Меня зовут Лю Юэцзинь

– Что ж ты меня публично из-за этих денег позоришь? Если тебе самому все равно, то мне – нет.

Хань Шэнли, схватив себя за футболку, запричитал:

– Из-за тебя меня избили.

– Кто? – удивился Лю Юэцзинь.

– Тебя это не касается, просто я тоже задолжал.

Пристально посмотрев на Лю Юэцзиня, он добавил:

– Мне есть чему у других поучиться, пока я тут с тобой сюсюкаюсь, меня самого чуть на тот свет не отправили.

Лю Юэцзинь знал, что Хань Шэнли время от времени промышлял воровством, поэтому он догадался, что избили его, скорее всего, за какую-нибудь кражу. Между тем Хань Шэнли, показывая на свою перевязанную голову сказал:

– Мне в больнице восемь швов наложили и взяли за это сто семьдесят юаней, которые, считай, теперь тоже висят на тебе.

Лю Юэцзинь зажег сигарету и решил перевести разговор на другую тему:

– Шэнли, нам ли сводить счеты друг с другом? Ты лучше вспомни, кто тебя горячей лапшой отогревал, когда восемь лет назад, еще до переезда сюда, тебя в метель мачеха из дома выгнала.

– Если все это вспоминать, так я тебя должен дядюшкой своим величать. Ты мне про это уже тысячу раз говорил, пора уже и меру знать. Короче, дядюшка, я тоже в переплет попал. Возвращай деньги!

– Да у меня правда их нет, дай мне еще несколько дней.

Хань Шэнли огляделся по сторонам и ткнул пальцем в мотки проволоки под своей задницей:

– На стройке имеется и проволока, и кабель, утащишь ночью – и делу край.

Лю Юэцзинь, не раскусив до конца Хань Шэнли, порывисто вскочил со своего места:

– Шэнли, меня лично не колышет, чем ты там целыми днями занимаешься, но я вором становиться не хочу.

Заметив, что Хань Шэнли снова начинает закипать, Лю Юэцзинь и сам заартачился:

– Разве это нормально – толкать на такие дела? Да ты меня просто под нож подставляешь!

Хань Шэнли в ответ заорал:

– Денег у него нет, воровать он не желает! А как ты собираешься выкручиваться?

В этот момент из-за угла показалась группа отобедавших рабочих. Лю Юэцзинь схватил Хань Шэнли за руку и вполголоса попросил:

– Три дня, дай мне еще три дня.

Глава 4. Лю Пэнцзюй

Разменяв пятый десяток, Лю Юэцзинь не только стал разговаривать сам с собой, но еще и постиг одну истину: на свете существует две категории людей – толковые и бестолковые. К последней относятся те, кто своим же языком себя загоняет в угол. Казалось бы, какая-то фраза, а связать может по рукам и ногам. Взять того же Лю Юэцзиня. В некоторых делах он очень даже смыслил. К примеру, он прекрасно мог управляться в столовой, зная, что именно приготовить: тушеную морковь с капустой или тушеную капусту с морковью, добавить ли туда мясца, и если да, то сколько. Точно таким же был его дядя Ню Дэцао, работавший когда-то поваром в тюрьме. Но стоило Лю Юэцзиню или Ню Дэцао выйти за пределы своего рабочего места, они тут же становились совершенно бестолковыми. Язык свой и тот контролировать не могли. Но одно дело – пустая брехня, а другое – дурацкое бахвальство, последствия которого нужно осознавать. Если повезет, то свои слова удастся оправдать, а если нет, то проблемы будут расти, как снежный ком, и дело примет уже совсем другой оборот. Но ведь так приятно бывает произвести впечатление, это так тешит самолюбие.

У Лю Юэцзиня был сын Лю Пэнцзюй, который в настоящее время учился в старших классах в родном уездном центре. Ради него Лю Юэцзинь когда-то и пошел ва-банк. Сначала, войдя в раж, он чувствовал себя на коне, однако потом, когда одна-единственная фраза обернулась тяжеленным ярмом на шесть лет, ему стало не до смеха. Если бы не сын, Лю Юэцзинь не стал бы вести себя подобным образом: имея деньги, брать их в долг у Хань Шэнли, да еще и не возвращать. До того как Лю Юэцзиню исполнилось сорок лет, он был честным и прямодушным. А как стукнуло сорок, он частенько спрашивал сам себя: «Как я мог докатиться до такого?»

