Цветущий бизнес

Цветущий бизнес
Людмила Ивановна Милевская

Соня Мархалева – детектив-оптимистка
Цветущий бизнес, в прямом смысле слова, решила организовать неунывающая, готовая к любым авантюрам Соня Мархалева. Знакомая предлагает ей реализовать большую партию… герани. Поиски покупателя приводят Соню в загадочный дом, где она становится невольной свидетельницей зверского убийства. Чудом выбравшись из этого ада, Соня счастлива – наконец-то все позади. Но не тут-то было! Как выяснилось, это только цветочки… Посещая своих знакомых, которым она дарила герань, Соня вместо живых людей находит лишь хладныетрупы…

Людмила Милевская

Цветущий бизнес

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава 1

В этом мире все взаимосвязанно, порой просто диву даешься насколько. Вот взять хотя бы герани. Обычные красиво цветущие растения, но какие приключения начались благодаря им. Самое интересное, что благодаря им же приключения эти и закончились.

Но все по порядку. Эта невероятная, леденящая кровь история началась на даче Катерины, бывшей пациентки моей подруги Людмилы Ивановой. Иванова, несмотря на присущую ей лень, к сорока пяти годам умудрилась стать профессором, доктором медицинских наук, и очень от этого страдала. Днями и ночами гонялись за ней толпы больных. Они жаждали чудесного исцеления, одновременно лишая мою Иванову сна, покоя и личной жизни. Муж ее, конечно, сбежал как только выяснил, что есть куда. Сын поскорей женился и поселился у тещи, которая не пьянствовала, не материлась и охотно соглашалась печь его любимые медовые пироги. Да что там муж и сын, даже подруги не выдерживали темпа, взятого Людмилой Ивановой. Дружить с ней было абсолютно невозможно. Мне это удавалось исключительно благодаря моему хроническому безделью. Практически в любое время года и суток Иванова могла мне позвонить и спросить:

– В командировку поедешь?

Из чего я делала вывод, что очередной регион нашей необъятной страны остро нуждается в помощи моей Ивановой, а так же, что кто-то из тамошних светил спит и видит как бы перенять ее бесценный опыт. Узнав об этом я незамедлительно делала две вещи: бурно проникалась гордостью за свою именитую подругу и радостно соглашалась. Радостно, потому что обожаю путешествовать и еще потому, что поездки неизменно осуществлялись за счет министерства здравоохранения. Людмила выбила себе «единицу», и теперь я благополучно играла роль ее личного секретаря: пила кофе, который она варила мне по утрам при помощи дорожного кипятильника и нежилась в ванне, которую Людмила набирала мне на ночь.

Этим моя деятельность не ограничивалась, поскольку я с детства обладала кипучей натурой и неистребимым здоровьем. Естественно, такие качества искали выхода, а моя Иванова только успевала пожинать плоды. Откушав с утра ее кофе, я мгновенно приступала к делу: с помощью душа, итальянского массажера и французской косметики приводила свой организм в боевую готовность, после чего неслась в город знакомиться с местными достопримечательностями, роль которых в основном выполняли магазины.

Знакомясь с магазинами (к ним патологически неравнодушна), я обзаводилась массой других знакомств. Чаще всего они перерастали в столь милые моему сердцу провинциальные романы. Милые, потому что нет ничего проще, (а потому и приятней), чем завоевать сердце мужчины из провинции. Уже одно то, что я из Москвы, а он из Тамбова или из какой-то там Рязани очень выгодно расставляет все «фигуры» по местам, мне же лишь остается двигать их в нужном направлении.

Уверяю вас, самый закаленный москвич стосковался бы или пришел в ужас от всего того, что я могла проделывать с провинциальным поклонником без всяких дурных для себя последствий. Более того, при этом мне даже удавалось срывать с уст очередного воздыхателя комплименты, говорящие о его искреннем восторге и восхищении. Вы удивлены? Поясняю: любая глупость, любой каприз в нашей провинции неизбежно рассматривается совершенно не с той стороны, что в Москве, конечно при условии, что глупость эта прямиком из столицы. И вот я уже не вздорная, а возвышенная, не взбалмошная, а экстравагантная, не болтливая, а образованная и так далее и тому подобное. Уверяю вас, даже мои дурные манеры неоднократно выдавались за изысканные оттенки светского воспитания, а прущее (временами) из меня хамство легко сходило за детскую непосредственность. При таких условиях и в провинции жить можно, да еще как!

