Сделаю тебя любимой

Командир хренов. Если я и уберусь, то только ради ребенка, а не потому что он распространяет свои тестетороновые повадки.

– Мне нужна вода.

– Принесу, – говорит он, разбирая очередное бревно так, словно чертов дровосек, который всю жизнь этим занимался. Военный врач, дровосек, охотник, заключенный. Страшно подумать, сколько еще у него ипостасей.

Честно, я совершенно не знала, с чего начать. Осматривала дом, вспоминая все те паблики, которые рассказывали как создать уют в любом доме с помощью разного рода органайзеров. Только вот никто никогда там не упоминал, как навести порядок в лачуге три на пять. Вообще, если подумать, тут все довольно функционально. Вот печка, в которой может поместиться вполне себе такой хлеб, а вот тут кровать, которую можно занавесить, если примостить на этих петлях шторку. У окна стоит столик, и висят полочки. И тут-то я поднимаю голову. Содрогаюсь от количества паутины. Мне сразу хочется чем-то прикрыть Юрку, которому в открытый рот мог вполне свалиться паук. Так что начать нужно именно с них. Проведя ревизию кладовой. Я поняла, что люди здесь жившие были вполне себе запасливыми. Тут тебе и консервы, и сгущенка, и дрожжи. Это даже заставляет улыбнуться, пофантазировать на тему того, что завтра мой завтрак не будет состоять из батончика. А значит, и молоко для малыша будет весьма жирным и вкусным.

– Повезло тебе, Юр, что тут скажешь, – хмыкаю, взяв в руки метелку. Напевая песню Кипелова "Я свободен", я убирала по углам паутину и пыль, накрыв малыша при этом тонкой тканью, чтобы ему не досталось.

Замираю, когда мой припев подхватывает грубый бас, и тут же закрываю рот. Ладно, минет, но петь с ним так, словно я тут добровольно, я не собираюсь.

Он входит в дом с двумя ведрами воды, ставит их со стуком на пол и долго наблюдает за тем, как я, прыгая, пытаюсь добраться до самых дальних углов.

– Давай я закончу, – отбирает он метелку, а я пожимаю плечами. Всего лишь небольшая хитрость, чтобы передать эту работу ему.

С пылью справиться проще, но когда дело доходит до пола, я начинаю стонать и охать.

– Ты оргазмируешь, или тебе больно?

– Очень смешно. Поясница болит.

– Ладно, займись обедом, я сам пол домою.

Спрятав улыбку, я беру большую кастрюлю, малыша, ставлю кастрюлю на огонь, на котором тихонько греется чайник. Удобно он тут все обустроил. Можно просто поставить посуду на эту решетку и спокойно закидывать ингридиенты.

Интересно, буду я сильно мучаться, если отравлю его? С другой стороны, он, скорее всего, заставит меня съесть тарелку первой. Но это сегодня. А через неделю его бдительность угаснет, и он начнет мне доверять.

Суп, да. Иду за консервами с тушенкой, набираю в ковш гречки, в другой соли.

– А тут есть погреб, более холодное место? – выглядываю из кладовой, смотря на то, как лихо Булат моет пол. Даже застываю, рассматривая, как напрягаются ягодицы, пока он скользит тряпкой по полу. Наверное, во время секса они тоже бы так напрягались.

Охренеть. О чем я вообще думаю!?

– Булат?

– Шторы открой и под ногами посмотри. Или тебе нравится больше на мою задницу пялиться?

– Было бы на что пялиться. Вот мой Сережа – спортсмен. У него задница, что надо.

– Какой спорт?

– Он футболист, – не рассказывать же, что он бросал и вернулся только из-за девчонки, которая стала моей соперницей.

– И до сих пор в России живет? Значит, так себе футболист.

– Ты… Просто ничего в этом не понимаешь, – фыркаю я и смотрю под ноги. И правда, люк квадратный. Пытаюсь открыть, но он не поддается. Я и так его, и так.