Шесть лет назад Лю Юэцзинь развелся. Жену его звали Хуан Сяопин. До развода Лю Юэцзинь работал поваром в уездном ресторане «Счастливый знак», где готовил и основные блюда, и гарниры. Отработав год, он при первом удобном случае попросил хозяина устроить в ресторан свою жену, Хуан Сяопин, в качестве уборщицы и официантки. Лю Юэцзинь как повар зарабатывал в ресторане семьсот юаней в месяц, а Хуан Сяоцин – всего триста. На западной окраине уездного города Лошуй находился винный завод, хозяином которого являлся Ли Гэншэн. Лю Юэцзинь учился вместе с ним в начальной школе. В те времена в их классе училось пятьдесят шесть ребят, и Ли Гэншэна считали самым никчемным. Бывало, если кто-то из мальчишек с кем-нибудь дрался и проигрывал, он потом просто срывал свой гнев на Ли Гэншэне. Все его мутузили, и Ли Юэцзинь не был исключением. Поскольку Ли Гэншэн был высоким, ему дали кличку «Тупая каланча». Никому тогда и в голову не могло прийти, что спустя тридцать лет эта Тупая каланча станет генеральным директором «Тихоокеанской винно-водочной компании». И пусть это был всего лишь небольшой винно-водочный завод в уездном городе провинции Хэнань, он ежедневно производил не только водку «Сяоцзибэн», но еще и «Маотай». И если та же «Сяоцзибэн» стоила два с половиной юаня, то «Маотай» – триста восемьдесят. Так что бывший размазня спустя тридцать лет поднабрался дерзости. Как-то раз Ли Гэншэн вместе с друзьями пришел в ресторан «Счастливый знак» и, узнав от официантки, что она жена Лю Юэцзиня, попросил вызвать его из кухни и присоединиться к банкету. За разговором друзья Ли Гэншэна спросили, сколько зарабатывает жена Лю Юэцзиня в ресторане. Узнав, что ее месячная зарплата составляет всего триста юаней, Ли Гэншэн тотчас предложил устроить ее фасовщицей «Маотая» на свой завод, где за такую работу платили по шестьсот юаней. Разумеется, что и Лю Юэцзиня, и Хуан Сяоцин такое предложение очень обрадовало. А Ли Гэншэн только усмехнулся:

– Предлагаю именно потому, что в детстве меня избивал.

Все посмеялись, а на следующий день Хуан Сяоцин уволилась из ресторана «Счастливый знак» и устроилась фасовщицей в «Тихоокеанскую винно-водочную компанию». Весной следующего года Хуан Сяоцин повысили и перевели в отдел сбыта, после чего она стала часто разъезжать с Ли Гэншэном по Китаю и продвигать продукцию. Дело это оказалось прибыльным, и теперь за месяц Хуан Сяоцин могла заработать полторы тысячи юаней, что намного превышало доходы Лю Юэцзиня, который продолжал работать поваром. Поначалу Лю Юэцзинь рассматривал это как одолжение ему со стороны Тупой каланчи, поэтому при встрече участливо благодарил его: «Спасибо тебе, брат! Знай, что я очень ценю твое участие». Однако скоро уже весь уездный город обсуждал отношения Ли Гэншэна и Хуан Сяоцин. Всем уже давно все было ясно, и только Лю Юэцзинь оставался в полном неведении. На пропускной «Тихоокеанской винно-водочной компании» работал охранник Чжан Сяоминь, который приходился Ли Гэншэну племянником от старшей двоюродной сестры; собственно, только из-за родственных связей он и получил эту работу. Как-то раз в конце декабря Ли Гэншэн был на одном банкете. Засидевшись там до поздней ночи, он уже совсем пьяный вернулся на завод. В этот же вечер у Чжан Сяоминя прошла встреча с одноклассниками, где он тоже поддал за компанию, и теперь, явившись на работу, отсыпался. Сколько ни звал Ли Гэншэн охранника, никто не откликался. Между тем началась метель, пьяный Ли Гэншэн продрог на ветру. Все его попытки вызвать охранника оказались напрасными. Тогда он перелез через ворота, пинком вышиб дверь проходной и схватил лежавшую на столе дубинку. Обычно эту дубинку Чжан Сяоминь во время своих дежурств крепил себе на пояс, чтобы походить на полицейского. Пьяный Ли Гэншэн, потеряв над собой контроль, ринулся к спящему на кровати Чжан Сяоминю. В прошлом забитый Ли Гэншэн уже давно научился первым бросаться на людей. Орудуя дубинкой, он задел висевшее над кроватью зеркало, осколок которого угодил прямо в лицо Чжан Сяоминю. Увидав, что Чжан Сяоминь сильно поранился, Ли Гэншэн не унимался. Плюнув в его окровавленную физиономию, он закричал:

