А дальше – море

– Идиот, – слышит он брошенное вслед Уильямом.

Убедившись, что старшие пошли дальше, Джеральд высовывается из-за двери. Видит, как они останавливаются около школы для девочек, у обоих глаза в землю, а потом Беатрис входит в здание, все еще сжимая в руке его цветы. Джеральд наблюдает, как Уильям направляется через дорогу к школе для мальчиков. Уже на другой стороне, прямо перед тем как ступить на порог, Уильям чуть оборачивается, и Джеральд понимает, что он проверяет, точно ли Беатрис вошла. Джеральд машет ему, но Уильям отворачивается и заходит внутрь.

Каждому ученику в классе Джеральда задано написать учителю письмо, рассказав о самом ярком событии прошедшего лета. Дорогой мистер Тэтчер, пишет Джеральд, к нам приехала Беатрис из Лондона, чтобы спастись от бомб. Откладывая карандаш, он замечает, что на ладони остались желтые пятна от цветочной пыльцы.

Беатрис

Письма приходят не регулярно, а сразу пачками. Бывают дни, когда Беатрис возвращается из школы, а на кухонном столе ее уже дожидаются два-три письма. А бывает, целые недели – и ничего. Она никогда не читает их сразу же, в кухне, но, перекусывая наскоро, только потирает тонкий конверт между большим и указательным пальцами, смакуя ощущение прикосновения к тому, чего не так давно касались ее родители. Как будто каким-то образом они дотянулись оттуда сюда. Но у себя в комнате, за закрытой дверью, Беатрис множество раз перечитывает каждое письмо. Устроены они всегда одинаково: сначала пишет мама, а потом папа, его словам частенько оставлено совсем мало места, иногда они даже идут сверху вниз и снизу вверх по полям, где помещается всего по одному словечку. Папин почерк трудно разобрать, мамин – сплошные завитки. Родители рассказывают про соседей, про дедушек и бабушек, что они ели на обед. Папа вставляет разные шутки. Читая, Беатрис старается расслышать их голоса.

Закончив, она аккуратно отрывает марку для Джеральда, потом кладет письмо в стопку к остальным и прячет в ящике своего стола. Иногда по вечерам она перечитывает их все сразу. И чем больше читает, тем больше думает о том, что там не сказано. Она не знает, каждую ли ночь родители проводят в бомбоубежище. Не представляет, как часто падают бомбы. Интересно, стоит ли еще ее стул около кухонного стола.

Беатрис пишет родителям каждую неделю, после церкви и воскресного обеда, сидя за письменным столом в своей комнате, выходящей окнами в сад. Она хочет рассказать, какие здесь цвета – про то, как желтые листья покрывают землю под деревьями; про крошечные лиловые цветочки на обоях в ее спальне; про золотистую садовую малину, вытекающую соком из утренних маффинов. Но никогда не может найти слов. Или слова есть, но они кажутся неподходящими. Беатрис представляет, как они двое сидят на диване в темной квартире, отец теребит дырку в подлокотнике, пальцы вытаскивают кусочки белого поролона. Или видит, как они спускаются в убежище под домом, к своему месту в нескольких футах от шаткой деревянной лестницы. Чувствует запах мочи, слышит шебуршание крыс. Все кажется сумрачным, серо-коричневым. И поэтому она рассказывает родителям забавные истории про Джеральда. Про то, как легко ей дается латынь. Как Уильям влип в неприятности из-за того, что списывал на экзамене по истории. Про свою новую подружку, которая пригласила ее на симфонический концерт в Бостон.

Она не рассказывает, что каждое воскресное утро мистер Грегори повязывает старый, в пятнах от ягод, фартук и печет блины. Что по вечерам миссис Грегори помогает ей принимать ванну и укладывает ее в кровать. Что ее любимое время – воскресенье после обеда, когда она вместе со всеми Грегори сидит в библиотеке и слушает по радио концерты Нью-Йоркской филармонии. Что иногда по ночам она думает про родителей, а их лица расплываются. И тогда она включает свет и долго рассматривает их фотографии, стараясь запомнить мельчайшие детали. В такие ночи они приходят к ней во сне.

Уильям

Беатрис не похожа на других девчонок. Во-первых, она умная, а еще серьезная, кроме тех моментов, когда смеется над тупыми шутками Джеральда. Но хотя ей вовсе не следует поощрять Джеральда, Уильям все же ждет таких моментов, потому что тогда с нее как будто сваливается некий груз, точно птица крылья расправляет. Лицо ее разглаживается, успокаивается и даже будто расцветает. Она не красотка, не такая, как Люси Эмери или Мария Смит с их светлыми локонами и сияющими глазами. У Беатрис глаза и волосы темные, а когда она встревожена, глаза и вовсе становятся почти черными. В них никакие мысли не прочтешь. И когда она сильно нервничает, то потирает большим пальцем под носом или теребит прядь волос.

