Настроение

Это случилось в ту пору, когда всё, что производилось в Ростове предприятиями пищевой промышленности, непременно отсылалось в столицу для достойного пропитания ее жителей. На прилавках же наших магазинов красовались лишь неизменные пачки соли, банки с жёлтыми пересоленными огурцами, да страшное китовое мясо, которое народ так и не смог освоить, а тем более – полюбить.

Сыну моему было в то время лет десять и его растущий организм, естественно, нуждался в нормальной пище – с белками да с витаминами. И каждый день я решала свой трудный вопрос: «Чем его, этот организм, накормить?»

К тому времени я уже благополучно разошлась со своим супругом и поэтому отвечать на этот вопрос, кроме меня, было некому. Рабочим кое-что из продуктов ещё перепадало, номенклатурные работники тоже не бедствовали, а таким, как я, «работникам умственного труда» не спалось ночами. Вот и придумали эти умные головы так называемые «экскурсии», а по сути – «набеги» в ближайшие, более благополучные, города соседней Украины.

Итак, субботним утром сразу несколько не самых комфортабельных автобусов часа четыре по не самым лучшим дорогам России и, по несколько более укатанным – украинским, везли охочий до покупок люд на «экскурсию». Отсидев все части тела, которые только можно отсидеть, страждущий «десант» вываливался из автобусов и словно муравьи, расползался по улицам Донецка.

Кто-то, не сильно нуждающийся в продуктах, летел в универмаг; кто-то, предпочитая маленькие галантерейные магазины, отоваривался в них болгарскими дешёвыми шампунями, пахучим туалетным мылом, махровыми полотенцами, детской одежонкой; кто-то бежал в кондитерский за конфетами «к празднику».

У меня же был свой маршрут: на автобусе или на такси (тогда это было вполне доступно) я мчалась в далёкий от центральных улиц огромный кулинарный магазин, где отоваривалась «по полной программе». Я «хапала» всё: колбасу «московский хлебец», которою местный народец брезговал, а москвичи о существовании оной даже не подозревали, и так называемую – «чайную»; а если совсем уж повезёт, – то и «докторскую». Не было колбасы – брала «зельц». Сама я его в рот не брала, но ребёнок почему-то его любил (видимо, за неимением лучшего!).

А уже после отдела колбас я бежала в отдел полуфабрикатов: там маленьких котлеток по 8 копеек я набирала штук 30, а для себя – запечённого карпа. Счастливая, увешанная сумками, я по дороге к автостанции умудрялась пробежать по уже частично опустошённым коллегами промтоварным магазинам, чтобы накупить подарки близким на предстоящие у них дни рождения, т.к. в Ростове ничего приличного тоже нельзя было купить. Что поделать, коли пришлось жить в эпоху тотального дефицита?

Казалось, только на ушах не висели сумки, когда безумно уставшая, но по-матерински счастливая, возвращалась я в свой автобус с жёсткими не в меру сиденьями. Что творилось в ближайший после его отправления час!

Возбуждённые беготнёй по магазинам и удачными (так им казалось!) покупками, женщины пускали по всему автобусу обновы для всеобщего обозрения: кто-то восхищался, кто-то расстраивался по поводу не-встречи с таким замечательной вещицей, кто-то сразу засыпал, сражённый усталостью от стояния в очередях и перетаскивания тяжеленных сумок. А кое-кто, жадно отрывая зубами куски колбасы и отламывая грязными руками ломти вкусно пахнущего украинского хлебушка, запихивал в голодные рты долгожданные «деликатесы».

О том, как потом, обременённые поклажей, женщины добирались до дома – можно писать отдельный рассказ. Лично я, уже не в силах забраться в переполненный троллейбус, брала такси с доплатой водителю «за доставку» на 3-й этаж, после чего, «порастыкав» по полкам холодильника приобретённое с таким трудом добро и едва усев принять душ, сваливалась замертво на диван.

Растягивая, по возможности надолго, привезённые продукты, я жила относительно спокойно в некоем благостном состоянии: сын накормлен, учится прилично, спортом занимается – значит, всё хорошо.

Однажды, когда из драгоценных припасов оставался только кусок колбасы граммов на 400, я, придя с работы домой, обнаружила дома голодного зарёванного сына в порванной рубашке. Почувствовав неладное, стала расспрашивать ребёнка, что же такое произошло с ним в моё отсутствие. После долгих уговоров мальчик, явно не желавший возвращаться к неприятному эпизоду, всё-таки, волнуясь и путаясь в словах, рассказал о том, что, ожидая моего возвращения, он, не посмотрев в «глазок», открыл дверь Виктору – соседу, который никогда дотоле не бывал у нас в квартире и общение с которым осуществлялось только на уровне: «здрассьте-здрассьте».

Парень этот происходил из явно неблагополучной семьи: папа – прочерк, мама – алкоголичка. Я ещё застала её, обитательницу полуподвальной квартирки в задрипанной «хрущёвке», где двумя этажами выше проживала и я со своим сыном.