– Твою мать, заботишься о тебе, а ты хуже собаки!

С этими словами он отбросил дубинку и вышел вон. Чжан Сяоминь обычно терпеливо сносил такое отношение к себе. Спустя полмесяца рана на его лице затянулась, но шрам на левой щеке остался. Когда из-за этого шрама с Чжан Сяоминем рассталась девушка, он разозлился. Как-то в полдень, когда Лю Юэцзинь трудился в ресторане, к нему на кухню забежал Чжан Сяоминь и что-то шепнул на ухо. Лю Юэцзинь тотчас отложил свой черпак и взбудораженный побежал следом за Чжан Сяоминем в «Тихоокеанскую винно-водочную компанию». Влетев в кабинет Ли Гэншэна, он застукал его и свою жену Хуан Сяопин лежащими на диване голыми. Подлетев к Ли Гэншэну, Ли Юэцзинь ударил его. Тот терпеливо снес первую волну нападения, но потом разозлился и ударил Лю Юэцзиня в ответ. Чжан Сяоминь, увидав драку, убежал. Хуан Сяопин тоже не стала их разнимать, а просто оделась и ушла. Исход сражения одетого Лю Юэцзиня с раздетым Ли Гэншэна оказался не в пользу первого. С тех пор как они учились в школе, Ли Гэншэн сильно изменился; выиграв битву, он уселся голым задом на стул и, закурив, сказал: «Раз такое дело, иди и подай на меня в суд!»

