялись, – больше не ставите заборы и не пасёте овец? Дела пошли в гору?

– Вижу, что и вы больше не воруете гусей по деревням несчастных горцев. Это капитанская форма так вас облагородила или генерал Корнелли, наконец, увеличил жалованье? – парировал Форстер.

– Позже поговорим, – отрезал капитан, – не при дамах.

– Буду ждать с нетерпением, – усмехнулся Форстер и, переведя взгляд на Габриэль, добавил, – чудесная сценка, синьорина Миранди! Полная южной деликатности и тактичности, которую вы так цените. Я испытал истинное наслаждение, наблюдая за вами.

Габриэль не ответила. Отвернулась, стараясь не смотреть ему в лицо, и поспешила прочь. Ей было ужасно стыдно. И злость на себя за то, что она опустилась до такого, была неотделима от злости на «этого гроу». Если бы не он, она бы ни за что так не поступила!

Да чтоб он провалился!

А ещё её напугал странный огонь в его глазах и выражение лица – серьёзное, жёсткое и какое-то безжалостное, когда он смотрел на её спутника. И как только они отошли с капитаном Корнелли на достаточное расстояние, чтобы их нельзя было услышать, она спросила, выдохнув с облегчением:

– Вы знакомы?

– С Форстером? О, да! Я целых два года провёл в окрестностях Волхарда, гоняя отряды бунтовщиков по окрестным горам и лесам. А Форстер прятал их у себя, – ответил Корнелли. – Эти горцы – сущие бестии. Безжалостные и дикие. Там полегло немало наших солдат…

– Форстер прятал их у себя? Но… он же королевский офицер? Я слышала, он служил в Бурдасе, зачем ему помогать повстанцам? – спросила Габриэль с сомнением.

– Дурное дело – не хитрое, синьорина. Вы знаете, что его отец участвовал в Восстании Зелёных плащей? И его дядя до сих пор прячется где-то там, в горах, с остатками бунтовщиков устраивает засады и налёты на наши гарнизоны. И, кстати, Форстер давно уже не королевский офицер – его разжаловали.

– Его отец был повстанцем? – удивилась Габриэль. – А сын воевал за короля? Но как такое возможно в одной семье?

– Да, это так. Его отца – старого Форстера, как раз и вздёрнули на виселице за это, простите синьорина, что приходится говорить вам такое, – произнёс задумчиво капитан Корнелли, – потому мне было странно увидеть его здесь. Видимо, он крепко наступил на горло своей гордости. Но знаете, как говорят про таких: «Утренняя молитва – овцам, вечерняя – волкам». Вот и Форстер, похоже, из таких приспособленцев. Все эти Форстеры – волки в овечьей шкуре, как бы они ни притворялись, что присягнули королю, всё равно, смотрят в лес и проповедуют свою богомерзкую магию. Ну и готовят восстания, конечно.