Уильяму кажется, что ему бы понравилось, если бы его отправили далеко за океан, жить в другой семье. Интересно, что сама Беатрис думает о своем «приключении», как это называет его мама. С ними она никогда об этом не заговаривает – любопытно, что же она рассказывает своим новым подружкам. На вопросы папы и мамы она отвечает, но всегда сдержанно, исключительно про то, о чем спрашивают. Он понимает, что ей здесь все в диковинку, и как раз об этом он хотел бы разузнать побольше. Насколько здесь все отличается от ее дома? Каково это – жить в Лондоне, когда каждую ночь бомбят?

Он пытается представить ее жилище в Лондоне. Воображает высокие окна от пола до потолка, свечи на каминной полке. По стенам картины в синих и лиловых тонах. Темные бархатные шторы. Когда Беатрис нет дома, он рассматривает фотографии ее родителей, что стоят у кровати. Отец ему нравится, вот он наверняка понимает шутки, в отличие от его отца, у которого сложно с чувством юмора. Мама у нее посуровее, немножко отстраненная такая. Но выражение лица у нее – не улыбается, но и не хмурится – ровно такое, какое часто бывает у Беатрис, когда она словно не здесь, пока ее не выдернет обратно в реальность. Пока не вспомнит, где она находится.

За неделю до Дня благодарения сразу после школы мама отправляет их поработать, прибраться на заднем дворе и в патио, навести порядок в доме, помочь с выпечкой печенья и пирогов. День благодарения они празднуют поочередно то дома, то у каждой из трех тетушек, и в этом году их очередь. У Уильяма внутри все бурлит от возбуждения, которое он изо всех сил старается скрыть. А Джеральда, того просто распирает.

– Это ужасно весело, – тарахтит он, пока они с Беатрис подметают патио. – Будут целые горы еды.

– Звучит заманчиво, – кивает Беатрис, хотя Уильям знает, что все это она уже слышала.

Она сгребает листву на кусок брезента. Надо было показать ей, как работать граблями. Джеральд с размаху падает на кучу листьев.

– Скорей бы! – кричит он в ослепительно голубое небо. – Обожаю День благодарения.

Беатрис лишь качает головой, а затем поворачивается к Уильяму.

– А ты, – спрашивает она, – ты тоже его любишь? – Задавая вопрос, она чуть склоняет голову набок – и вправду хочет услышать, что он на самом деле думает. Пожалуй, больше никто в жизни не задавал ему вопроса, не держа в голове готового ответа.

– Ну так, нормально, – отвечает он, сгребая опавшую листву с клумбы и швыряя листья прямо на Джеральда.

– А что тебе больше всего нравится в этом празднике? – спрашивает она. – Встреча с кузенами? Еда? Благодарность?

Благодарность. Ему это никогда не приходило в голову. Благодарность как часть праздника. Это был просто день, отличный день, возможность собраться всей семьей. День, когда отец слишком занят, чтобы донимать его. И вообще Уильям не был уверен, что его семья испытывает благодарность. Семейство со стороны мамы живет тут целую вечность, их предки прибыли на «Мэйфлауэр». Кто-то из них вполне мог присутствовать на самом первом Дне благодарения. Может, им следует испытывать несколько больше признательности? Уильям никогда всерьез не задумывался ни о чем таком. Но вот сейчас Беатрис сказала, и он озадачен. Может, и ее лондонскую квартиру он совсем неправильно представлял себе.

– Ну да, – отвечает он. – Все сразу. Вроде как, понимаешь, разрыв со всем британским. Благодарность, что у нас есть своя собственная страна. – Он усмехается, она кокетливо закатывает глаза.

– С нетерпением жду Четвертое июля, – говорит она. – Тогда меня, наверное, вымажут дегтем, вываляют в перьях и бросят в море.

– О, отличный план, – отзывается Уильям, засыпая смущенного Джеральда очередной кучей листьев и мусора.

Мама из задних дверей кричит Джеральду, чтобы тот немедленно встал и перестал валять дурака, и зовет Беатрис помочь накрывать большой стол, и Беатрис протягивает Уильяму свои грабли, но прежде швыряет на Джеральда еще пригоршню листьев. Пробегая мимо Уильяма, она коротко улыбается ему, и он ощущает ее едва уловимый запах. Щеки у нее горят.

Беатрис

Вернувшись из школы, Беатрис находит на кухонном столе два приглашения, их доставили с посыльным. Хрусткие конверты цвета слоновой кости с именем Беатрис на одном и Уильяма – на другом, имена выведены изящным шрифтом. Миссис Джи с улыбкой наблюдает, как Беатрис раскрывает конверт, аккуратно, чтобы не разорвать. Она в жизни не видала такой изысканной вещи, на которой было бы написано ее имя. Джеральд, опустив подбородок на сложенные руки, смотрит за этим священнодействием с другого конца стола. Рождественская вечеринка у Люси Эмери, в субботу накануне Рождества.