Печальная история о загулявшей жене и о том, как застуканный на месте преступления любовник избил ее мужа в мгновение ока превратилась в ходячий анекдот. Некоторое время этот анекдот был в уездном городе у всех на устах. Когда-то в школе Ли Гэншэна считали размазней, а сейчас в его шкуре оказался Лю Юэцзинь. Когда обижают в школе, это менее обидно, чем когда спят с твоей женой. На следующее утро Лю Юэцзинь уже вместе с группой поддержки снова заявился в «Тихоокеанскую винно-водочную компанию». Но Ли Гэншэн вместе с Хуан Сяоцин уже укатил в командировку на Хайнань. Не застав его на месте, Лю Юэцзинь рванул в цех, где со своими товарищами перебил все бутылки. Водка «Маотай» лилась рекой. Ли Юэцзинь не то чтобы осознанно срывал свою злость, скорее, он действовал в состоянии аффекта. Всю ночь, лежа в кровати, Лю Юэцзинь силился понять ситуацию. Его удручало даже не то, что его жена гуляла на стороне, пока он целый год оставался в неведении, а то, что эти двое вообще могли сойтись. Он еще мог как-то объяснить, почему его жена сблизилась с Ли Гэншэном, с ее стороны это, можно сказать, была любовь по расчету. Но что за блажь нашла на Ли Гэншэна? Ведь красотой Хуан Сяопин не отличалась: узкие глаза, плоское лицо, усыпанный веснушками нос, да и молоденькой ее уже не назовешь. Лю Юэцзинь не находил в ней ничего привлекательного, неужели Ли Гэншэн не мог выбрать себе другую пассию? Может, он просто хотел таким образом скомпрометировать Лю Юэцзиня? Может, это была месть за школьные обиды? Но в школе Ли Гэншэна многие обижали, неужели теперь он собирается переспать с женами всех своих обидчиков? Надолго ли тогда его хватит? Этот случай совсем сбил Лю Юэцзиня с толку. Попытки докопаться до истины совершенно его измучили. Не в силах разобраться с этим в одиночку, Лю Юэцзинь обратился к своему проверенному другу. Этим самым другом был не кто иной, как Лао Ци, который около ресторана «Счастливый знак» держал лавку с лепешками. На вопрос Лю Юэцзиня Лао Ци, переворачивая на сковороде лепешки, масляной рукой почесал в затылке и ответил: «Да, я тоже этого понять не могу». Тогда Лю Юэцзинь обратился к другим проверенным друзьям, но и они тоже затруднялись с ответом; единственное, все находили Лю Юэцзиня каким-то странным и беспокоились о его душевном состоянии. Но сам Лю Юэцзинь считал себя как никогда нормальным. В конце концов он перестал приставать к друзьям со своими вопросами и позвонил напрямую Ли Гэншэну. Тот после Хайнаня уже успел вместе с Хуан Сяоцин съездить в Гуанчжоу и Шанхай, а звонок Лю Юэцзиня застал его в Сиане. Он не сразу взял трубку, надеясь, что Лю Юэцзинь звонит ему по-другому делу, но, услышав его вопрос, даже растерялся. Однако он не стал увиливать и прямо ответил: «Ни в каких своих целях я Хуан Сяоцин не использовал, мне просто понравилась ее ладная талия – она легко умещается в ладонях». В висках Лю Юэцзиня застучало. Он тринадцать лет жил вместе с Хуан Сяоцин и никогда не замечал ее уникальной талии. Это его расстроило даже больше, чем то, что с его женой переспали. А Ли Гэншэн, в отличие от Лю Юэцзиня, оценил талию Хуан Сяоцин, вот поэтому-то у него с ней все и сложилось. Положив трубку, Лю Юэцзинь иначе посмотрел на все свои сорок два года жизни. Однако он не мог поделиться этим с торговцем лепешками Лао Ци или другими своими друзьями. Иначе он стал бы героем еще одного анекдота.

С тех самых пор Лю Юэцзинь начал пить. При этом он сразу пьянел и становился сам не свой. Когда Лю Юэцзинь был под градусом, он радовался, как дитя, и забывал обо всем. Но когда он приходил в себя на следующий день, ему вдруг становилось горько до слез. Однако и выплакаться у него не получалось, поэтому он просто впадал в ступор. Невеселые думы вдруг натолкнули его на мысль о самоубийстве. Лю Юэцзинь решил сделать это вовсе не из-за измены жены и не из-за своего прозрения касательно прошлой жизни. Именно это самое прозрение скрутило его так, что он больше не мог жить как прежде. Раньше его очень пугали вести о чьем-нибудь самоубийстве, а теперь, когда он думал об этом сам, его это отнюдь не страшило. Существует множество способов отправиться на тот свет: можно отравиться, порезать вены, утопиться или намеренно ударить себя током, но Лю Юэцзинь видел себя исключительно с веревкой на шее. Стоило ему только представить как веревка касается шеи, и она тотчас начинала чесаться, а в груди сладко екало. Иногда во сне Лю Юэцзинь вскрикивал: «Люди, дайте мне веревку!» Но как бы ни привлекали Лю Юэцзиня мысли о самоубийстве, он все-таки этого не сделал. Нельзя сказать, что ему было слабо, просто он думал о сыне. Хуан Сяопин после случившегося тоже стала о нем думать. Их сыну тогда исполнилось двенадцать лет. Учитывая поведение Хуан Сяопин, народ стал сомневаться в ее верности мужу в прошлом, а посему стали возникать вопросы, от кого у нее появился сын. Тогда Лю Юэцзинь вместе с сыном отправился в уездную клинику, где они сдали анализ на ДНК. Результат подтвердил их родство. Спустя три месяца Лю Юэцзинь и Хуан Сяоцин развелись. Во время развода Хуан Сяопин намеревалась оставить сына себе, но Лю Юэцзинь сказал, что лучше забьет его до смерти, чем отдаст его ей. Хуан Сяоцин, признавая свою вину, не стала настаивать, лишь оговорила формальности:

– Ты будешь его воспитывать, а я – ежемесячно выплачивать алименты.