Мамаша Виктора – Маруся – женщина со следами былой красоты, вечно опухшая внешне и душевно опустошённая изнутри, улыбалась при встрече почти беззубой улыбкой и, шаркая ногами, медленно «уползала» в свою «норку». Так она выглядела в свои неполные 40 лет, а вскоре и умерла от неизлечимого недуга. Мальчик-подросток, сын, очень любивший свою непутёвую мать, сильно горевал поначалу, но потихоньку и сам пристрастился к выпивке.

В его квартире стали собираться подозрительные личности, из-за которых соседи чувствовали себя очень неспокойно. А потом стало известно, что Виктор неравнодушен и к наркотикам. И вот я узнала, что именно этот молодой человек решил навестить нашу квартиру в поисках закуски для себя и своих «друзей».

Слегка наподдав моему мальчику и пригрозив худшей расправой за сопротивление, он бесцеремонно выгреб из холодильника всё съестное, в том числе и тот злосчастный, последний кусок колбасы, и, прихватив, как и подобает «настоящему» интеллектуалу, – книгу (как сейчас помню – «Порт-Артур»), преспокойно удалился восвояси.

Когда после рассказа, вновь заставившего сына пережить неприятный визит, я заторопилась к двери, – мальчик буквально повис у меня на руках, умоляя не ходить к этому страшному для него человеку для «разбора полётов». Как могла, я объяснила, что только заберу нашу книжку (одну из любимых книг моей покойной мамы) и вернусь.

Страха во мне не было нисколько. Наверно, так бывает со всеми матерями, когда им приходится защищать своих чад перед обидчиком. На мой звонок в дверь Виктор вышел на площадку. Был он не сильно, но достаточно выпивши.

Я разъярённой кошкой набросилась на него, в запале выкрикивая свои обиды, а заодно и обиды всех женщин, обречённых в одиночку, в не самые лёгкие советские времена, воспитывать своих отпрысков. Вылила на парня столь сильный поток эмоций, что он некоторое время стоял столбом и молчал.

Когда я обозвала его мерзким вором, трусом и гнидой, он внезапно «ожил» и, недолго думая, достал из кармана нож-финку, с которым я, в силу некоторых жизненных обстоятельств, уже была знакома. И точно так же, как во времена моей юности, я почувствовала лёгкий укол в левый бок и леденящую кожу прохладу острого лезвия.

И всё-таки, – того прежнего животного страха во мне уже не было. Видно, сказался приобретённый жизненный опыт. Времени на размышление не было. Рискуя в порыве агрессии быть пронзённой страшным ножом, я как-то интуитивно подняла руку и погладила этого несчастного по голове.

От неожиданности парень на мгновение замер, продолжая держать нож в том же положении. А я, продолжая гладить его по волосам, стала говорить Виктору, что помню его очаровательным малышом, гордо шагавшим с тогда ещё молодой и трезвой его мамой в первый класс. И что в то время я никогда бы не подумала, что он, став взрослым, будет способен обидеть мальчика, который, как и он сам, рос без отца.

Я спросила, как бы прореагировала его мама, узнай она о таком неблаговидном поступке любимого сына. Говоря так, я уже сама по-матерински жалела этого обиженного жизнью парня, обделённого в пору своего взросления не только любовью близких ему людей, но и тогда, и впоследствии, – простым человеческим вниманием.

Совершенно неожиданно для меня Виктор как-то внезапно обмяк, расслабился и, как следствие, я уже не почувствовала холодного касания острия ножа о моё тело. Виктор отстранился и внимательно посмотрел мне в глаза. Видно было, как быстро наступало его отрезвление.

А когда я, не отводя взгляда, сказала, что считаю его низменный поступок случайностью и уверена, что на самом деле он не таков, каким хочет казаться окружающим – этаким крутым безбашенным парнем. Я-то знаю, что он, Виктор, – хороший, светлый человек, просто заблудившийся на жизненной дороге и стоящий пока на распутье. Я сказала, что помогу ему, если только он сам этого захочет.

Не успела я закончить последнюю фразу, как этот, едва протрезвевший, практически потерянный для общества человек, обнял меня и, – буквально по-детски разрыдался у меня на плече. Всё думанное-передуманное, всё выстраданное этим юношей за его недолгую жизнь, вылилось мне «в жилетку». Я стояла, совершенно растерянная и опустошённая, не ожидавшая подобного финала.

Да это и не было финалом. Виктор, придя в себя и убрав, наконец, в карман ножик, сказал мне, глядя прямо в глаза, следующее: «Мать, прости меня и скажи своему пацану, что если кто его тронет, – будет иметь дело со мной: уж я найду, как защитить его! Он мне теперь – братан! Прости, мать! – Дурак я, подонок!»

И опять в его глазах заблестели слёзы. И тогда, когда, казалось бы, всё уже было сказано, я дала понять парню, что в любой момент, если ему понадобятся мой совет или уши, чтобы выслушать его, он может зайти к нам. Стоит ли говорить о том, что назавтра провинившийся сосед наш вернул украденную книгу и принёс вдобавок, неизвестно откуда добытый им, целый батон «докторской».