Теперь, надеюсь, вам понятна моя готовность сопровождать Людмилу во всех ее командировках. Сюда еще следует добавить, что провинциальный мужчина значительно мужественней, умней, образованней и колоритней столичного, а следовательно с ним гораздо проще (и приятней) чувствовать себя настоящей женщиной. К тому же самая выдающаяся мужская щедрость, кажущаяся расточительной в Москве, в провинции выглядит абсолютно непростительной скаредностью. После общения с поклонником из провинции я на наших московских ловеласов без негодования и смотреть-то не могла, дивясь их жадности. Не хочу окончательно обижать своих земляков, поэтому добавлю, что нет правил без исключений. Порой и москвич даст сто очков вперед самому выдающемуся провинциалу, если москвич этот, конечно, не сноб, не циник, не сквалыга и не отпетый эгоист.

Но вернемся к нашей Ивановой, для которой романы мои оборачивались самым настоящим несчастьем. Мало того, что я могла заявиться далеко заполночь и сильно навеселе, мне же еще необходимо было тут же, прямо с порога, поделиться всем своим необъятным счастьем, невзирая на то, что у моей профессорши позади тяжелый день, а впереди показательная операция. Никакие протесты не могли помешать мне насладиться ее доброй женской завистью, которой я могла неутомимо добиваться всю ночь напролет, до тех пор, пока сраженная и убитая всеми возможными комплексами Иванова, зевая и потирая глаза, не изрекала:

– Ну, мать, ты даешь. Счастливая ты баба.

– Еще бы, – снисходительно следовало в ответ.

После этого я позволяла Ивановой откинуться на подушку и вздремнуть часок-другой перед ее показательной операцией. Утром же она, как ужаленная, подскакивала и, словно угорелая, неслась варить мне кофе, я же (утомленная любовью и рассказами о ней) нежилась в кровати до обеда, после чего энергично включалась в полную приятных сюрпризов и ненадоедающих радостей провинциальную жизнь.

Зачем мне все это надо, надеюсь, вопросов не возникает, а вот зачем моей бедной Ивановой таскать за собой такую обузу, да еще платить ей за это какие-никакие, но все же деньги, – убей меня – не пойму. Может из мазохизма? Хотя, я слышала – медики чаще страдают садизмом. Точнее, страдают-то, конечно, не они, а их пациенты. Но дело не в этом.

Как бы там ни было мы с Людмилой были очень дружны и каждая в этом тандеме точно знала свое предназначение и исправно следовала ему. Ивановой не хотелось таскаться по командировкам одной, а мне не казалось лишним проветриться от затхлой столичной жизни. Меня всегда манили просторы.

Должна сказать, что скитаться по ненавистным гостиницам приходилось крайне редко, поскольку города нашей страны просто кишели благодарными пациентами, которым Иванова когда-то что-то удачно отрезала или зашила. Они считали высшим благом приютить и обогреть свою спасительницу. Благодать эта в основном изливалась на меня, поскольку я под рукой благодарных пациентов оказывалась значительно чаще, но и Людмиле перепадало, хоть и изредка. Например пользоваться дорожным кипятильником Ивановой приходилось очень редко. Чаще она имела возможность готовить мой утренний кофе в более комфортных условиях. О ванне и не говорю.

Так вот вернемся к тому треклятому дню, с которого начались мои мытарства и злоключения. На этот раз командировка Людмилы занесла меня в край удивительно благословенный. Что там говорить, юг есть юг, и это не может ни радовать. Из лютой зимы мы сразу же окунулись в ласковое лето. Московский аэропорт провожал нас жутким снегопадом, словно март одолжил февралю столько, сколько тому надо. А судя по погоде надо ему весьма прилично: мороз минус тринадцать, тучи ходят хмуро и ветер не ветер, а ураган какой-то: волосы развеваются прямо под шапкой.

