Меня зовут Лю Юэцзинь

Лю Юэцзинь на это отвечал:

– Вчера в Хуайжоу[8 - Сельский район в пригороде Пекина.] прошел град, побил всю кукурузу отсюда и новая цена.

Когда народ начинал спрашивать, откуда он такой взялся, Лю Юэцзинь отвечал:

– Мой братец вчера малость перебрал, так что я за него.

Уже три часа кряду Лю Юэцзинь торговал кукурузой, а Цюй Ли со своей проверкой все никак не появлялась. Судя по тому, что время близилось к ночи, сегодня ее прихода можно было уже не ждать. Но Лю Юэцзиня это нисколечко не волновало. Свои пятьсот юаней за этот спектакль он уже получил, половину кукурузы тоже успел продать, а это еще пять-шесть юаней прибыли. Если понадобится задержаться в этой роли еще на один день, ему снова заплатят, да и прибыль от продажи кукурузы снова окажется в его кармане. А если дело затянется на несколько дней, то Лю Юэцзиню это только на руку. Однако мечтам Лю Юэцзиня не суждено было сбыться. Пока он витал в облаках, у обочины аккуратно припарковался «Мерседес». Из машины вышла полная женщина. Следом за ней с другой стороны появился Янь Гэ. Лю Юэцзинь сообразил, что настал час икс. Что называется, занавес поднялся, спектакль начался. В дородной фигуре жены Янь Гэ угадывалась былая стройность, и хотя с возрастом ее разнесло, она по-прежнему оставалась симпатичной. В левой руке она держала поводок и вела собачку, а правой сжимала газету. Это была та самая газета, в которой Лю Юэцзинь видел фото певицы и Янь Гэ. Лю Юэцзинь весь собрался, словно артист перед выходом на сцену.

