Мост Дьявола

Доктор Бекманн оглядывается на меня.

– Или ранним утром пятнадцатого ноября. Это согласуется с первичным внешним обследованием.

Из-под ногтей Лиины берут соскобы, потом берут ряд мазков изо рта и вагинальной области. С помощью ассистента патологоанатом снимает лифчик Лиины и разрезает топик, завязанный вокруг горла. То и другое отправляется в пакеты для улик, которые мне нужно будет заверить своей подписью. Эти вещи отправятся в криминалистическую лабораторию RMCP.

– Кровотечение из носа. Хм-мм… Хм-мм… – Патологоанатом смотрит через увеличительное стекло. – Похоже на термический ожог на внутренней стороне левой ноздри. – Она наклоняется ближе. – И круглая красная отметина в центре лба. Сделана чем-то горячим.

Вспышка фотокамеры.

– Вроде зажженной сигареты? – спрашивает Люк.

Я смотрю на него.

– Я видел такое раньше, – тихо объясняет он. – Обычно на внутренней стороне рук. К сожалению, чаще всего у детей.

Доктор Бекманн кивает.

– Травмы соответствуют ожогам от сигарет.

– Кто-то ткнул сигаретой ей в лоб? – спрашиваю я.

– И, возможно, в ноздрю, – Бекманн указывает пальцем.

В морге воцаряется тишина. Мне становится тошно.

Врач берет пинцет и начинает извлекать мусор из ранок и ссадин на лбу и щеках Лиины.

– Мелкие камешки, грязь, сосновые иглы… и кусочки коры. Волокнистая кора.

Она кладет вынутые кусочки в металлическую кювету, принесенную ассистентом.

– Техники-криминалисты нашли кровь у подножия кедра, растущего под мостом Дьявола с северной стороны, – говорю я. – Это может быть кедровая кора?

– Скоро узнаем, после сравнения образцов и группы крови, – говорит Люк, чье внимание приковано к телу.

– Синяки вдоль ключичной кости, – говорит доктор Бекманн, продолжающая внешний осмотр. – Крупный синяк с левой стороны гортани. Судя по всему, нанесен рубящим ударом ребра ладони, как в карате. Красные отметины на обеих плечах… Необычная симметрия, почти круговая хватка с каждой стороны. – Патологоанатом открывает рот Лиины. – Зубы стиснуты, язык прокушен.

Я впадаю в легкий транс, когда начинается осмотр на признаки изнасилования.

– Свидетельства генитальной травмы – вагинальные разрывы.

Я мысленно возвращаюсь к своей дочери. Гнев стискивает горло.

– Значит… она подверглась изнасилованию?

– Внешние признаки соответствуют грубому совокуплению незадолго до смерти.

– Сперма? – спрашивает Люк.

– Лабораторный анализ мазков покажет больше, – отвечает врач. – Но если она неделю пробыла в воде, а убийца пользовался презервативом…

– Могло ничего не остаться, – заключает Люк.

Доктор Бекманн просит своего ассистента перевернуть тело.

– Обширные области ударных травм на спине покойной. Рисунок синяков похож на следы от туфель или ботинок, как будто ее топтали ногами. – Она измеряет синяк. Срабатывает вспышка. – Одиннадцать дюймов.

Такер обходит стол для лучшего обзора и делает новый снимок. Гнев сосредотачивается в раскаленной добела точке в центре моего лба. Моя кожа становится горячей и липкой на ощупь, несмотря на холод в морге.

– У нее роскошные волосы, темные и длинные, – тихо говорит доктор Бекманн, на мгновение сбросившая маску клинической бесстрастности. Трещинка в ее профессиональной броне, внезапный проблеск нежности едва не добивает меня. Я держу рот на замке, пытаясь скрыть мои чувства, когда ассистент-препаратор начинает срезать длинные пряди. Волосы тихо отделяются от черепа Лиины. Перед моим мысленным взором ее волосы плавают, как рассыпчатый бархат в темной воде среди водорослей. Офелия в тростниках, среди мертвых рыб.

– Ага, что у нас тут? – доктор наклоняется ближе с увеличительным стеклом. Она подзывает Такера и указывает на серебристую блестку.

– Запуталась в волосах… – Она вытаскивает какую-то подвеску на разорванной цепочке. Поднимает ее пинцетом, выставляя на обозрение. Это медальон.

Кровь отливает у меня от головы.

Медальон размером с четвертак. Фиолетовый камешек в центре, в оправе из филигранного серебра.

– Похоже на кристалл аметиста, – говорит Люк и наклоняется, чтобы рассмотреть находку. – Серебряная резьба вокруг камня выполнена в форме переплетенных кельтских крестов. – Он смотрит на меня. – У моей матери была почти такая же подвеска. Она приобрела ее в Ирландии. По ее словам, такие безделушки продаются во многих туристических лавках. Кельтский узел якобы обозначает бесконечность, преемственность или, в случае моей мамы, Святую Троицу. Она была ревностной католичкой.

Какой-то момент я не могу дышать. Мой пульс резко учащается. Я откашливаюсь.

– Родители Лиины не упоминали этот медальон при описании того, что носила их дочь, когда подали заявление о ее пропаже.

– Такое бывает, – говорит Люк. – Родители думают, будто они знают о своих детях больше, чем на самом деле. Например, известно ли вам, какие украшения ваша дочь носит сегодня?

Я отрываю взгляд от начисто обритого черепа Лиины и тихо отвечаю:

– Нет.

Доктор Бекманн опускает медальон в маленькую металлическую кювету в форме человеческой почки.

– На затылке тоже имеется явный отпечаток обутой ноги, – продолжает она. – Такой же размер и рисунок протектора, как и на спине. Пинок в голову.

У меня возникает чувство отрешенности от тела.

Лиину просвечивают под рентгеновским аппаратом. Исследование не выявляет переломов и смещенных костей, кроме сломанного носа.

Доктор готовит скальпель. Мой мозг устремляется в темные тоннели, пытаясь избежать вида острого клинка, врезающегося в плоть.

Я вспоминаю темно-карие, измученные глаза Пратимы. Я вижу плотно сжатые челюсти Джасвиндера и его сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, когда я рассказывала ему, как мы обнаружили его дочь в реке.

Y-образный надрез от одной плечевой кости до другой сопровождается глубоким разрезом до пупка. Они вскрывают Лиину и вынимают ее грудную клетку. Ребра отходят одним пластом.

– Значительные травматические повреждения печени и поджелудочной железы, – констатирует доктор Бекманн. – Слои брюшной стенки жестко травмированы в ряде мест.

У меня начинается клаустрофобия. Зрение меркнет, слова доктора сливаются в неясный гул.