Жребий брошен

– Ах, какой взор! Мандубраций не имеет ни малейшего влияния на Цезаря, как и ты сам.

– Так зачем же, по твоему мнению, призвана сюда вся эта орда?

– Зачем?.. На это могут быть разные причины. Цезарь, может статься, пришел к мнению, что со времени прирейнской победы он слишком холодно стал относиться к этим длинноволосым вергобретам, и теперь захотел здесь на прощанье приласкать их, чтобы не ревновали его к Мандубрацию… Хочет угостить…

– Пиром из сухарей и солонины всухомятку, без поваров изготовленным! – подхватил Лаберий, качавшийся на доске, положенной на два камня, и громко захохотал.

– У Цезаря, если он захочет, найдутся повара и без женевских маркитантов, – резко отозвался Аврункулей, покосившись на весельчака.

– Но он не добудет вина из морской воды, – возразил Лаберий, – разве Венера пришлет ему с Олимпа!

– Вино есть в войске, трибун, на всякий случай… Я уверен, что и повар найдется… Наш лысый – хитрец, он только все это припрятал до нужного времени… припрятал, чтобы не соблазнять таких особ, как ты или Титурий.

– Сам-то ты, легат, не прочь выпить! – сказал Титурий. – Не тебе на меня указывать. Видал я тебя под Бибрактом и Везонцией… хорош ты тогда был, очень хорош!

– А я тебя видал… видал, как ты на пол падаешь!

– Легат Аврункулей! Это уже дерзость!

– С твоей стороны начало, легат Титурий!

– Если Цезарь угостит и солониной с сухарями, то галлы останутся довольны – благо, что не забыты, – сказал Аристий, желая замять возникающую ссору легатов.

– Конечно, конечно, – подтвердил Арниней.

– Галлы не забыты… галлам будет пир, – фальшиво и резко произнес грубый голос из-за дуба.

Оглянувшись, вожди увидели Думнорикса, стоявшего у скалы в глубокой печали.

После победы над гельветами у Бибракта Цезарь возвратил Думнориксу его жену, дочь Оргеторикса, оставленную ее родными и соплеменниками в качестве заложницы, но это не утешило несчастного галла, страдавшего при виде явной симпатии его брата Дивитиака к римлянам.

Дивитиак, явившись под предлогом защиты брата, отстранил его врага Лискона от власти над эдуями, но и отнял у Думнорикса всякий авторитет среди народа, выставив его в черном цвете как причину союза эдуев с гельветами – причину, от которой сыр-бор разгорелся. Если бы Думнорикс не был зятем погибшего Оргеторикса, то и Цезарь не пришел бы в Галлию.

Дивитиак, человек хитрый, что называется себе на уме, лавировал, угождая и Цезарю, и своему племени, и под шумок захватил власть над эдуями – власть уже не выборную на год, а прочную, основанную на воле Цезаря, которую можно продлить, пока Цезарю не вздумается отнять ее.

И эдуи полюбили Дивитиака, и эдуи возненавидели Думнорикса…

Бывший вергобрет уныло стоял у скалы и слушал говор римских вождей, уже хорошо понимая их речи.

– Да… будет пир галлам! – повторил он со вздохом. – Только не из солонины.

– Из рыбы, что ли? – усмехнулся Лаберий. – Добро пожаловать, Думнорикс! Присядь к нам!

– Рыбой подавишься! Цезарь себя задумал рыбой-то угощать… берегитесь, римляне, рыб, что водятся у того берега! Они костисты, – мрачно ответствовал Думнорикс.

– И германские медведи зубасты, да мы на них славно поохотились, – усмехнулся Аврункулей.

– Из чего же будет состряпан пир для вас, господа гости? – спросил Арпиней.

– Из чего будет галлам пир… Из их крови!

– Ну, уж это ты, вергобрет, не дело говоришь! – возразил Титурий.

– Да… из крови! – повторил Думнорикс еще мрачнее, и его глаза грозно сверкнули из-под сдвинутых бровей. – Цезарь велел согнать сюда нас всех, чтобы погубить… а в Галлии скажет, что нас убили британцы…

– Разве и вас он возьмет за море?

