Ответом ему была пощечина. Звонкая, но тяжелая.
За ней вторая. И третья. И четвертая…
Даша била, но он не плакал – плакала она.
– Ах, мерзавец! Мерзавец! Ты клялся в любви! – рыдала женщина.
Щеки его горели, еще бы!
Но еще больше горели бока, которые энергично (ногами!) охаживал антиквар.
Атеист Пендраковский, теряя сознание, горестно вопрошал:
– Господи, за что мне?! За что?!
И господь явился.
И тихо сказал:
– Валера, за шкаф.
«Точно, крыша поехала! – прозрел Пендраковский. – И во всем виновата бабуля!»
Глава 4
Когда Далила составила психологический портрет покойной Маши Верховской, она осознала, что в нежных отношениях сестер имелись скрытые сложности.
В Наташу были влюблены все друзья брата. Некрасивая Маша завидовала красавице старшей сестре.
Одновременно с этими не очень хорошими чувствами Маша испытывала благоговение перед Наташей. В Наташе ее восхищало все: задорные ямочки на щеках, субтильная худощавость, высокий рост, тонкие длинные ноги, жирафья горделивая грация медлительных спокойных движений. Даже глупая привычка сестры говорить невпопад нравилась Маше.
Спортивная крепкая Маша не пыталась подражать хрупкой изящной Наташе Умная девушка быть смешной не хотела, но и смириться со своим положением не могла: Маша с Наташей соперничала.
Возникал вопрос: как она это делала?
Далила ответ быстро нашла и с сожалением констатировала, что этот ответ Верховскому категорически не понравится. Такой ответ он отвергнет вместе с Далилой. Верховский будет возмущен ее выводом, оскорблен и, конечно же, откажется от ее помощи.
«Стало быть, сей факт от Верховского придется скрывать, – решила Далила и озабочено заключила:
– Что значительно осложнит расследование».
Выяснив это, она отправилась в клуб в надежде застать там его «президентшу» и по совместительству подругу Наташи, Елизавету Бойцову.
Далиле повезло, Бойцова была в клубе, она бойко командовала садоводом. Компенсируя недюжинной силой голоса поразительную глупость своих команд, Елизавета с просветленным видом бодро вещала:
– Семеныч, этот фикус тащи под лестницу! Там у нас пусто и мрачно! Надо бы фикусом освежить!
Семеныч возражал устало и безысходно:
– Елизавета Давыдовна, это пальма, не фикус. Ей не выжить под лестницей.
– Почему это? – с напором, с угрозой осведомлялась Бойцова.
– Пальма в темноте не растет, – виновато пожимая плечами, просветлял «президентшу» Семеныч. – Ее бы на солнышко.
– Ну ты даешь! Где в Питере солнышко брать? Ладно, фикус поставим у входа.
Далила с усмешкой наблюдала за Елизаветой Бойцовой, мысленно поражаясь: «Как Лиза умудряется одновременно любить цветы и не уметь их различать?
Даже я вижу, что эта пальма не фикус, и даже я знаю, что нельзя пальму совать в темное место».
Но Елизавета, не замечая Самсоновой, намеревалась и дальше ее удивлять.
– Хватай алоэ и в бар тащи, – приказала она Семенычу.
Садовник аккуратно выбрал нужный горшок и тут же был остановлен:
– Не этот, а тот!
– Елизавета Давыдовна, – взвыл утомленный Семеныч, – вы же сказали «алоэ», алоэ я и несу. А в том горшке, на который вы указали, агава растет.
– Что-что? – презрительно осведомилась Бойцова.
Нервы садовника сдали.
– Агава маленькая, агавка! – рявкнул он раздраженно.
Тут Елизавета увидела наконец Далилу и с ходу пожаловалась:
– Видишь, что делается! Агавкают на меня все, кому только не лень!
– Нам нужно срочно поговорить, – постукивая наманикюренным ноготком по ручным часикам, сообщила Далила.
Воззрившись на садовника, Бойцова строго осведомилась:
– Справишься без меня?
Семеныч вздохнул с облегчением и, благодарно поклонившись Далиле, радостно возопил:
– Елизавета Давыдовна, конечно, я справлюсь!
Вы идите себе, президентствуйте, управляйте! А я тут тихонечко, по-стариковски…
– Да? Ну, тогда смотри, если что, без обид, – перебив его, предупредила Бойцова.
Она решительно проследовала в свой кабинет, грохоча каблуками и сердито ворча:
– Нигде без меня нет порядку, нигде, ну нигде.