Цюй Ли вернулась из Шанхая в Пекин в четыре часа после полудня. Вообще-то ее прилет планировался на два, но из-за грозы в Шанхае рейс на пару часов задержали. Цюй Ли ездила в Шанхай к матери. На самом деле с матерью они не ладили. В детстве Цюй Ли прекрасно общалась с отцом, но не с матерью. У той был взрывной характер и чуть что, она сразу же прибегала к рукоприкладству. У Цюй Ли была еще младшая сестра, к которой мать относилась совершенно иначе: ругать ругала, но бить никогда не била. Так что на проказы дочерей она реагировала по-разному. Их семья делилась на два лагеря: отцовский и материнский. В силу слабости первого в их семье установился матриархат. Несмотря на то что шанхайцы привязаны к дому, Цюй Ли выбрала для обучения университет в Пекине, чтобы таким образом освободиться из-под материнского гнета. Через два года после того, как Цюй Ли вышла замуж, умер отец. С тех пор она перестала ездить в Шанхай. Если такое и случалось, то в родной дом она не заглядывала. Однако в последний год Цюй Ли стала навещать отчий дом, более того, такие визиты теперь случались каждый месяц. Даже Янь Гэ не мог понять, с чего вдруг произошли такие метаморфозы: то ли изменилась сама Цюй Ли, то ли ее мать. Как бы то ни было, Янь Гэ это более чем устраивало. Ведь с отъездом Цюй Ли он мог распоряжаться своей жизнью в Пекине как хотел, и, как следствие, он спокойно назначал свидания своей певице и другим пассиям. Однако Янь Гэ даже не догадывался, что Цюй Ли ездит в Шанхай вовсе не к матери, а на консультации с психологом. Она возомнила, что у нее тяжелейшая депрессия, но предпочитала об этом не распространяться. Супруги были женаты уже двенадцать лет. Первые пять лет они жили бедно и из-за этого постоянно ссорились. В те времена Цюй Ли была уравновешенной, а потому их ссоры оборачивались холодной войной. Спустя пять лет они разбогатели, Цюй Ли растолстела, а их стычки переросли в скандалы. Этот ад продолжался еще пять лет, после чего ссориться они перестали, снова вернувшись к холодной войне. Но нынешняя холодная война весьма разнилась с предыдущей. В новых условиях Цюй Ли вдруг обнаружила, что больна, и больна не физически: что-то беспокоило ее душу, она постоянно о чем-нибудь волновалась. С одной стороны, она переживала, что Янь Гэ может ее разлюбить, поэтому каждый раз перед сном она запиралась в туалете и втихаря проверяла все карманы Янь Гэ; кроме того, она переживала за себя и за весь мир до кучи. Любое изменение вокруг: смена сапожника в лавке рядом с домом или ротация кадров в стране, что ее в принципе никак не касалось, – вызывало у Цюй Ли панику перед всеобщим крахом, а это в свою очередь нарушало функционирование всего ее организма. Что это, если не депрессия? Причем если у других депрессия вызывала бессонницу и общее истощение, то Цюй Ли, наоборот, вечно хотелось спать, и к тому же она все больше и больше толстела. Любой мало-мальский стресс она заедала гамбургерами, а когда наедалась до отвала, проваливалась в глубокий сон. Вот с этой проблемой она и обратилась к психологу. Разумеется, в Пекине тоже есть специалисты, однако глуповатые шанхайцы чаще других страдают депрессией, поэтому шанхайские психологи считаются более профессиональными. Кроме того, у Цюй Ли имелось еще одно соображение на счет своей депрессии: хотя обнаружилась она у нее недавно, не исключено, что корнями она уходила в детские годы и в их отношения с матерью, поэтому близость к дому тут бы не помешала. Таким образом, раз в месяц она стала летать в Шанхай на консультации. Если другим после посещения психолога на душе сразу становилось легче, то в случае с Цюй Ли все происходило с точностью до наоборот. Она наблюдалась у мужчины, уроженца Фэнхуа[9 - Фэнхуа – городской уезд города Нинбо.] провинции Чжэцзян, можно сказать, земляка Чан Кайши[10 - Чан Кайши (1887–1975) – военный и политический деятель Китая.]. Слегка за тридцать, учтиво говорящий на чжэцзянском диалекте, чисто выбритый – он своей причесочкой и жестикуляцией напоминал гея. Однако в работе он был настоящим профессионалом. Как только он не обрабатывал своих клиентов: узнавал их подноготную по внешним признакам, проникал в суть проблемы от простого к сложному, говорил все четко и убедительно. Однако и ему не удалось сразу попасть в точку, он постоянно акцентировал свое внимание на признаках. И только спустя полгода психолог наконец вытянул из Цюй Ли информацию о том, что за двенадцать лет брака у нее случилось три выкидыша. Вот тогда-то он и прозрел. Этот младший земляк Чан Кайши сложил свои пальчики в утонченный жест, покивал головой и на чжэцзянском наречии торжественно объявил, что причиной всех ее проблем являются выкидыши, а ее детство и отношения с матерью здесь абсолютно ни при чем. Оказывается, причиной ее беспокойства был не Янь Гэ, не она сама и не весь остальной мир, а ее дети. Мания проверять карманы мужа теперь объяснялась боязнью, что у него может появиться ребенок на стороне, и поэтому Цюй Ли объявила ему холодную войну. А ее вспыльчивость в тех же салонах красоты, в действительности была ничем иным, как обычным выпуском пара на стороне. Ну а ее полнота – обычное попустительство. Но если копнуть еще глубже, то и ребенок здесь играл не самую важную роль: оказывается, Цюй Ли боялась того, что если она не родит, ее будет беспокоить, кому достанется все их имущество. Другими словами, основная проблема заключалась в деньгах. Итак, докопавшись до истины, врач воспрянул духом, а вот Цюй Ли, которая, казалось бы, тоже должна была обрадоваться, напротив, впала в тоску, потому что разрешить эту проблему она, увы, не могла. Тогда на ее плечи легло небывалое бремя беспокойства за все на свете. И если раньше она волновалась за все и сразу, то после этой беседы с психологом все ее переживания были направлены исключительно в сторону Янь Гэ. С того момента она постоянно отслеживала и анализировала любые действия, слова и поступки мужа. Она прекрасно понимала, что такое поведение может дать обратный эффект, но возможно, этого ей и недоставало. Жажда обратного эффекта, жажда взрыва, жажда самого наихудшего исхода, жажда убийства и жажда рек крови – все это доказывало, что проблема скрывалась не в ней; всю ответственность Цюй Ли возложила на мужа и весь остальной мир. Поэтому если раньше она беспокоилась, что у Янь Гэ на стороне кто-то есть, то теперь ее беспокоило, что у него никого нет. Быть может, для нее было бы даже лучше, если бы Янь Гэ имел как можно больше любовниц. Ведь в таком случае ее мечты исполнились бы совсем скоро. На этот раз она полетела в Шанхай не столько ради консультации с психологом, сколько уже в силу привычки. И вот вчера ее лучшая подруга из Пекина позвонила ей и сообщила о попавшем в газету фото Янь Гэ и певицы. Эта лучшая подружка-толстушка тоже была замужем за богачом. За ее ахами и охами угадывалось приятное возбуждение, которое тут же уловила Цюй Ли, познав истинную натуру своей подруги: она была из тех, кто с нетерпением ждет несчастий у своих друзей. Тоже своего рода психическое расстройство. Единственное, чего не могла ожидать близкая подруга, так это того, что Цюй Ли данная весть не расстроит, а, наоборот, обрадует. Точно так же ведут себя возбужденные боевые кони, учуяв поле боя и запах крови. Однако, чтобы одурачить подругу, Цюй Ли, разговаривая с ней, притворилась расстроенной. Пока что в ее планы входило лишь натянуть тетиву и занять выжидательную позицию – она должна перетерпеть эту горечь. Как известно, чем дольше спит вулкан, тем мощнее он потом извергается. Едва Цюй Ли приземлилась в столичном аэропорту, как ее встретил Янь Гэ. В руках он держал газету, и Цюй Ли сообразила, что Янь Гэ, не в силах утаить шила в мешке, решил пойти ва-банк. Усевшись в машину, Цюй Ли взяла на руки собачку, а Янь Гэ в это время раскрыт газету и, показывая на фото, прокомментировал: «Хочешь верь, хочешь – нет, я тут просто покупал батат, даже не понял, кто это».