– Иногда можно просто попросить помощи, – смотрит Булат за моими потугами. Отодвигает бедром вглубь кладовой и легко открывает дверцу. Спускается вниз по лестнице, погружаясь в темень. – Держи. Больше ничего не сохранилось. Даже мука в насекомых.

Он протягивает мне банки. Варенье. Соленье.

Поднимается сам, закрывает люк.

Хочу пройти мимо, но он такой огромный, что своей тушей загораживает весь проход.

– Там довольно прохладно, суп можно хранить, – поворачивается ко мне лицом, нависая сверху. Сюда еле попадает свет, а из-за его огромного тела и вовсе пропадает, оставляя нас в полной тени.

– Отлично, мне нужно суп сварить, – пытаюсь не трогать его в этом тесном пространстве, не вдыхать запах пота, который блестит на его теле. Старался, пол мыл. И главное, не смотреть в глаза, которыми, я знаю, он уже раздел меня и выебал пря

мо у этих полок, гремя банками и консервами.

Я почти слышу их стройный равномерный звон.

– Булат, у меня там Юрка один на улице…

– Ты меня вынудила пол помыть, теперь я должен вынудить тебя кое-что сделать.

– А, то есть, у нас бартер?

– Нет, просто не люблю, когда мною манипулируют, – отрывает он руку от полки над моей головой, находит в полутьме губы.

– Эй! У тебя руки грязные! – пихаю его руку, и она тут же находит мою шею, чуть сдавливая.

– Зато губы чистые, – приближается он к моему лицу, обдает горячим дыханием, вжимая меня в полки своим огромным телом, членом, что буквально давит на мягкий живот, трется об него.

– У меня грязные… Я же тебе минет вчера делала, а зубы так и не почистила.

– Люблю грязные рты, – усмехается этот черт и нападает. Вдавливается в губы, раскрывает их, толкаясь тяжелым языком. Почти не дышу, переживая и это насилие. Но это не больно, особенно, когда он ласкает, вынуждает участвовать в этом. В голове стучатся его слова, что никто не узнает. Главное, чтобы Сережа не узнал, что я вот так запросто целовалась с криминальным элементом, давала трогать себя, да еще и ощущала тепло из-за этого. От его рук. От его дыхания. Главное, чтобы он никогда не узнал, что насилие над моими губами от Булата ощущается в несколько раз острее тех быстрых рваных поцелуев, которые давал мне Сережа с барского плеча. Главное, чтобы никто не узнал, что это навязанное внимание заставляет меня ощущать себя желанной, живой, настоящей.

В этот момент до слуха доносится звук плача, и я силой отталкиваю Булата, который легко отходит в сторону, пропуская меня к ребенку.

На улице я стряхиваю странное наваждение, лепечу с Юркой, который снова оказывается мокрым. Меняю ему пеленку, заворачивая малыша так, чтобы ручки были свободными. Потом быстро кидаю в кастрюлю гречку и сажусь покормить малыша.

– Булат, открой банку тушенки, – кричу я. Помня, что можно и просто попросить.

–А ты быстро учишься, – появляется он с грязной водой. Моет руки в чистом ведре и достает охотничий нож. Наверное, именно им он отрезал пуповину. Именно им охотился на куропаток. – В следующий раз, кстати, куропаток отварим. Мясо жесткое.

– А мне нравится. Люблю зубами поработать, – клацаю ими, в надежде испугать бугая, потому что сегодня он точно полезет ко мне со своей крупной, выделяющейся из штанов проблемой.

– Не испугала, – хохочет Булат, открывая тушенку и ставя ее на столик рядом с огнем. Я только сейчас его заметила. Он сделан так хорошо и без гвоздей.

– А это тут было? Я не видела.

– Сам сделал.

– Ого, – поднимаю глаза, смотря, как он выливает грязную воду и снова бросает туда тряпку, намереваясь еще раз помыть пол. – А что еще можешь?

– Смотря, что надо, и смотря, как сильно тебе это надо.