Лю Юэцзинь, вне себя от злости, не подумав, выпалил:

– У потаскухи даже деньги воняют! Пусть мы с сыном лучше по миру пойдем, но твоих вонючих денег не возьмем!

Лю Юэцзинь так распалился, что даже Лао Ху, оформлявший развод, одобрительно поднял вверх большой палец. Лю Юэцзинь тогда явно дал маху, и только через шесть лет он осознал, чего лишился. Брошенная им фраза обернулась таким ярмом, что он не мог разогнуться. В то же время он осознал насколько нелогичными были его решения. Раз уж ты признал те деньги вонючими, то к чему было требовать шестьдесят тысяч с Ли Гэншэна, чтобы уладить дело? Деньги есть деньги, и в этом смысле, как говорится, не пахнут. Так что Лю Юэцзинь здесь явно просчитался.

Глава 5. Янь Гэ

Янь Гэ был генеральным директором «Восточно-азиатской корпорации развития недвижимости». Родился он в деревне под Лилином, что в провинции Хунань. И до тридцати лет, и после, когда все его приятели уже располнели и с трудом проходили в двери, Янь Гэ неизменно оставался поджарым. До тридцати двух лет Янь Гэ жил в нищете; родители его были простыми крестьянами, а Янь Гэ поступил в университет и переехал в Пекин. Все нормальные люди питались три раза в день, а студент Янь Гэ ел лишь два раза, да и то неполноценно: в обед покупал какие-нибудь тушеные овощи, но съедал только половину, а на ужин довольствовался одним лишь рисом и остатками обеда. Окончив университет, Янь Гэ десять лет не мог выбиться в люди и сменил за это время семнадцать компаний. В тот год, когда ему исполнилось тридцать два, он встретил своего благодетеля. Когда у человека в жизни сплошная черная полоса, кажется, конца и края ей не будет, но белая полоса всегда начинается внезапно. Рассказывая историю своего обогащения, Янь Гэ часто вспоминал Гао Цю[7 - Гао Цю (?–1126) – пользующийся дурной славой военачальник и сановник конца периода Северная Сун (960–1127), возвысившийся благодаря случайному стечению обстоятельств.], жившего при династии Сун. Но кое-чем он, разумеется, от него отличался. С тех пор как в жизни Янь Гэ появился благодетель, прошло уже больше десяти лет. И если раньше Янь Гэ был бедняком без гроша в кармане, то теперь он превратился в миллиардера. При этом в университете он не изучал ни инвестиций, ни строительства, ни экономики, ни даже финансов. Он изучал этику. Но сделать ее своим хлебом у Янь Гэ не получилось, и тогда вместо преподавания он занялся строительством домов. Детские наблюдения в ту пору, когда он жил в деревне, помогли Янь Гэ стать представителем высшего общества. Теперь на рекламных щитах Четвертого кольца красовались постеры, с которых он взирал на свою недвижимость и земельные владения. Каких только метаморфоз в мире не происходит! Пока Янь Гэ нищенствовал, то предпочитал молчать о своем прошлом, зато теперь, когда он вспоминал голодные студенческие годы, все вокруг начинали смеяться и называть его юмористом.