Слава богу, распрощались мы со всеми этими ужасами сразу же, едва ступили на донскую землю. Мне стало ясно куда пошло все тепло: оно осело здесь, в Ростове-папе. Март едва перевалил за середину, а в воздухе двадцать восемь и море солнца. К тому же, что для Ивановой совершенно не типично, впереди у нас оказалось два выходных дня. В общем, на радости такой мы с Людмилой из шуб сразу же вскочили в купальники и отдались в добрые руки Катерины, невероятно благодарной пациентки, обладательницы роскошной дачи на берегу Азовского моря. Ради моря я даже магазинами пожертвовала. Катерина нас тут же и увезла на эту проклятую дачу, с которой ВСЕ и началось. Уж лучше бы я осваивала магазины Ростова. Вот к чему, дорогие мои, приводят жертвы: к одним неприятностям.

Началось, правда, весело, как это обычно и начинается. Чем паршивей неприятность свалится на человека, тем больше он радуется в преддверии собственных слез. В моем случае, к сожалению, никого баланса не наблюдалось. Радовалась я весьма сдержанно, чего не скажешь о моих страданиях, последовавших за этой глупой радостью. Два дня на пляже мы с Ивановой трудолюбиво покрывали загаром свои бесцветные, вытравленные московской зимой тела. Я даже сделала попытку войти в море, но Людмила (страж моего здоровья) категорически воспротивилась.

– Вода холодная, утонешь, – компетентно заявила она.

– У меня первый разряд по плаванию, – справедливо обиделась я.

– С годами это проходит, – отрезала Людмила.

– Ну Иванова, какая же ты язва, – рассердилась я. – У меня завелся единственный недостаток – возраст – и ты не устаешь им тыкать в глаза. А сама на целых шесть лет старше, и по виду в матери мне годишься! Побойся бога!

Видимо я была права, потому что Иванова бога побоялась и принялась оправдываться.

– Ты неправильно поняла, – начала она юлить. – Я имела ввиду судороги. Никто не спорит, плаваешь ты сносно, но вода не прогрелась. В ледяной воде не избежать судорог.

Ох, лучше бы я не послушалась Иванову и, скрученная судорогами, сразу же утонула, тогда, в Азовском море. Это был бы идеальный вариант. Видимо судьба давала мне шанс избежать гораздо больших неприятностей. К сожалению этим шансом я не воспользовалась и, отказавшись от купания, разлеглась на пляже. Как чувствовала, что бронзовой умирать всегда приятней, чем бледной и бесцветной. В общем, я предоставила солнцу свое обнаженное тело в качестве холста. Солнце быстро нарисовало на нем восхитительный загар, украсивший мое новое пастельно-розовое платье. В этом платье и сидела я на третий день нашей командировки. Сидела на просторной, залитой солнцем, веранде в ожидании Ивановой, с раннего утра укатившей в Ростов для обмена опытом.

Катерина, хозяйка дачи, и бюстом и характером очень походила на мою подругу Марусю. Это сразу расположило. Тем более, что Катерина развлекала меня вином, закуской и местными сплетнями. Перед нами пенилось волнами Азовское море, уносящее жар свежераскаленных камней далеко за горизонт. Легкое домашнее вино приятно пьянило и звало на подвиги. Какие-то ранние цветочки вовсю цвели на участке Катерины. На открытой веранде образовался зной, против которого (после московской зимы) я ничего не имела. Воздух был напоен ароматами весны, и по-моему мимо меня даже пролетели две мухи, предвестницы лета.

В общем, несмотря на то, что я не отправилась по магазинам, жить было можно. Я, преисполнясь оптимизмом, вовсю радовалась себе и миру. Больше, конечно, себе. Радость моя усиливалась, когда я вспоминала подруг, оставшихся в Москве. Представляя Нелли, Марусю или Клавдию, сквозь снежные вихри продирающихся к метро, чтобы там, подавившись и потолкавшись вволю, досыта натрястись в переполненном вагоне и все «за ради чего»? Чтобы вынырнуть из-под земли в минус тринадцать под новые толпы народа… Брр! Как ужасна их планида! И все время кто-то топчется по ногам, и за воротник задувает, а с неба летит всякая дрянь и мерзнет нос… Брр! Брр!

