Слишком большой соблазн

Она бежала за поездом, но никак не могла его догнать. Проводница с флажком явно видела Юльку, но демонстративно отвернулась.

– Подождите! Подождите! – Голос срывался.

Поезд набирал ход, и не было никакой возможности его догнать. В купе остались ее чемодан и сумка с документами и деньги. Девушка осталась одна на пустом перроне в чужом городе. Грязная собака подошла к ней и молча наблюдала, как Юля давится слезами.

Она открыла глаза и поняла, что плачет.

– Господи, как хорошо, что это был сон!

Этот дурацкий уходящий поезд стал ей сниться очень часто, обычно Юля догоняла его, вскакивала на подножку, находила свое купе. Но вот так, чтобы остаться одной на перроне, с грязной собакой… Бррррр…

Юлька встала, как была в ночной рубашке, села за компьютер. Нашла в Интернете сонник. В толковании снов на букву «п» ни поезд, ни проводница не значились, а вот информация по собаке разнилась. Если собака белая – к благополучию, если рыжая – к недоброму человеку. Юля попыталась вспомнить, какого цвета была собака, но не смогла. Псина была грязная, и только. Значит, собака к другу, раз других объяснений нет.

«Дался мне этот поезд! Я вообще последний раз лет десять назад на поезде ездила, привязался он ко мне! Рыдала, опять же, безутешно! Как же, чемодан уехал, документы тоже. Бредятина сплошная! А вот слезы снятся к радости и утешению, хоть в чем-то да повезет. Знать бы еще, где радость и в чем утешение?»

Она прошла на кухню и включила кофеварку. До начала рабочего дня – целая вечность, час времени. Этого хватит, чтобы принять душ, сделать макияж и покайфовать с чашечкой «кофея». Главный начнет газетную планерку в десять, а значит, на любимую работу можно пойти пешком.

Юля написала свое первое стихотворение во втором классе, оно так понравилось классной руководительнице Ольге Сергеевне, что его тут же поместили в стенгазету. Посвящалось стихотворение маме и было по-детски наивное и милое. С тех самых пор Юля Сорнева была самым активным участником конкурсов чтецов, а свои стихи записывала в отдельную тетрадку, авось пригодятся. В десятом классе ее сочинения были лучшими в школе, поэтому поступление на факультет журналистики стало логичным продолжением школьных литературных успехов. В городскую газету «Наш город» ее взяли уже на третьем курсе журфака, но сначала только внештатным корреспондентом, и два года она ходила в выходные дни на спортивные мероприятия, а потом отписывалась колонкой. Спортивная тема ее не вдохновляла, но она знала, как правильно строить тексты, как брать интервью, материалы были неплохие, но обычные, ничем не выделяющиеся и не запоминающиеся. Она честно старалась, читала спортивные подборки в Интернете, заглядывала на страничку «Отечественного спорта» и недоумевала, зачем известный спортивный комментатор в который раз обещает побриться наголо, если сборная России не выйдет в плей-офф. Юлька ни за что бы не рассталась со своими шикарными волосами из-за каких-то неумелых футболистов. Другое дело, военная или гражданская журналистика, где можно проявить себя как личность. Но где взяться такой журналистике в провинциальном городке? Спортивную тему наконец отдали вновь пришедшему в газету журналисту Гоше, а Юля, которая теперь работала в газете на постоянной основе, выполняла задания главреда и писала в основном на социально-политические темы, и ей это нравилось гораздо больше, чем томиться на спортивных площадках.

В редакции было шумно, Юля раздвинула на своем столе бумаги и среди них нашла кружку. Утро в редакции начиналось с чаепития, это было традицией – пить чай и обсуждать городские новости. Они, то есть новости, имели обыкновение скапливаться у ответственного секретаря газеты Милы Сергеевны. Она знала, что происходит в городе, потому что везде у нее были «свои девочки» – секретарши, знакомые, знакомые знакомых, родственники знакомых, одноклассники знакомых и родственников, и эта цепочка не кончалась. Каждое «звено» информационной цепочки Милы щедро делилось тем, что знало, а если и не знало наверняка, то добавляло что-то от себя.

