Кукла с Кальварии

К ночи следующего дня, обрядившись как рыбаки, трое мужчин подходили к городскому кладбищу. Если вдуматься, то возле кладбища рыбу не поймать. Не потому, что плохо клюёт, а потому что река в Жолкеве называется Свинья. Говорили, что название к ней прилепилось с тех времён, когда почти триста лет назад, во время Северной войны, в городе находился штаб самого Петра Первого. Здесь он разрабатывал планы баталий со шведами. Вроде как, самодержец и обозвал речушку таким словом. А за рыбой можно на ставок отправиться, но к нему из города по другой дороге ехать. Там можно вполне прилично наловить: хватит и для себя, и соседей угостить. А кто порасчетливее, то и продать сможет. Какая хозяйка откажется купить рано поутру свежепойманную щучку или сома?

Но если к нашим рыбакам, идущим вдоль кладбища, присмотреться, то при них никакого рыбацкого снаряжения не увидишь. То есть они идут не с пустыми руками, но рыбу этим не поймаешь.

Мрозовский сжимал в ладони рукоять маузера. От нервного напряжения ладонь взмокла, и приходилось перекладывать маузер попеременно из руки в руку, обтирая ладони о штанины. Широкий и коренастый, вполне бандитского вида сыщик, Миша Гроссман держал за поясом наган, нервно ощупывая его всякий раз, чтобы убедиться, что не потерял. Самый юный, Виктор Мазур, шел, выставив впереди себя парабеллум и приседая на каждый шорох. Мрозовский больше всего боялся, что их заметят и поднимут на смех. А до взятия преступников и дело не дойдёт.

– Виктор, не нужно размахивать оружием, как деревянной сабелькой, – язвил Гроссман.

– Почему это деревянной? – переспросил Мазур.

Гроссман беззвучно затрясся от смеха.

– Потому что я бы не дал вам другого оружия.

– Прошу паньства, говорите потише, – сказал Мрозовский, подняв одну руку вверх.

– Что вы там увидели? – Мазур выставил парабеллум в ту сторону, куда смотрел Мрозовский.

– Пан Эдвард, на Бога! Заберите у него оружие, иначе он нас здесь похоронит! – возмущался Гроссман.

– Действительно, Виктор, уберите в карман. Оружие – это не игрушка. Вдруг вы нажмёте на курок?

– Почему я нажму на него вдруг?!

– Со страха! – Гроссман снова беззвучно затрясся.

Мазур убрал парабеллум в карман куртки, бормоча ругательства, и пошел к кустам шиповника помочиться. Он почти расстегнул ширинку, как ветки кустов раздвинулись, и прямо на него вышел кладбищенский сторож. Свет от луны ярко осветил спитое лицо сторожа и слегка выкрасил в синеватый цвет.

– Пан Мрозовский, это вы? – спросил сторож, прищурив глаза.

Мазур перекрестился и тут же смачно выругался.

– Я здесь, – сказал Мрозовский и помахал рукой.

– А это кто такие?

– Мои помощники на случай стремительного отхода бандитов.

– Ага, – кивнул сторож. – Эти помогут отойти. Стремительно. И, главное, недалеко совсем идти – вот и ямы опять наготовили, – он повозмущался для порядка, поманил всех за собой и повел по дорожке между склепов.

Чем дальше заходили в глубь кладбища, тем холоднее становилось Мрозовскому. Становилось не просто холодно, а возникало навязчивое ощущение, что он сам лежит под одной из могильных плит и влажная земля обнимает его последнее пристанище. Сырость проникает сквозь сбитые доски, подушка отсырела и пахнущая грибами влага покрыла лицо…

Окончательно испугавшись своих мыслей, Мрозовский кашлянул, потом еще раз, а затем и вовсе зашелся кашлем.

– Что-то вы, пан Мрозовский, как чахоточный, – заметил сторож. – Никак подхватили заразу.

– Ничего я не подхватил, пан Пётр! – разозлился Мрозовский. – Ваши домыслы оставьте при себе. Лучше за дорогой смотрите, пока не завели нас неизвестно куда.

– А что мне за ней смотреть. Никуда дорога не денется. Это вы смотрите со страху никуда не деньтесь, вот вас как колошматит.

– Холодно здесь.

– Ну да! – тихо засмеялся сторож. – Это на вас покойники страху нагоняют. А ночь тёплая. Завтра день хороший должен быть. Видите, какие звёзды на небе? – и, не дожидаясь ответа, махнул рукой на свежую могилу, – Стойте, пришли. Вот она – могилка Фани Гольдман. Пусть покоится она с миром. Располагайтесь, где вам удобно, а мне и издали неплохо видно.

