– Да сами вы настоящие собаки, – не выдержал Вадим
– А это ты посторожнее, статья за оскорбление при исполнении, ее никто не отменял, а тебе лечиться надо еще, чтобы если не мужиком, то хоть человеком был.
Напоминание о той самой статье успокоило Вадима окончательно, и он сдался в руки представителей закона, не пинаясь и не вырываясь больше.
Глава 3 Оранжевый или Рыжий бес?
Рыжий бес присел на нары в обезьяннике.
– Тебе поставили укол, обезболили, это я уговорил их, чего так маяться-то, говорят, это самое больное место.
– Ты? А почему ты не сказал, что у этой швабры есть собака?
– Не знал, – не моргнув глазом, соврал бес.
– Не знал, – прохрипел Вадим, конечно он не поверил Оранжевому.
– Но так еще интереснее получилось, забавнее. Ты же писатель-юморист, что еще можно было придумать, чтобы народ посмешить.
Маньяк готов был прибить беса, но как только дернулся, адская боль уложила его на нары. Обезболивающее действовало плохо, было очень больно… К камере подошел капитан полиции и бросил газету.
Бес подхватил ее еще до того, когда она успела коснуться грязного пола.
– Получите то, что заказывали, доставили вам курьеры, просвещайтесь.
– А вот и статья, полюбуйся.
Маньяк впился глазами в текст, где рассказывалось о писательнице, о романе, который хотел похитить и присвоить очередной графоман, о том, что с ним случилось дальше, и как он теперь оказался безвреден для всех окружающих.
– Раньше он писал дрянь, но хотя бы по бабам ходил, а теперь и этого не потребуется. Нет, ходить – то может, но толку от того.
– Что это? – вопил Вадим, – ты же обещал сделать из меня литературного маньяка.
– Прости, с литературным не вышло, пес помешал, мы в другой раз попробуем литературного, но вот тут есть и про литературного.
Он развернул газету, там была громадная статья о философе из Казани, который сначала опубликовал книгу, а потом и совершивши двойное убийство любовницы и ее матери. В реальности он действовал точно так, как было описано в книге. Раскольников наших дней, не больше, не меньше.
– Этот тебя обошел, я же говорил тебе – пиши романы, а не юмористические рассказы, у каждого маньяка свой жанр, тебе одно – ему другое, а я что, я только подсобный рабочий… Принеси, подай, убери, унеси, все остальное творите вы своими руками.
Хотелось пить и есть, но, швырнув ему газету, Рыжий исчез, не таким уж Оранжевым он был, как оказалось, обычный рыжий бес, каких тьма и тьма кругом. Побежал к своей писательнице или еще какого литературного маньяка творить.
– Упырь, – прохрипел Вадим, – осинового кола на тебя нет…
Он закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок малый, у которого отняли любимую игрушку.
Трудна доля маньяка, но как же тяжело быть литературным маньяком…
Хотя у него все впереди, он выйдет из обезьянника и еще всем покажет, на что он способен. Но пока только огромная пасть пса мерещилась гению в полусне, оставалось только благодарить полицейских за то, что они успели вовремя. И надо меньше пить, чтобы фиолетовым, оранжевым, бирюзовым чертям не захотелось использовать тебя в своих целях, твоими руками и другими частями тела творить пиар старухам – графоманкам, будь они неладны, писательницы чертовы. Так за чужой счет в рай и въезжают, как Солоха на черте, или на черте катался все-таки Вакула. Да какая разница, его черт сбросил его и забыл про его существование, гад такой.
Надо меньше пить. Только как не запить от жизни такой? Вот и получается замкнутый круг, из которого гению никогда не выбраться, остается только маньяком стать – Литературным маньяком, но в следующий раз надо подумать, как лучше это сделать, и никаких собак.
А потом появилось стихотворение той самой мерзавки, она его посвятила ему, и даже адрес указала, куда обращаться за пиаром…
Житейские размышления кота Баюна
Ко мне вчера пожаловал упырь,
Он был развязан и мертвецкий пьян,
И разговорчив, озверев в пустыне,
На теле и душе полсотни ран
И комплексов там столько, Велес мой,
Какая чушь летела в этот миг,
Мне показалось, что упырь живой,
Но нет, он мертв, и глубоко проник
Осины кол, не шевелиться вновь,
Кикимора могла б его спасти,
Но он отверг невинную любовь,
И чушь свою все продолжал нести.
Я слушала его, еще шутя,
Жаль упыря, мне, правда, очень жаль,
В его душе старик или дитя
Сражались за иллюзии печаль.
Остановиться он уже не мог,
И все вещал наивно, и кляня,
Сюда он все проблемы приволок,
Не оставлял беспечную меня.
«Я улыбаться мог одним лишь ртом» —
Мне вспомнился Высоцкий в этот миг.
А мой упырь все говорил о том,
Куда мне ехать, как писать, Старик,
Он юношу еще изображал,
Он был безумен и безмерно груб,
Я видела, как от кола страдал,
Но выньте кол, и вырвется из рук.
И вот тогда беды не избежать,
Недаром прикололи упырей,
И Леший мой посетовал: – Опять
Ты с ними носишься, уйди скорей.
– Но как же он? – К Яге перепекать.
– Не выйдет, тут бессильна и она.
А мой упырь все продолжал вещать.
Я думала: – О, бедная страна,
Где столько их сегодня развелось,
Что не увидишь больше и людей,
И вдруг он на меня обрушил злость.
Смеялся Леший: – Ну их, упырей,