В общем, представляя весь этот кошмар, я злорадствовала на всю катушку. Пока мои лучшие подруги там, в Москве, добровольно отдаются всем тяготам столичной жизни, я, как настоящее дитя природы, среди садов, среди полей и морей нежусь на солнышке, не теряя времени, аж в марте месяце покрываюсь загаром, вдыхаю сплошной озон и при этом еще попиваю винцо да закусываю черной икорочкой, и все это за счет благодарной пациентки и министерства здравоохранения. Просто блеск!

Если бы при всем при этом еще не было бы Катерины… Точнее, вместо Катерины был бы Он, какой-нибудь высокий стройный исполин с мужественным лицом и сильными руками… Но Катерина не давала надежды избавиться от ее общества в ближайшие несколько часов. Она добросовестно открывала свою душу, систематически наполняя мой бокал.

– Ну, …в общем так, Сонька, что я должна тебе сказать… Та ты закусывай, закусывай, дорогая… В общем, такие мои впечатления, поняла я хоть теперь, что не будет никакого мне личного счастья, а все через то, что слишком я забочусь о чужом… Взаимовыручка, вот мой девиз!

В этом месте Катерина делала страшные глаза, брезгливо (?) вела носом и неожиданно трогала обеими ладонями все то, что у нее было спереди и возвышалось над столом.

– Черт, лифчик мал, – с досадой бурчала она, запуская руку за пазуху и подтягивая широкие бретельки, – жмет зараза. Та ты закусывай, закусывай.

Я закусывала и дивилась на Катеринин бюст, гадая есть ли в природе такой размер, за пределы которого он не устремился бы.

Сидели мы неплохо. Стол был накрыт по лучшим правилам гостеприимства. Катерина – на все руки мастерица – сама накрыла, сама ела-пила, не забывая приглашать и меня. Я старалась, конечно, но Катерина (дородная бедовая казачка) подавала такой пример, что на протяжении всей нашей трапезы я испытывала легкое расстройство от своей бездарности. Просто курицей себя ощущала рядом с этим веселым могучим существом, пышущим здоровьем, лучащим счастье и источающим оптимизм. Казалось, не знает девка что такое горе, потому как одна лишь у нее в жизни отрава – ее муж Витька. Я уже поняла, что на Витькины недостатки Катерина может указывать без устали, не теряя при этом благостного расположения духа.

– Ой, Сонька, дорогая, – на южный манер, со смаком и нараспев, как это принято в этих краях, вещала Катерина, – нет мне никакого личного счастья через мою доброту, вот такие мои впечатления.

Я понимала, – врет Катерина, сама она знает, что ближе многих к благополучию и вообще со своим Витькой является образцом супружеского счастья, но обижать ее мне не хотелось. Я сочувственно кивала, густо намазывая пышный пшеничный батон черной икрой цимлянских осетров и бросая косые взгляды на хрустальный бокал, щедро наполненный красным вином из подвалов Катерины.

– Шо мне делать с моим Витькой? Пёт, зараза, как проклятый. Ну каждый божий день пяный, подлец. Нет уже у меня на него никаких впечатлений! Как жить, не знаю, – сокрушалась Катерина, то и дело опорожняя бокал.

Про то, что Витька каждый день «пяный», слушать я уже привыкла, однако видеть его пьяным мне, как и всем соседям Катерины, клянусь, не довелось. А вот сама Катерина назюзькивалась на моих глазах уже дважды, что не мешало ее личному счастью ничуть.

– И вчера, сволочь, пяный пришел. Ты ж видела!

– Я не видела.

Катерину моя ремарка с толку не сбила.

– Ой, не могу, сил моих нет терпеть всю гульбу его поганую, – вдохновенно продолжила она. – Что же это деется то? Как только в глотку его сволочную гадость эта лезет? – В этом месте Катерина с завидной жадностью залпом осушила безразмерный бокал «гадости» и с энтузиазмом заключила: – Подлец! И он подлец, и все мужики вместе с ним! Да и как не подлец, когда каженный день пяный! И вчера пяный, и позавчера пяный… – Катерина фальшиво всхлипнула. – Пяный-пяный. И, главно, пёт как нахально. Что же себе он, дурак, думает-то? Рази ж так можно? Ну каженный день пяный. Он же, паскуда, за рулем! Он же шуфер у меня! И что? Пяный! И пяный, и пяный…

Я поняла, что конек Катериной оседлан, а значит конец беседе: «пяный» – через два слова.