– За море… да… всех, кто дурак и поедет… Я не дурак, и я не поеду.

Сказав это, Думнорикс отошел прочь от римлян и стал тихими шагами расхаживать по взморью. В настоящую минуту вполне трезвый, бывший вергобрет был величав и грозен до того, что внимание вождей обратилось на его сильную фигуру уже без насмешек.

– Вот что таилось в ящике нашей Пандоры! – тихо воскликнул Лаберий. – Наш лысый способен на все.

– Только не на убийство гостей своих, – возразил Титурий.

– А почему бы и нет? – спросил Аврункулей.

– Никогда.

– А кто отравил Веттия в тюрьме?

– Это злые языки наговорили на Цезаря только потому, что Веттий умер некстати[51 - Когда был открыл заговор Катилины, судья (judex) Веттий обвинял Цезаря, бывшего претором, в участии. Опровергнув обвинение, Цезарь посадил за донос на него Веттия в тюрьму, где тот и скончался.].

– А все эти вергобреты умерли бы очень кстати, – заметил Аврункулей, – ничего не было бы дурного, если бы Цезарь отдал их британцам на избиение или даже просто побросал в море – ладьи-то их бурей затопило!

– Это была бы жестокая несправедливость, – возразил Титурий.

– Очень он разбирает это! Для него справедливо все, что полезно нам.

– Нам вредно все, что марает доброе имя народа римского.

– Когда-то было вредно… когда мы сами были частью этого народа… теперь не вредно, потому что мы стали воинами не Рима, а Цезаря… Да, легат Титурий… здесь мы не римляне, а цезарианцы.

– Ну уж…

Больше ничего Титурий не придумал возразить своему всегдашнему оппоненту, да и никто из кружка не возразил; все в глубине сердца сознавали себя цезарианцами.

– Да, друзья мои, – продолжал Аврункулей, – мы цезарианцы. Разве мы тут зависим от консулов и сенаторов? Разве мы зовем на помощь перед битвой Юпитера Капитолийского или Всадническую Фортуну? Разве Марсовы салии очищают наше оружие? Нет, мы клянемся Цезаревой Фортуной и ей молимся; мы сами очищаем наше оружие, окропленное священной водой из рук войсковых жрецов; мы, вольные бойцы нашего императора, знать не хотим ни Люция Доминиция, ни Аппия Клавдия, консулов нынешнего года…

– Знать не хотим! – воскликнули все в один голос. – Долой консулов! Слава Цезарю и его Фортуне!

Даже Титурий вполголоса подтянул за другими.

– Взгляните на этого мрачного зверя! – продолжал Аврункулей, указывая на Думнорикса. – Разве он стоит пощады? Вглядитесь в его лицо! Что вы увидите на этой дикой физиономии? Целую бурю ненависти к Цезарю и нам, целый вулкан клокочущей злобы… много бед способен натворить этот дикарь, если его оставить на свободе!

Аврункулей, как бы осененный какой-то внезапной мыслью, встал со своего места, полный решимости на нечто ужасное, и пошел быстрыми шагами к лагерю… собеседники молча переглянулись и с невольным трепетом прислушивались к замирающим в отдалении звукам шагов мрачного легата, тяжело и резко стучавшего деревянными подошвами сапог о прибрежные камни. Они разошлись по своим шатрам, сознавая, что Аврункулей Котта на этот раз прав.

Донес ли Аврункулей Цезарю на Думнорикса или нет, осталось неизвестным, потому что этот мрачный легат был не болтлив, но, вследствие его доноса или же случайного совпадения образа мыслей, Цезарь заподозрил многих галлов в измене; особенно опасным стал казаться ему Думнорикс, и он решил вечером этого апрельского дня произвести среди своих вассалов отделение зерна от мякины, агнцев от козлищ – объявил галлам, что одних он отпускает домой с благодарностью за их верность, а другим приказывает готовиться плыть с ним в Британию. Между этими последними находился Думнорикс.