Его замысел был настолько очевиден, что в Цюй Ли тут же стал просыпаться вулкан. Как бы не хотела она попасться на удочку подруги, но попалась; как бы не хотела выпускать стрелу из натянутого лука, но выпустила. Поэтому она ответила мужу:

– А чего ты волнуешься? Я сейчас поеду туда, и все сразу станет ясно.

– Так дело это уже прошлое, кто сейчас что-то вспомнит?

Цюй Ли оставила его реплику без внимания и попросила водителя ехать на ту самую улицу. Однако, приняв такое решение, она прямиком угодила в ловушку Янь Гэ. Все это время он вовсе не прятал шила в мешке, а пытался заманить ее в свои сети. И единственное, о чем он мечтал, чтобы Цюй Ли приехала в указанное место. Раньше Цюй Ли уже устраивала такие инспекции, ввергая Янь Гэ в панику. Но теперь-то был иной случай, теперь он обо всем позаботился заранее, поэтому беспокоился он лишь о том, чтобы все его режиссерские ухищрения не пропали даром. Этим своим спектаклем он хотел опровергнуть не только последний инцидент, но и все подозрения Цюй Ли в целом. Поэтому он тоже вошел в роль и стал притворяться, что ему эта идея не по душе: «Да что там можно выяснить?»