– У зама мэра по социальным вопросам – сын-наркоман.

– Что вы такое говорите, Мила Сергеевна?! – возмущалась корректор Римма. – Как же его назначили отвечать за социальные вопросы?

Мила держала паузу и помешивала чай красивой ложечкой.

– Девочка моя, я всегда говорю то, что знаю наверняка, только вот источник свой выдать не могу!

– Да какой это источник, сплетни это! А журналист не может сплетнями заниматься.

– Журналист может все! Сплетни, моя дорогая, это неверные сведения, а мы любые сведения проверяем – верные, неверные и выбираем, какие сочтем нужными. Материал можно сделать и на слухах, и на сплетнях, было бы желание.

– А как же достоверность?

– Достоверность, когда ты точно уверена, что в этом слове надо поставить букву «а», а не «о». Остальное называется журналистским мастерством.

– То-то вы недавно с фотографией депутата Семешова лажанулись!

– Так он сам виноват, прислал свое фото в кепке, а оно в кепке никак не ложилось, я и попросила другую фотографию, без кепки. Он, как оказалось, в командировку уехал, газету сдавать надо, вот мы с верстаком небольшую прическу ему приделали. Кто же знал, что он в жизни лысый? Ничего, Семешов не расстроился, до сих пор смеется, говорит, у меня давно таких кудрей не было.

Юлька развеселилась, потому что живо представила, как лысый депутат увидел свою косматую голову на фотографии в газете.

– Мила Сергеевна, вы неотразимы! Любые промахи переводите в успехи, и эта позиция мне нравится!

– Семешов потом конфеты в редакцию приносил, извинялся, что в командировку не вовремя уехал. Римке конфет не досталось, вот она и злится.

– Скажете тоже!

– Все на планерку! – раздался зычный голос секретарши из приемной, и компания двинулась по коридору в кабинет Главного.

Егор Петрович Заурский рулил местной газетой лет двадцать, сколько помнила Юля местную газету, столько там был Заурский. Он первый в городе решил сделать независимую прессу и не прогадал, газета стала его удачным бизнес-проектом, творческой реализацией, делом всей жизни, семьей. Сегодня на планерке главред был зол.

– Наш тираж падает. Еще в прошлом месяце газета держала тираж двадцать тысяч, а в этом месяце – восемнадцать. Вы слышите, восемнадцать! Это катастрофа, дети мои!

Заурский почему-то всех называл «дети мои», и даже Милу Сергеевну, которая в дети ему никак не подходила по возрасту. Отдел продаж в лице шустрого Арсения Римьянова тут же рапортовал:

– Не смертельный это возврат, Егор Петрович! Были времена и похуже, потом тираж восстанавливали.

– Ты что, обстановки не знаешь? Нынче в стране кризис. Люди на наше чтиво не хотят деньги тратить, две тысячи человек не хотят! Значит, нет у нас материалов, которые бы читались запоем, рассказы о которых передавались бы по городу. Включаем все свои мозги, дети мои, давайте креативить, идеи разрабатывать, придумывать, чем покорять читателя.

Мила Сергеевна скривилась:

– Да мы и так конкурс за конкурсом проводим, рекламодателей во все места зацеловали. Может, люди стали о пищеварении заботиться и газет советских не читать, как у Булгакова?

– Ваши шутки неуместны! – рявкнул Заурский. – Думаем, думаем!

– Вас срочно прокуратура! Возьмете трубку? – в дверь заглянула секретарша Сонечка.

– Давай сюда прокуратуру! – Главный взял телефон, и его настроение резко поменялось. В глазах зажегся интерес, словно к ближнему свету добавился дальний.

– Не может быть, не может быть! – Он начал приплясывать около кресла. Что вы говорите! – Мы будем через полчаса. Все равно никто, кроме нас, эту информацию не даст, муниципальной газете, что кормится из бюджета, даже не разрешат к вам приблизиться. Она власть критиковать не смеет.