Вместе с богатством у Янь Гэ появилось множество проблем. Эти проблемы не касались финансов, а были связаны с его кругом общения. Перешагнув сорокалетний рубеж, Янь Гэ обнаружил два серьезных изменения в жизни Китая. Во-первых, народ чем больше жрал, тем больше жирел, а во-вторых, люди становились все более мелочными. Полных людей принято считать добряками, ан нет: полнота, напротив, располагает к мелочности. Но сама по себе мелочность еще полбеды, а вот если к ней добавить упрямство, то человек превращается в тирана и самодура. В компании таких вот тиранов и самодуров и оказался Янь Гэ. Но одно дело, когда речь идет просто о друзьях и знакомых, а вот когда начинает жиреть, наглеть и самодурствовать твоя собственная жена – это уже слишком. Жену Янь Гэ звали Цюй Ли. До тридцати лет она была стройной и интеллигентной, а потом ее разнесло, и она превратилась в склочную спорщицу. Будучи супругой генерального директора, состояние которого оценивалось в миллиард с лишним юаней, она из-за прически могла перессориться со всеми салонами красоты в округе. Говоря о жене, Янь Гэ вздыхал: «Почему китайцы не понимают юмора?» Раньше он считал, что юмор – это манера общения, а потом понял, что это все-таки черта характера. Человек с чувством юмора и человек без него – два совершенно разных существа. Однако удивительно, что люди, лишенные чувства юмора, способны создавать смешные вещи. Достаточно выйти за порог, и вы увидите, как эти «юмористы» преобразили наш мир: обычные бани теперь называются «СПА-комплексами», рестораны – «деликатесными центрами», цирюльни – «салонами красоты», даже шлюх из ночных клубов сначала называли «барышнями», а теперь стали величать «принцессами». Прогуливаясь по улицам, Янь Гэ чувствовал, что относится к меньшинству. Но что делать: жизнь заставит – и шутить научишься. Когда его представляли кому-либо, то называли генеральным директором «Восточно-азиатской корпорации развития недвижимости». В ответ Янь Гэ отмахивался: «Чего выдумали, я обычный строитель». Когда хвалили его подтянутую фигуру и здоровый образ жизни, он отвечал: «Да я рад бы потолстеть, только не с чего». Когда говорили, что у него крупный бизнес и что в Пекине он выстроил чуть ли не половину всех домов, он качал головой: «Потаскали бы вы кирпичей с раствором да вкусили все прелести такой жизни, тогда бы так не шутили».

Янь Гэ считали юмористом. Но сам он шутить постепенно перестал. Жизнь без юмора не то чтобы стала хуже, просто раньше Янь Гэ страдал именно из-за своих шуточек. Все его жирные мелочные приближенные, как в жизни, так и на работе, готовы были перегрызть друг другу глотки. Известно, что вода закипает при ста градусах, а замерзает при нуле, но у приближенных Янь Гэ температура закипания и замерзания была одной и той же – пятьдесят градусов. Поэтому любую шутку они всегда могли переиначить и извратить в своих интересах. Одна и та же фраза, сказанная в другое время, в другом месте и с другим настроением, тут же обретала совершенно иное звучание и загоняла Янь Гэ в тупик. Словесные игры куда страшнее, чем просто ссора с друзьями, и напрягали гораздо больше, чем нищета и невезение. Янь Гэ сокрушался: «Раз не дают мне шутить, значит, придется этого не делать». После сорока Янь Гэ вдруг понял, как сильно он изменился: если до сорока ему нравилось шутить, то, перешагнув этот рубеж, он стал настолько серьезным, что старался вообще не допускать шуток. Постепенно у него к ним возникла даже какая-то неприязнь. Если с ним начинали шутить подчиненные, он хмурился и просил: «Нельзя ли посерьезнее?» Если шутили друзья, то он, никак не реагируя на их шутки, продолжал солидно вести разговор дальше. Другими словами, после сорока Янь Гэ стал практически таким же, как все, разве что не наел жирка. Да, ему не нравилось общаться со своим окружением, но его статус требовал этого общения. Рано или поздно это приводит к взрыву: когда общение, словно разговор с вечно жалующейся на свои болячки женой или набившая оскомину житуха, становится все больше похожим на заржавевший мотор, который давно уже пора смазать. Но где же взять эту смазку?