К моему величайшему изумлению после этого нашего разговора Виктор действительно стал мало-помалу выправляться, вернулся на работу, в течение года перестал пить, а потом и курить «травку». Изредка заходил он похвалиться положительными изменениями в своей судьбе, расспрашивал моего сынишку об учёбе, об увлечениях, а однажды, с премии, купил ему настоящий новый велосипед. Мы с сынишкой от души порадовались успехам и нежданному подарку новоявленного «родственника»

У Виктора появились новые друзья, а вскоре он познакомился с хорошей, очень симпатичной девушкой Викой, на которой впоследствии и женился. Уезжали мы из города, когда молодая пара – Виктор и Виктория – уже ждали своего первенца.

А как бы сложилась жизнь этого молодого человека, не случись та история с «докторской» колбасой?

Авторучка фирмы Паркер

Хотелось бы знать: могу ли я хотя бы в воскресенье отдохнуть от жарких объятий моей хозяйки?! Всю неделю, не зная покоя, трудилась я, как папа Карло! Так нет – надо и сегодня!

И что ей неймется, этой несносной женщине? Строчит, строчит что-то целыми днями! И чего строчит-то? Тоже мне писательница – Толстой в юбке!

Карандашей у нее – пруд пруди, ручек шариковых – море разливанное! Так нет же: руки, аки щупальца, так и тянутся – да не к обычным, перьевым, ручкам, а ко мне, авторучке фирмы «Паркер»!

Как подумаю, что снова окажусь в ее мокрых от возбуждения пальцах, что в который раз в порыве вдохновения она начнет кусать мой колпачок… – верите ли, чернила во мне от ярости закипают! Невостребованные ручки и карандаши возмущаются, даже ревнуют!

А почему, думаете, хозяйка так ко мне прикипела? Да потому, что она, видите ли, сочиняя свои так называемые стихи и романы, обычными ручками не поспевает за своими мыслями, а вот чернила – самое то! А вот что она не так давно учудила: сначала долго и нервно рылась в своем заветном сундучке, где хранились старые письма, открытки и фотографии.

Потом вытащила из него какую-то открытку с изображением ярко-красного сердечка и написала крупными красивыми буквами:

– «На тебе сошелся клином белый свет!»

Потом осторожно, с явным волнением, прикоснулась губами к написанному, вложила открытку в конверт и заспешила на почту. А через неделю эта открытка вернулась уже в другом конверте, и я подсмотрела, что там, чуть ниже ее поцелуя, не менее крупными буквами черным по белому было написано:

– «…Но пропал за поворотом санный след!»

Знаете, а ведь я растерялась: эти черные буквы на открытке стали медленно-медленно расплываться и вскоре стали совсем неразличимы.

Оказывается, моя хозяйка – эта гордая, уверенная в себе женщина – умеет страдать! Мне стало жалко ее, я даже сама чуть не расплакалась, но вовремя спохватилась: не хватало еще больше расстроить ее, оросив новую скатерть моими чернильными слезами!

Да Бог с ними – с выходными – я готова была работать сколько угодно без перерыва, лишь бы не видеть слез в глазах этой прекрасной женщины! Но я – я отдыхала целый месяц: она не притрагивалась больше ко мне! Она просто сидела часами, тупо уставившись или в окно, или в телевизор, и совсем не подходила к телефону. Я рано ложилась спать, поздно просыпалась – курорт, одним словом! Однако со временем в нашем большом доме стало душно, как в склепе.

И только однажды, вместе с весенним ветром и настойчивым звонком у входной двери, в дом ворвалась радость в виде корзины алых роз и визитки: на ней ярким фломастером – твердым мужским почерком было написано:

– «Прости дурака! – Это на ТЕБЕ сошелся клином белый свет!»

И я опять много работаю – иногда без выходных! И очень скоро из печати выйдет ее первая книга стихов под названием «С ТОБОЙ И БЕЗ ТЕБЯ»!

Двор Парамоновых

Этих двух девчушек – ладно скроенных, розовощёких, вечно хохочущих, знал весь двор купцов Парамоновых. Название это, как и название самого большого дома в этом дворе, исходило из давних (для современного читателя) дореволюционных времён. Все постройки поменьше – одно- и двухэтажные дома принадлежали этой же фамилии. Двор был заселён сотнями людей всех национальностей, как и сам многоликий и многонациональный город моего детства – Ростов-на-Дону.

Малышки жили по соседству – в одной из коммунальных квартир одноэтажного домика в самой глубине этого огромного двора. Кроме двух семей – родных одной и другой девочки – в своей комнатушке проживала ещё одинокая вредная старуха Антониха (а может, она только казалась малолеткам старухой?). Для детей же она была воплощением Бабы Яги: необъятных размеров, с обезображенными болезнью ногами, с всклокоченными волосами, с лицом, красным и морщинистым, – она пугала их одним своим видом. Коронной фразой Антонихи, обращённой к детям, была такая: «Не люблю, когда брэшуть!». Причём, говорилось это по любому поводу. Но в общем, бабулька не сильно отравляла девочкам их существование.