Память. Часть1

– А оружие зачем? – с восхищенным блеском в глазах спросил Анджей.

– Чтобы отстаивать свои интересы! Чтобы освободить всех рабочих от гнёта, чтобы бороться за свободу! – уверенность вновь вернулась к Валентину после поддержки друзей.

– А сами-то вы, анархисты, чем занимаетесь, где работаете? – уточнил Стах.

– Мы не можем работать на буржуев, этим мы только их власть укрепляем, понимаешь? – проникновенно сказал Валя.

– А на что живёте? – не мог понять Стах.

– Они же экспроприируют всё, уж на еду себе всегда смогут немного денег оставить, – с усмешкой объяснил Якуб. – Или не немножко.

– Ну что, неучи, всё поняли? А теперь, давайте горилки выпьем!– вытаскивая из телеги большую зеленоватую бутыль, предложил Гаврила.

– Сам гнал или экспропировал? – спросил Якуб ехидно.

– Говорить сначала научись, потом ехидничай, – добродушно проговорил, оглаживая рукой и с вожделением поглядывая на полную бутыль, Гаврила.

– Наливай! – согласился Анджей.

– За анархию – мать порядка! – гаркнул любимый лозунг Богдан.

Через полчаса уже трудно было понять кто из мужиков анархист, а кто нет. Все говорили лозунгами, все были друзьями. Идеологические разногласия были стёрты легко и просто бутылкой самогона. Воистину волшебная жидкость!

11. Роды

Орина обрадовалась, что, наконец, избавится от бремени, от которого она уже устала, которое начало угнетать. Девушка чувствовала себя фермой по производству детей, она сама уже никого не интересовала, все интересовались ею, как местом для вынашивания ребёнка. Сама она жила лишь ожиданием окончания этой муки, и вот, наконец, начались роды. Она обрадовалась и испугалась одновременно. Она видела, как рожала Олеся, этот опыт не добавлял оптимизма.

На мучения женщины во время родов лучше не смотреть. Роженица забывает их быстро, так уж устроена человеческая психика, какой-то хитрый механизм помогает забыть негативные переживания. Физиологический процесс, запланированный самой природой, не оставляет рубцов, так как воспринимается организмом как нечто естественное, а зритель со стороны долго помнит картины этого «страшного кино».

Схватки тянулись невыносимо долго, и когда пришло время потуг, Орина безумно устала. Равнодушие и апатия пришли на смену страстному желанию, чтобы всё быстрее закончилось. Потуги не приводили к результату, ребёнок не двигался.

– Положение плода неправильное, – поставила диагноз бабушка Ярина.

Орине было уже всё равно, она не открывала глаз, лишь завывала тоскливо при каждой новой потуге. Ганна грустно смотрела на женщину, гладила её по руке. Такие случаи обычно заканчивались летальным исходом и для роженицы, и для ребёнка, но Александра была другого мнения.

– Давайте я попробую, – вдруг, сказала она.

– Что ты попробуешь? – удивилась Ганна.

– Развернуть ребёнка, он же лежит поперёк. Нужно развернуть его ногами вперёд и тянуть за ноги, телят так иногда вытаскивают, – спокойным тоном предложила Саша.

– Ты что с ума сошла, а если голова застрянет? – изумилась Ганна.

– Потуги скоро закончатся, и тогда шансов выжить у ребёнка не останется, – чётко произнесла Саша. – А промежность рассечь можно, если голова не будет проходить.

– Сделайте хоть что-нибудь, – сказала Орина, – подыхаю я. Вытащите его из меня. Хоть перед смертью спокойно вздохну один раз, не могу больше это терпеть.

– Пусть пробует, – посоветовала бабка Ярина.

Ганна долго смотрела на Орину, затем коротко кивнула Александре.

– Начинай.

– Мне нужны простыни, острый нож, горячая вода.

Ганна, молча, обречённо глядя вникуда, подготовила всё это.

– Дайте ей горилки, – приказала Саша.

Глаза Ганны изумлённо расширились, но приказание мать выполнила без споров.

– Перенесём её на стол! – последовал новый приказ. Забежал бледный, измученный ожиданием Семён и перенёс Орину.

– Останься, поможешь,– сказала Семёну Саша, – мой руки.

Александра засунула руку куда-то внутрь Орины, резко сказала Семёну:

– Держи её за плечи. Да не так. Прижми её всем телом к столу, руками схватись за столешницу.

Александра сделала мягкое, но сильное движение, Орина дёрнулась и закричала.

– Теперь надави предплечьем на верхнюю часть живота и сдвигай руку медленно вниз, как будто выдавливаешь. Сильней! – крикнула она. – Подайте нож. Пашка! Подавай полотенца! -она рассекла живую плоть, Орина уже не реагировала. – Ганна, поговорите с ней, полейте лицо водой! Дайте ей ещё горилки!

Саша тянула ребёнка за ножки, Семён выдавливал плод, навалившись предплечьем на живот.

– Угробишь дитя! – крикнула Ганна.

– Дави, Семён, не слушай её! – резко выпалила Саша.

Саша ещё углубила разрез, и, наконец, плод вышел и, как ни странно, сразу закричал.

– Мальчик, – сказала Саша, передала окровавленного ребёнка Ганне. – Пашка, иглу и нитку из жилы тащи.

Ожидая выполнения приказа, девушка подошла к лавке, взяла бутылку горилки, выпила глоток, затем помыла руки, и облила их из той же бутылки.

– Держи её крепко, – сказала она Семёну и полила горилкой на место разреза.

Орина уже не шевелилась. Саша взяла иглу и стала зашивать рассечённую плоть как заправский скорняк, будто делала это каждое утро.

А на дворе и так уже было утро. Закончив операцию, Саша присела на крыльцо, переминая в руках окровавленное полотенце. Орине приложили к груди ребёнка, и он сразу же принялся сосать, умело и настойчиво, чмокая. Ганна вымыла избу, села рядом с Сашей. Саша вдруг разрыдалась, как маленькая, и уткнулась Ганне в плечо, она, по сути, и была ещё маленькой наивной девочкой.

Солнце вставало. Начинался новый день, а вместе с ним начиналась ещё одна новая жизнь.

12. Дорога

Анджей уехал с анархистами. Понравилась ему их уверенность, свобода; ему открылась перспектива какой-то новой, неведомой жизни. Возможность попасть домой с каждым днём представлялась всё более призрачной, так как Австро-Венгры наступали, и линия фронта продвигалась вглубь России. Анджей бросился навстречу неизведанному, с малознакомыми людьми, сам не понимая, куда и зачем идёт, увлечённый волной авантюризма и сомнительной романтики. Неожиданно свела судьба Анджея со Стахом и Якубом, потом внезапно развела. Увидятся ли они ещё когда-нибудь? Неизвестно.

Стах и Якуб же упорно стремились к дому, у них не было никаких идей, как перейти линию фронта, и даже если они смогут это сделать, трудно даже предположить, как встретят их на родине. Сейчас их села заняла австрийская армия, а они являются солдатами русского войска, то есть врагами, но и здесь, на территории России, они были преступниками, сбежавшими из-под стражи. И там, и здесь они были чужими. Такие мрачные мысли одолевали их, они шли по дороге, отстранённо наблюдая за жизнью, занятые бесплодными попытками найти выход из безвыходного положения. Враги для всех, чужие в своей стране, предатели и преступники. Думали ли когда-нибудь эти простые крестьяне, что окажутся в таком положении?