Настроение

И вдруг, как молния сверкнула:

– Ле-ле-ленка?! – выдавил в ответ я. – А-а-от-ку-да?

Внезапно начавшееся заикание так же внезапно прошло.

– Ленка-то откуда взялась?

– Да вчера из Ростова прикатила: у нее отгулов накопилось на две недели! Между прочим, это она предложила позвонить тебе! Что? Да, конечно, спрашивала. Да, конечно, помнит. Да, такая же, – даже еще похорошела! И думать не моги отказываться!

– Какой отказываться? – Ноги вдруг стали ватными, на лбу появилась испарина. Неужели всерьез заболеваю?

– Алло, алло! Куда ты пропал? – раздалось в трубке. Живо собирайся! Ленка уже и перекус нам по пакетикам разложила. Все: отбой!

Растерянный, в растрепанных чувствах, я с трудом поднялся с постели, вновь открыл окно: свежесть, птички поют, да и тучки совсем маленькие!

С трудом дотянулся до турника, повисел, как мокрое белье на веревке – поясницу-то и отпустило! Помассировал палец на ушибленной ноге – боли как не бывало! Глотнул свежего чая с лимоном – хорошо пошло, и горло не саднит!

Как говорит Жванецкий: «Нормально, Григорий! – Отлично, Константин!»

– Дзин-нь! – Бросился к телефону. Внутри похолодело: – Неужели встреча накрылась?

– Лешка, по секрету – пока сеструха в ванной – но учти: ты ничего не знаешь! Ленка-то наша – в разводе! Муженек ее гульнул пару раз, ну, а наша девушка не стерпела, да и выпроводила гулену куда подальше. Смотри, парень, – твой шанс: не упусти!

От неожиданной вести я чуть не спятил! Я заметался по комнате, я по второму разу умылся и почистил зубы. Остатки сна мгновенно улетучились! То и дело поглядывая на часы, я одел свой новый спортивный костюм, купил на углу букетик гвоздик и, оседлав двухколесного друга, отправился туда, где ждала меня моя Любовь – единственная и неповторимая!

– Ну, привет, Ленка! Лена, Леночка, Солнышко! Как же я соскучился по тебе!

Зацеловал ее, подхватил на руки и закружил мою красавицу!

Вот оно, мое счастье:

– Ленка, Леночка, Солнышко!

В этот самый миг я, наконец, понял: в сорок лет – жизнь, действительно, только начинается!

Совсем рядом кто-то деликатно кашлянул: раз, другой – но ничто и никто на свете не мог помешать нам в эти счастливые минуты!

И, только выпустив из объятий Женщину моей мечты, я, ошалев от нечаянной радости, повернулся в сторону друга:

– А-а, Борис! Ну, привет!

Не говоря ни слова, приятель откуда-то из-за спины достал бутылку «Шампанского», каким-то неуловимым движением ловко откупорил ее, разлил прекрасную пенистую влагу по пластиковым стаканчикам и торжественно провозгласил:

– Лешка! С юбилеем!

Невольные свидетели незапланированного торжества тут же скандировали хором:

– По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем!

Борис потихоньку взял меня под локоток и прошептал:

– Ну, как тебе подарок ко дню рождения? – и взглядом указал на Лену.

– Спасибо, Борька: ты – настоящий друг! И сюрприз твой – удался!

И я, враз скинувший десяток лет, помолодевший и счастливый, как мальчишка, – крепко расцеловал моего давнего приятеля.

Потом, ловко подхватил на руки (и где та поясница?) зардевшуюся от радости невесту, усадил ее на свое двухколесное «такси» и повез в новую, счастливую жизнь!

Про кота Масяню и его Большую Любовь

Уж не знаю, кто и когда внушил этому куршивому созданию, что именно он – Масяня – будущий Царь Зверей… Скорее всего, – это уличная мама-кошка, в последний раз перед расставанием облизывая своего несчастного потомка и торопясь начать с чистого листа семейную жизнь с неким Василием из соседнего двора, – шепнула сынишке с виноватым видом:

– Не обижайся, милый. Я точно знаю – будет у тебя и свой дом, и вкусная еда – с витаминами да минералами, и постель мягкая, и туалет отдельный.

Сказала – и растворилась в темноте подворотни. Сколько часов пролежал малыш, в котором едва теплилась жизнь, на холоде – никто уже не скажет.

Прохожая – сердобольная старушка, обрыдавшись от жалости к сиротинке, что тоненьким дребезжащим голоском взывал о милосердии, кряхтя, склонилась почти до земли, подняла это жалкое создание, завернула в тряпицу, да и отнесла кроху к ветеринару, чья лечебница располагалась по соседству.

– Вот, милай, котёночка принесла, плохой совсем. Подмогни ему Христа ради, а то —неровён час— издохнет, болезный.

– Не видишь, бабуль, занят я. Потом, потом…

Ветеринарный доктор в это время за хорошие деньги скальпелем и пинцетом лишал красавца-перса возможности любить и быть любимым какой-нибудь изящной, возможно, в меру капризной, но нежной и ласковой кошечкой.

Поэтому всякое вмешательство в это «священнодействие» вершитель кошачьих судеб счёл неуместным.

Но и бабуля считала своё дело правым и не терпящим отлагательств.

– Дохтор, а дохтор, посмотри котика – уже со слезами в голосе робко проскрипела старушка.

Врач, опасаясь, что постороннее вмешательство не позволит ему качественно отсечь ничего не подозревающему пациенту лишние детали, раздражённо кивнул:

– Бабуль, ну ты достала меня! – и, не оглядываясь, рукой, затянутой в резиновую перчатку, указал куда-то в дальний угол коридора.

– Ладно, положи его в коробку и иди, иди уже, не мешай.

Очень бережно старушка опустила котёнка, не перестававшего жаловаться на жестокую жизнь, на импровизированное ложе.

Перекрестив на всякий случай найдёныша, бабуля ладошкой утёрла заблудившуюся в лабиринте морщин слезинку и пошла себе по своим старушечьим делам.

Закончив операцию, доктор подошёл, наконец, к пищащему в углу комочку.

Осторожно осмотрел бедолагу, послушал крохотное, трепыхающееся от холода, страха и обиды, сердечко, и грустно констатировал:

– Не жилец!

Действительно, вид у котёнка был никудышный: он дрожал всем своим тщедушным тельцем и щурил маленькие слезящиеся глазки с засохшими корочками гноя; под носом его красовались зелёные пузыри. Это был по-настоящему сильно простуженный больной ребёнок – только не человеческий, а кошачьего роду-племени.