Сторож ретировался в ближайшие кусты от греха подальше, а Мрозовский с помощниками спрятался за венками. Вовремя они успели. Ждать долго не пришлось, вскоре послышались тяжёлые шаги, и к могиле подошли двое. У одного в руках были лопата и мешок, а у второго – лопата и ведро с верёвкой. Из засады гробокопатели неплохо просматривались, только лиц при лунном свете нельзя было разобрать. Они немного потоптались, покурили по одной, и принялись раскапывать могилу. Работали споро – видно, что делать это им приходилось не в первый раз.

Когда один из преступников залез в яму и стал на крышку гроба, Гроссман потянулся из укрытия и дёрнул второго за ногу.

– А-а-а! Спасите! Отпустите, заради всего святого! Ой, мама-а! – гробокопатель заорал, думая, что это покойник ухватил страшными пальцами, и свалился на напарника. Напарник остолбенел, застонал и потерял сознание.

Когда гробокопатели пришли в себя, на них сверху смотрело три ствола.

– Что вы там, заснули? Лезьте наверх, хватит прохлаждаться, – прикрикнул на гробокопателей Мазур. Он расстроился больше всех, так хотел проявить себя в поимке преступников. И теперь готов был сорвать злобу на неудачливых копателях. – Что ждёте, черти?

Мрозовскому же всё казалось безразличным, хотелось поскорее домой, принять ванную и забыть кладбищенское приключение, как страшный сон.

* * *

Одним их гробокопателей оказался отец девочки, которую встретила Христина у могилы своей дочери. Вторым же был Рузин жених, по совместительству квартирный вор, Вениамин Железов. Его давно мечтал поймать и сам Мрозовский, и другие сыщики. Только кроме слухов и сплетен, ничего конкретного предъявить не могли. Где проживал Железов, тоже непонятно. По делу привлекли и Рузю. Её вызвали в Управу, а она по неопытности подумала, что в качестве свидетельницы.

– Доброго вам дня, пан Мрозовский, – сказала Рузя, когда её привели в кабинет.

– Приветствую, пани. День сегодня точно добрый, – сказал Эдвард Мрозовский и заглянул в записную книжку. – Ефрозыния Ковальчук.

Рузя изобразила смущенную невинность: сложила руки на коленях, опустила ресницы и вообще походила на гимназистку, сбежавшую с урока и пойманную за поеданием тортов в учебное время. Стул, на котором она сидела, стоял посреди кабинета, как раз напротив окна. Образования Рузе не хватало, а вот врожденного кокетства и женского обаяния наблюдалось в достатке. Солнечный зайчик играл на гладкой щеке, путаясь в завитках волос возле маленького ушка. Рузя знала, что очень хороша собой и привыкла бессовестно пользоваться прелестями, данными Богом. Она наклоняла хорошенькую головку так, чтобы лучик солнца проходил сквозь ресницы, делал выражение её хитрющих глаз добродетельным и в то же время вызывал желание защитить.

Мрозовский писал отчет и посматривал на Рузю. Не было никакой возможности удержаться, чтобы не смотреть на саму панянку и на её грудь под шелковым платочком, что скрывал глубокий вырез на платье. Грудь то и дело вздымалась от глубокого дыхания, к пухлой губке прилипла прядка волос и трепетала на каждом вздохе. От этой картины пану Эдварду стало не по себе: и дыхание сбилось, и пульс участился, и невероятно сильно захотелось сейчас задрать девице юбки, закинуть её ноги себе на плечи и дышать, дышать… Сморгнув видение, пан Эдвард облизал пересохшие губы и сосредоточился на отчете.

Рузя заметила томный взгляд и улыбнулась маленькой победе.

– Ах, пан Мрозовский, подайте воды, прошу вас! Слабость такая, что сил нет. Сейчас сознание потеряю.

Пан Эдвард спешно подскочил, налил в стакан воды из графина и поднёс Рузе. Хотя на самом деле он совсем не был против, чтобы Рузя сейчас и в его кабинете потеряла сознание.

Рузя приняла стакан, и, покуда Мрозовский стоял рядом, сорвала с шеи платочек, открыв все прелести для ближайшего осмотра. Выпив воду, она вернула стакан и подняла на престарелого сыщика похотливые глаза. Пана Эдварда дважды просить не требовалось. Он понял всё с полуслова. Быстро подошел к двери, повернул ключ в замке и вернулся к даме. Рузя, решив, что кроме неё самой помочь никто не сможет, бросилась во все тяжкие – она поднялась со стула, подошла к окну и, упершись в подоконник, прогнула спину, как голодная кошка.

Пан Эдвард подошел сзади и обхватил упругое Рузино тело, а потом ловко забросил ей на спину верхние и нижние юбки и стащил вниз панталончики с кружевной оборкой. Стаскивал так, что кружево жалобно крякнуло и осталось в руке.