Уроки лирики. Анализ стихотворения

И покуда всклокоченный,

В сальной на вороте ризе,

Поп армянский кадит

Над разбитой его головой,

Большеглазая девочка

Ждет его в дальнем Тебризе,

Тяжко носит дитя

И не знает,

Что стала вдовой.

Такая вот история о жизни и смерти русского драматурга, погибшего в 34 года. Русский царь получил извинение от властей и щедрые дары.

О жизни и судьбе Грибоедова задумался и другой узник сталинского режима, поэт Даниил Андреев. Его стихотворение, обращенное к драматургу, начинается с тех самых трагических событий в Тегеране:

Бряцающий напев железных строф Корана

Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног…

Толпа влачила труп по рынкам Тегерана,

И щебень мостовых лицо язвил и жег.

Трещало полотно, сукно рвалось и мокло,

Влачилось клочьями, тащилось бахромой…

Давно уж по глазам очков разбитых стекла

Скользнули, полоснув сознанье вечной тьмой.

Поэта поражает и волнует в большей мере противостояние двух миров, отношение между востоком и западом, бунт в мусульманском мире, в котором по воле судьбы оказался русский человек, европеец. Он словно предвидел все события нашего сегодняшнего дня.

Поистине страшно это воззвание к аллаху, которым они всегда прикрывали любую свою агрессию:

Хвалы, глумленье, вой. – Алла! Алла! Алла!

Он, брошенный, лежал во рву у цитадели,

Он слушал тихий свист вороньего крыла.

И мы видим, как и во все времена брошенного нашим правительством на произвол судьбы русского человека. Он всегда и везде был одинок, но в этом жутком мире одиночество его кажется абсолютным.

О, если б этот звук, воззвав к последним силам,

Равнину снежную напомнил бы ему,

Усадьбу, старый дом, беседу с другом милым,

И парка белого мохнатую кайму.

Но не милые сердцу картины должен был напомнить ему крик ворона, а совсем другие события, происходившие в столице. Оба поэта не могут не вспомнить о скандалах, которые были связанны с именем писателя.

Но если шелест крыл, щемящей каплей яда

Сознанье отравив, напомнил о другом:

Крик воронья на льду, гранит Петрова града,

В морозном воздухе – салютов праздный гром, —

И снова воспоминания о другом бунте, участником которого если не прямо, то косвенно он все-таки был, и понятно, что во многих своих бедах, и в том, что оказался там, поэт был виноват сам.

Быть может, в этот час он понял – слишком поздно, —

Что семя гибели он сам в себе растил,

Что сам он принял рок империи морозной:

Настиг его он здесь, но там – поработил.

Каждый сам определяет свою судьбу, он ушел от наказания в собственном мире, но во многом был виноват, и потому расплата не могла его не застигнуть. Он выбрал свободу и вольность, и не мог не увидеть, как дорого за нее приходится платить.

Его, избранника надежды и свободы,

Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,

Его, зажженное самой Душой Народа,

Как горькая свеча на клиросе земном.

Но смерть – расплата за все, что случилось в этом мире, за вольности и за бурю, которая была посеяна им же совсем недавно.

Смерть утолила все. За раной гаснет рана,

Чуть грезятся еще снега родных равнин…

Закат воспламенил мечети Тегерана.

И в вышине запел о боге муэдзин.

Поэт в первой половине ХХ века, собственной жизнью и свободой расплачивавшийся за идеи тех, кто разбудили Герцена и всю остальную смуту, наверное, имел право упрекнуть того, кто был причастен к первым искрам бунта, уничтожившего весь этот мир. Ему не могло и присниться в кошмарном сне все, что пришлось пережить этим людям, которые оказались жертвами бредовых мечтаний о свободе, равенстве и братстве, беспощадной критики строя и устоев.