Под началом «Восточно-азиатской корпорации развития недвижимости» работало десять с лишним строительных площадок, и к каждой из них был приставлен свой бригадир-подрядчик. Одним из таких подрядчиков был Жэнь Баолян. Янь Гэ общался не только с толстопузами, также он часто посещал стройплощадки, где среди рабочих толстяков вообще не наблюдалось. Откуда только не приезжали эти рабочие: из провинций Хэбэй, Шаньси, Шэньси, Аньхой, даже из провинции Хэнань. Разговор с толстопузами казался Янь Гэ невыносимо приторным, зато на стройплощадке, где в один голос говорили выходцы из всех уголков страны, он по-настоящему отводил душу. Хоть рабочие и питались морковкой да капустой, однако оптимизма не теряли и любую фразу превращали в шутку. Другими словами, именно благодаря им Янь Гэ еще как-то сохранял остатки своего юмора. Приезд директора Яня все подрядчики расценивали как инспекцию. Разумеется, инспекция тоже проводилась, однако для самого Янь Гэ главным было просто побыть в обществе рабочих и расслабиться. Как обычаи сохраняются в глухих уголках, так мудрость живет в народе. Все интересное в жизни толстосумы проели вместе с трепангами и акульими плавниками, остатки смака они могли найти лишь в морковке и капусте. Все-таки прав был председатель Мао, когда говорил, что историю творит народ. Среди десяти с лишним подрядчиков Янь Гэ особенно выделял Жэнь Баоляна, выходца из Цанчжоу провинции Хэбэй. Шуточки, которые тот отпускал, были не только смешными, но и ядреными. В глазах рабочих, которые с ним общались, он выглядел крутым. Янь Гэ же речь Жэнь Баоляна казалась какой-то глупой. Точнее не глупой, а грубой, или даже не грубой, а солдафонской. Но каждым своим высказыванием Жэнь Баолян резал правду-матку. То, что сначала казалось просто смешным, действительно имело место быть. Оказывается, неприукрашенные слова самые смешные. Однажды вечером Янь Гэ приехал к Жэнь Баоляну на стройплощадку, на которой возвышался остов будущего делового центра в пятьдесят с лишним этажей. Мужчины сели в подъемный кран и забрались наверх; перед ними в лучах заходящего солнца как на ладони предстал Пекин.

– Какая красота! – восхищенно выдохнул Янь Гэ.

А Жэнь Баолян, тыча пальцем на кишащий внизу людской муравейник, обронил:

– Самое время для проституток. – Тут же, сплюнув, он ругнулся: – Шлюхи они и есть шлюхи, тоже мне – барышни! – Чуть погодя снова добавил: – Директор Янь, а может нам вместо строительства домов лучше бордель открыть? Дело это доходное, да и не пыльное.

Вроде и сказал он это ни к селу ни к городу, черт-те что сморозил, а получилось смешно. Только-только придя на стройплощадку, Янь Гэ был весь погружен в свои заботы, а сейчас он загибался от смеха; все его печали как рукой сняло. В тот вечер его еще ожидал банкет, поэтому на стройплощадке он задержался на целый час. В это время суток площадь Тяньаньмэнь как никогда переливалась сотнями огней. Янь Гэ стал заявляться к Жэнь Баоляну примерно раз в неделю. Он приходил ради разговоров рабочих и Жэнь Баоляна; если же визит Янь Гэ приходился на обед или ужин, то он вместе с подрядчиком шел в местную столовую. Рабочих уже воротило от харчей, которые готовил им Лю Юэцзинь: никакого послевкусия, кроме кислой отрыжки, такая еда не оставляла. А вот Янь Гэ такая кухня нравилась; и пусть на тарелке лежала какая-то размазня, он мог еще и добавки попросить – аж потел от удовольствия. Жэнь Баолян, глядя на него, только вздыхал: «Надо бы революцию устроить: как начнется революция, у вас такая еда каждый день на столе будет».

Янь Гэ снова смеялся.

Как-то днем Янь Гэ в очередной раз пришел на стройплощадку к Жэнь Баоляну и попал на обеденное время. Жэнь Баолян, уставший от столовской еды, обедать не пошел. Вместо этого он купил еду на улице и устроил перекус прямо на ступеньках в своем дворике. Это даже нельзя было назвать двориком – просто отгороженный досками мизерный участочек с финиковым деревом в метре с лишним от барака рабочих. Но с другой стороны, что же это еще, если не дворик? Жэнь Баолян купил тушеную курицу с каштанами. Завидев Янь Гэ, который, как догадался Жэнь Баолян, зашел пообедать, он с набитым ртом его поприветствовал: «Подождите-ка, я сейчас отправлю кого-нибудь за порцией для вас».

Однако сегодня Янь Гэ пришел не ради обеда или общения: ему понадобилось «найти одного человека, но не кого-то конкретного, а того, кто смог бы притвориться другим человеком». Выслушав такое сбивчивое объяснение, Жэнь Баолян озадачился:

– Директор Янь, вам это надо для игры в театре?