Сивилла – волшебница Кумского грота

– Мы будем молиться о повешенной лире, чтобы ни ветры не шевелили ее струн, ни птицы не садились к ним и не производили звуков… Будем молиться, дорогая Арета, чтобы наша лира звучала лишь в те минуты, когда дух Эмилия будет с нами. Пусть он играет на лире, отпущенный в наш мир из преисподней.

К беседующим подошел Валерий, слышавший их разговор и любовавшийся сестрой Колатина, к которой был давно неравнодушен. Но он таил свое чувство с железной твердостью римского духа, зная склонность девушки к его другу.

Он уважал любовь Фульвии настолько, что если бы было можно, помог бы осуществить ее счастье, и теперь ничуть не радовался устранению соперника, когда счастье стало казаться возможным для него самого.

– Ты, Фульвия, твердо переносишь горе, – молвил этот великодушный молодой патриций со скорбным вздохом.

– Я следую советам Лукреции, Валерий, – ответила девушка, взглянув на него ясным, почти спокойным взором кротких глаз. – Дикарки плачут, вопят без ума, наши невольницы катаются по земле, когда у них бывает горе, рвут волосы и платье. Но я – римлянка, и слабость чужда моей душе в горе, как чужда и необузданная смешливость в радости. Римлянка всегда должна быть спокойна, ровна, тиха в выражении чувств. Я люблю Эмилия, томлюсь печалью о нем, но мой дух не может ослабеть в горе.

– У тебя со мной одна дорога жизни – месть. Мы лишь в ней найдем себе отраду.

– Да, – ответила девушка.

Они соединили свои правые руки в горячем пожатии, но ни взор, ни вздох молодого человека не открыли Фульвии, что Валерий любит ее, любит, не смея признаться после ее признания в любви к его другу.

Этот благородный патриций, высокой души человек, был слишком деликатен, чтобы навязывать свои чувства сестре Колатина. Он боялся, что брат станет принуждать ее, еще не успевшую успокоиться после рокового удара, выйти за товарища.

Сватовство Туллией ее этой племянницы за Секста они все сразу стали игнорировать как дикую выходку пьяной старухи после ужина, минутную причуду, которую Бруту ничего не будет стоить разрушить искусной насмешкой в удобную минуту.

– Месть! – произнесла Арна, сменив тему беседы. – Друзья мои, не говорите об этом при мне, умоляю вас! Ведь это мой отец, мои братья… Ах! Ваша месть падет на них… – И она залилась слезами.

Валерий и Фульвия намеревались уверить ее, что месть будет не кровавая, а какая-нибудь нравственная, мирная, но замолчали, обратив внимание на другое.

Солнце уже садилось.

Беседующие услышали песню, несущуюся из леса. Брут возвращался и так весело пел, как давно от него не слышали.

Друзья ободрились надеждой, забыв о клятве, данной им перед отправлением к водопаду.

А Брут пел:

Налейте скорее вина мне, друзья!..
До дна выпью чашу от радости я.
О Вакх! Возлиянье тебе я творю!
Друзья, наливайте – я жаждой горю!

Давайте же вина! Разве вы не слышали, что я пел?..

Рабы немедленно принесли кубок. Брут с наслаждением осушил его до дна, на этот раз не пролив ни капли.

Все смотрели на эксцентричного философа с ожиданием.

После длинной процедуры подготовительных ломаний Брут, встав перед Туллией, торжественно возвестил:

– Клянусь громом Юпитера в том, что Эмилия Гердония на свете больше нет.

Тиранка торжествовала. Она хотела расспросить своего любимца о подробностях казни, но Брут стал перед нею кривляться и лаять. Больше от него ничего нельзя было добиться, и Туллия, расхохотавшись, ушла в свой шатер, полагая, что шут ее пьян.

Притворная личина балагурства моментально сбежала с лица философа.

– Все кончено! – произнес Брут с мрачным спокойствием, когда друзья окружили его.

– Скажи нам, Юний… – начал было спрашивать Валерий.

Но старик перебил его на полуфразе.

– Ведь, я сказал: Эмилия на свете нет, он казнен. Чего же вам еще надо?

– Ты мог его казнить! Но как же… я думал, сивилла…

– Какие разговоры были у тебя с сивиллой, я не знаю, а Эмилий брошен в поток с высоты. Клялся я Туллии, клялся и вам, друзья мои. Вам клялся выручить Эмилия, а ей – погубить. Ну а теперь решайте сами, кому мне было выгоднее услужить.

– Значит, ты… изменник! – вскрикнул Валерий в ужасе, так как Брут знал все его тайные замыслы.

– Ты предатель! – воскликнул Спурий, всплеснув руками.

– Ты настоящий Говорящий Пес! – добавил Луций Колатин.

– Юний Брут лгал! После этого где же правда, римляне?! – произнес Валерий с рыданием в голосе.

– Вот в этой палке, – ответил Брут, с усмешкой замахнувшись своею суковатой дубинкой.

Эти слова имели сокровенный смысл, но друзья не поняли их. Один Валерий обратил внимание на ответ и заговорил:

– Может быть, твоя клятва…

– Я клятвами не играю.

– Пес!..

– И пес, и предатель, и изменник, мне теперь все равно, – заявил Брут, удаляясь в свою палатку.

Глава XII. В объятиях найденной сестры

Арета со стоном упала в обморок, а когда очнулась, около нее сидела одна Фульвия. Прочие все разошлись, толкуя, всякая группа на свой лад, о происшедшем.

– Он погиб! – говорила жена лукумона, обнимая подругу бед своих. – Будем оплакивать его вместе, будем повторять все его слова, припоминать малейшие поступки. Это будет нам утешением. Я расскажу тебе, Фульвия, как Эмилий защищал меня в детстве от моих грубых, подчас совсем несносных, братьев. Ах, лебедь мой белый!.. Уплыл он от меня в безбрежную даль по волнам Коцита и Стикса, и никогда, никогда не вернется ко мне!.. Не покидай меня, Фульвия, живи при мне, не уезжай в Коллацию, погости в Риме!..

– Я не покину тебя, Арета, – ответила сестра Коллатина.

Панический страх и бешеный гнев тиранки Туллии миновали так же внезапно, как начались.

Подобные беспричинные припадки с произнесением смертных приговоров к лютой форме казни за сломанную куриную кость ясно показали бы людям более цивилизованных времен, что эта женщина страдает периодическим помешательством галлюцинаторной формы, но римляне были очень плохо знакомы с психическими сторонами человека, как и со всей медициной.

Они приписывали видения и взрывы ярости Туллии жестокости сердца и угрызениям совести, мучениям, которые она терпит от злых, но справедливых эриний-фурий, адских сестер, карающих злодеев заживо, приготовляя их к грядущим мукам в Тартаре, на берегах огненного Флегетона и Коцита, реки вздохов, скорби.

Удовлетворив гнев жестокой казнью, Туллия была в хорошем настроении, увешивала себя драгоценными украшениями и шутила с молодыми людьми, веря их льстивым словам, будто она до сих пор прекрасна, как была во времена молодости.

Три дня еще провел Тарквиний Гордый в лесу, а потом вся эта веселая компания возвратилась в Рим.