Итак, Янь Гэ вместе с Цюй Ли прибыли на обозначенное место. Лю Юэцзинь, который сначала совершенно не волновался, увидав Цюй Ли и Янь Гэ, чье появление означало начало спектакля, вдруг малость сдрейфил. Как-никак, Лю Юэцзинь не имел опыта подобных выступлений, тем более, что это – реальная жизнь. А жизнь это вам, извините, не театр. Кроме всего прочего Лю Юэцзиня тревожило, что он целыми днями крутился на стройплощадке среди обычных работяг. Ошиваясь в низах общества, он говорил и действовал соответственно. Он никогда не общался с богачами типа Янь Гэ и Цюй Ли, а потому ничего не знал ни об их образе жизни, ни о том, как они поведут себя в экстремальной ситуации. Он не знал, как ему, в случае чего, реагировать. Между тем Цюй Ли с собачкой на поводке принялась совершать обход всех лотков, причем не на бегу, как обычно, а подстраиваясь под неспешный темп собачки. Янь Гэ даже стал терять терпение, а потому начал ее поторапливать:

– Не веришь, так иди и спроси продавца батата.

Но Цюй Ли не торопилась, а продолжала медленно кружить вокруг других торгашей. Однако и тут она угодила в ловушку Янь Гэ. Она вернулась к лавке, где за алюминиевой кастрюлей стоял Лю Юэцзинь, а того, не хуже аньхойца, вдруг стало трясти крупной дрожью. Заметив такое поведение Лю Юэцзиня, Цюй Ли остановилась перед ним и, развернув газету, спросила:

– Извините, вы не видели вчера здесь эту певицу?

Лю Юэцзинь, не в силах что-либо произнести, тревожно затряс головой. Цюй Ли самым естественным тоном продолжала допрос:

– Был ли с ней кто-то еще?

– Был, – заикаясь, ответил Лю Юэцзинь.

Янь Гэ, который стоял за спиной Цюй Ли, аж побледнел от страха.

– А кто именно? – спросила Цюй Ли.

– Ее мамаша.

Цюй Ли так и встала.

– А откуда ты знаешь ее мамашу?

– Я слышал, как она ей сказала: «Ма, ты пока возьми кукурузу, а я схожу за бататом».

Цюй Ли облегченно вздохнула. Так же облегченно вздохнул за ее спиной Янь Гэ и осторожно показал Лю Юэцзиню большой палец. Казалось бы, какой-то рабочий, а актер из него что надо. Закончив допрашивать Лю Юэцзиня, Цюй Ли не стала подходить к другим. Но даже если бы и подошла, Янь Гэ теперь уже ничего не боялся с таким-то началом. Между тем Цюй Ли вместе со своей собачкой отправилась обратно к машине. Янь Гэ последовал за ней. Приняв оскорбленный вид, он первым сел в машину, резко хлопнув дверью со своей стороны. И тут вдруг Цюй Ли сказала водителю:

– Подождите-ка, я тоже куплю кукурузу.

С этими словами она вместе с собачкой снова вернулась к Лю Юэцзиню и спросила:

– Сколько берешь за штуку?

Весь мандраж Лю Юэцзиня к этому времени как рукой сняло, он даже немного расстроился, что сначала разволновался: оказывается, играть спектакль – плевое дело. А сейчас, когда он уже расслабился, в нем снова проснулся продавец кукурузы.

– Один юань и один мао, – бойко ответил Лю Юэцзинь.

Цюй Ли вытащила из кастрюли кукурузу и вроде как между прочим спросила:

– А эта певица приходила вчера утром или вечером?

Этот вопрос застиг Лю Юэцзиня врасплох. Не зная, каков должен быть ответ, он решил сымпровизировать, а потому выпалил наобум:

– Утром, я только-только начал торговать.

Цюй Ли кивнула и засмеялась. Лю Юэцзинь, решив, что снова сыграл как надо, тоже засмеялся. Цюй Ли, взяв кукурузу, вытащила два юаня и вручила их Лю Юэцзиню.

– Сдачи не надо.