Есть! Эксклюзив есть! Тот самый, для читателей! Только что звонил городской прокурор, он обнаружил у себя в кабинете подслушивающее устройство и уверен, что это – дело рук нашего мэра. Через полчаса пресс-конференция в его кабинете специально для нас. – Главред оглядел собравшихся. – Юлечка! Собирайся, нынче твой выход.

Юлька взвизгнула от такой журналистской удачи, и через пятнадцать минут редакционная машина была у здания городской прокуратуры.

Глава 2

Он любил открывать домашний сейф. Сейф был вмонтирован в стену подвала, потайная дверь замаскирована под кирпичи, и о том, что хранилище денег в жилище существует, знал только он. Мужчина каждый раз пересчитывал тугие пачки, гладил их заскорузлыми пальцами, вдыхал аромат. Ему казалось, что деньги пахнут по-особому: нереальным благополучием, счастьем, пальмами, морем – тем, что он никогда в жизни не видел. Он мог разговаривать с купюрами односложными фразами, которые, как ему казалось, деньги понимали.

– Как хорошо! – каждый раз произносил мужчина, когда подкладывал в сейф еще одну тоненькую пачку.

Жена, наверное, догадывалась, что есть место, где супруг держит накопления, но искать его «захоронку» у нее и в мыслях не было, а если бы мысль возникла, то у нее не было бы шансов найти что-либо.

Роман Шарулев был патологически жаден не только по отношению к родным и близким, он даже на себя не тратил лишнюю копейку.

Он был десятым ребенком в семье. Жили они в деревне под Томском. Жили бедно, голодали. Мать с отцом выбивались из сил, много работали, но прокормить такую ораву было сложно. Донашивая за старшими братьями обноски, Роман ненавидел свой старый дом с залатанной крышей, корову-кормилицу, которую нужно было выгонять утром и загонять вечером, трех своих сестер, которые вечно подтрунивали над ним и больно щипали. С восьми лет он жил в томском интернате и уже тогда знал, что в деревню к семье не вернется никогда, и хотел скорее забыть потрескавшиеся от работы черные руки отца, вечно грустные глаза матери и тяжелые кулаки старших братьев. Роман цеплялся за жизнь так крепко, словно бульдог, и не было такой силы, способной его оторвать.

Он с детства чувствовал себя обделенным, ему постоянно чего-то не хватало, и желание сэкономить – на продуктах, одежде, а потом на чувствах, – стало для него нормой. Шарулев не мог делиться тем, чего у него не было: материальными благами, светлыми эмоциями и чувственными переживаниями. В его голове был постоянно включен калькулятор, то и дело производящий вычисления.

– Шестьсот минус двадцать пять и плюс шестнадцать… и так далее.

Роман окончил институт и уехал в небольшой сибирский город, на легендарное предприятие, где изготавливались космические летательные аппараты. Несмотря на высшее образование, взяли его только рабочим, но пообещали место инженера, нужно было только подождать. Ждать Роман умел, и ждать пришлось недолго, шесть месяцев. Этого времени вполне хватило, чтобы у него возникли «отношения». С противоположным полом у Романа как-то не ладилось, он стеснялся своих бело-розовых рук с яркими рыжими веснушками, не умел общаться с девушками и, самое главное, не хотел на них тратиться. Ведь если пригласить девушку на свидание, к примеру в кино, то надо как минимум купить два билета, а не один, а потом еще к этому может добавиться попкорн, мороженое и, не дай бог, шампанское. Девушкам только палец в рот положи, они заглотят руку по самое плечо.

Инспектор отдела кадров Танечка, куда Роман пришел устраиваться на работу, сразу почувствовала, что он холостой, и перешла к активным действиям.

– Роман, я приглашаю вас в кино, – без церемоний объявила она, когда Шарулев заполнял анкету для приема на работу.