Сказав это, она снова вернулась вместе с собачкой к машине. Лю Юэцзинь подумал, что спектакль наконец-то завершился; сидевший в машине Янь Гэ тоже решил, что все удалось. Пока «Мерседес» мчался по улицам, Цюй Ли увлеченно вгрызалась в кукурузу. Тут Янь Гэ, желая выставить свою правоту, заметил:

– Вообще-то, в газете намекали на миф с ее анорексией, а ты умудрилась разглядеть здесь любовные похождения. Видишь то, что хочешь увидеть. Если еще когда-нибудь вздумаешь меня подозревать, я тебе устрою.

Он никак не ожидал, что Цюй Ли вдруг оторвется от своей кукурузы и швырнет ее прямо в его физиономию. С Янь Гэ упали очки; собачка под ногами перепугалась и жалобно заверещала. Янь Гэ взвился:

– Ты чего, хочешь скандала на ровном месте?

Тут из глаз Цюй Ли хлынули слезы, она показала ему газету.

– Янь Гэ, когда в следующий раз снова решишь меня обмануть, будь внимательнее. Продавец кукурузы сказал, что она была утром, посмотри на часы, которые позади!

Янь Гэ нащупал под ногами очки и, надев их, взглянул на фото. Там, в самом углу, на башне торгового комплекса виднелось табло с электронными часами. И хотя цифры на нем выглядели несколько размыто, тем не менее можно было разглядеть время: 17:03:56. Янь Гэ опешил.

Глава 7. Ма Маньли и Ян Юйхуань

Ма Маньли была хозяйкой «Парикмахерской Маньли», что находилась через один переулок от стройплощадки, где работал Лю Юэцзинь. Там, на повороте в конце переулка, всегда горел фонарь. Это заведение занимало площадь в пятнадцать квадратных метров и делилось на два зала: внешний и внутренний. Ма Маньли хоть и была владелицей, также делала стрижки, а в помощь наняла одну девицу по имени Ян Юйхуань. Та приехала из Юньчэна, что в провинции Шаньси. В ее обязанности входило мытье волос, уборка и массаж. Это маленькое, убогое заведение обслуживало в основном рабочих со стройплощадки либо торговцев с ближайшего рынка. Каков размер, такие и цены. Если в салонах красоты за стрижку брали двадцать юаней, а за мытье и укладку по десять, то здесь и стрижка, и мытье головы стоили одинаково – пять юаней. Массаж стоил двадцать восемь юаней. Если кроме массажа клиент выбирал «прочие услуги», то их стоимость не превышала сотни юаней. Эти «прочие услуги» предоставляла только Ян Юйхуань, Ма Маньли этим не занималась. Поэтому разница в их выручке составляла три к одному. Ян Юйхуань хоть и была наемной, а зарабатывала больше. И ладно бы дело касалось только заработка, но эта Ян Юйхуань полагала, что именно от нее зависит вся прибыль заведения, а потому даже в разговоре с Ма Маньли она ни во что ее не ставила, точно хозяйкой тут была она. Иногда, когда подходило время обеда, Ян Юйхуань демонстративно отлынивала от работы и принималась за семечки. К готовке она даже не прикасалась, всегда ждала, пока освободится Ма Маньли и сделает обед. Из-за этого они часто ссорились. Но ссоры эти ни к чему не приводили, разве что только немного оживляли общую атмосферу.

Ма Маньли в этом году исполнялось тридцать два года. Она приехала из города Хулудао, что в провинции Ляонин. Обычно жительницы северо-востока отличались пышным бюстом, но Ма Маньли в их число не входила, имея по этой части некоторый изъян. Но поскольку она носила специальный лифчик на косточках, про ее изъян на всем белом свете знали лишь три человека. Одним из знающих был ее бывший муж, Чжао Сяоцзюнь. Когда они разводились, он бросил ей: «А ты вообще женщина? Только притворяешься».

Кроме того, об этом знала дочь Ма Маньли. Девочке уже исполнилось шесть лет. Уезжая в Пекин, Ма Маньли оставила ее вместе со своей матерью в Хулудао. Когда дочку приходилось кормить грудью, ей недоставало молока, и она все время плакала. Наконец, третьим знающим человеком был Лю Юэцзинь. Как-то раз в час ночи, когда парикмахерская уже закрылась, за Ян Юйхуань приехал на мотоцикле ее парень, а Ма Маньли осталась одна. В этот день у нее как раз были женские дела; она зашла в дальнюю комнату сменить прокладку, а заодно переоделась для сна. Поскольку она осталась одна, то пошла закрывать дверь, не надев лифчика. Едва она вышла из комнаты, как навстречу ей вылетел Лю Юэцзинь. Увидав, что с ней что-то не так, он смутился. Ма Маньли тоже смутилась и возмущенно закричала: «Куда тебя несет, твою мать?»

А Лю Юэцзинь теперь в любую свободную минутку шел непременно в «Парикмахерскую Маньли». Сюда через один переулок от стройплощадки было ходу всего-то семь-восемь минут. Приходил он сюда вовсе не за стрижкой и не за массажем, а просто посидеть, развеяться да на людей попялиться. А точнее, даже не попялиться, а послушать женскую болтовню. Ведь на стройплощадке работали одни мужики. А племянница Жэнь Баоляна, Е Лянъин, хоть и представляла женский пол, но эту стокилограммовую тушу не то что слушать, видеть не хотелось. Разумеется, подслушивать чьи-то сплетни можно и в других местах: на улицах, в магазинах, в метро. Например, до знакомства с Ма Маньли Лю Юэцзиню свободное время нравилось проводить в метро; летом там прохладно, зимой – тепло. Но комфорт – дело десятое, он шел туда, чтобы поглазеть, а точнее послушать. Женское щебетание, которым он наслаждался после рабочего дня, успокаивало и ласкало его душу. Хотя вот голос Ма Маньли нельзя было назвать щебетанием. Отсутствие пышных форм звучало в унисон с ее хрипотцой. Так что на слух Ма Маньли можно было принять и за мужчину. Однако ее хрипотца отнюдь не отталкивала, а, напротив, приятно радовала ухо, притягивая не хуже магнита. В сравнении с обычным женским щебетанием ее голос еще и пленял сердце. Кроме желания послушать голос Ма Маньли, у Лю Юэцзиня имелась еще и другая причина для встреч. Когда шесть лет тому назад суррогатчик Ли Гэншэн увел у него жену, Лю Юэцзинь сначала никак не мог понять, что же он нашел в ней особенного. Оказалось, того прельстила ее осиная талия, которую можно было обхватить руками. Теперь точно такое же достоинство Ли Юэцзинь обнаружил у Ма Маньли. Обычно, если женщина бесформенная, то уж без форм целиком. Однако Ма Маньли, не обладая пышными формами, тем не менее обладала осиной талией. Вот Лю Юэцзинь и торчал у нее целыми днями ради этой осиной талии. Теперь он в полной мере постиг смысл поговорки: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». За тринадцать лет в браке с Хуан Сяопин он не разглядел в ней каких-то достоинств; и только когда ее увели, он, спустя шесть лет, вдруг стал скучать по ее талии. Было еще кое-что, что роднило Ма Маньли с Хуан Сяоцин – глазки-щелочки. Но кое в чем они были не похожи: Ма Маньли выгодно отличалась от смуглой Хуан Сяоцин белизной своей кожи. А еще Ма Маньли любила поучить жизни, не в пример молчаливой Хуан Сяоцин. Со временем Лю Юэцзинь так привязался к Ма Маньли, что провести три дня без нее было для него в тягость. Как-то раз он даже спросил ее:

– Как думаешь, может, это любовь?

Ма Маньли зыркнула в его сторону и, смачно сплюнув, отрезала:

– И ты, твою мать, тоже за любовью пришел?