– Тебе нужно праздничное платье, дитя мое, – говорит миссис Джи. – На выходных поедем в город.

Беатрис хмурится.

– Но у меня есть красное платье, – возражает она. – Мое любимое.

Миссис Джи, помолчав мгновение, мягко объясняет:

– Нет, дорогая, у Эмери будет торжественный прием. И ты захочешь быть в настоящем бальном платье.

В субботу Беатрис с миссис Джи отправляются в Даунтаун-Кроссинг[4 - Торговый район в центре Бостона.]. Улицы полны народу, все ринулись за покупками, миссис Джи пробирается сквозь толпу перед универмагом, крепко держа Беатрис за руку.

– Ты должна это увидеть, – говорит она.

В витрине «Джордан Марш»[5 - Сеть универмагов со штаб-квартирой в Бостоне.] – семейство, празднующее Рождество. Отец, в клетчатом халате, читает у камина газету. Мать, в синем халатике и торчащей из-под него ночной рубашке, хлопает в ладоши, пока трое детей – два мальчика и девочка – разворачивают подарки. Пол усеян игрушками и оберточной бумагой. В динамиках горланят рождественские песни. Беатрис глаз отвести не может. Прямо как наша семья, думает она, отец читает, мать занята детьми, двумя мальчиками и девочкой. Беатрис чувствует взгляд миссис Джи, та всегда так смотрит, когда хочет обнять, но не решается.

Когда они входят в ярко освещенный и многолюдный магазин, миссис Джи кладет ладонь на спину Беатрис, направляя ее к лифтам. На третьем этаже вдоль стен тянутся ряды ярких платьев.

– О, какая прелесть, – восклицает миссис Джи, голос ее полон ликования, когда она щупает шелк и атлас. – Прошли те времена, когда я могла влезть в платье, которое мне понравилось. Но с твоей фигуркой ты можешь выбрать любое, какое только приглянется.

Беатрис кивает. Она уже присмотрела платье. Голубое атласное с кружевной нижней юбкой чуть более светлого оттенка, и она, смущаясь, указывает на него. В прошлом году у принцессы Маргарет было похожее. Миссис Джи направляется к продавщице, и вот уже примерочная полна платьев; Беатрис примеряет одно за другим, потом выходит в узкий коридор, где миссис Джи помогает застегнуть молнию или крючки и разглядывает наряд. Беатрис прохаживается перед длинным зеркалом, поворачивается, прислушиваясь к легкому шелесту ткани, внимая этому волшебному звуку, и нижняя юбка ласково касается ног. Она кружится, и каждое платье вздымается и мягко опадает.

Беатрис больше всего нравится голубое, хотя миссис Джи предпочитает изумрудно-зеленое.

– Оно подходит к твоим волосам, дорогая, и оно такое рождественское. Но я хочу, чтобы ты порадовалась и чтобы тебе нравилось твое платье, поэтому мы купим голубое, хорошо?

Беатрис молча кивает, опасаясь, что расплачется, если заговорит. Она никогда в жизни не надевала ничего столь прекрасного.

– Еще, – продолжает миссис Джи, обращаясь к продавщице, – нам нужны будут перчатки и туфли. Насчет украшений не переживай, милая, – это уже к Беатрис, – у меня есть отличное жемчужное ожерелье, как раз нужной длины для этого выреза.

Когда, нагруженные коробками, они выходят из магазина, Беатрис замечает в толпе ноги, похожие на мамины, стрелка на чулке бежит вверх по стройной лодыжке, и сперва она думает, что это может быть мама, и вытягивает руку, издав невнятный звук, похожий на стон, нечто нечленораздельное, и рука хочет прикоснуться к маминому рукаву.

– Что такое, дорогая? – озадаченно спрашивает миссис Джи, и женщина оборачивается, и это совсем не мама.

Конечно же, нет. Беатрис встряхивает головой и чувствует, как краска заливает щеки, а люди проталкиваются мимо них, мимо прилавков с косметикой и парфюмерией, мимо сумочек и украшений, к выходу из магазина.

– Простите, – бормочет она. – Мне показалось. Я ошиблась. Простите.

И вдруг осознает, что за все это время в магазине ни разу не вспомнила о маме. Что бы она подумала обо всем этом? Одобрила бы платье? Может, ей лучше самой заплатить за платье, хотя у нее и нет денег? Может, папа сможет прислать. Миссис Джи взволнованно суетится рядом.

– Послушай, Беа, – говорит она, и Беатрис по лицу видит, что миссис Джи встревожена, как и всегда, когда Беатрис погружается в грезы, – здесь самые вкусные черничные маффины. Давай побалуем себя перед отъездом?

Беатрис отрицательно мотает головой, внезапно разозлившись на эту женщину, у которой, кажется, есть все чего душа пожелает. Она, наверное, обидела ее, но не в состоянии объяснить, о чем думает. Лицо миссис Джи обретает привычное невозмутимое выражение, и это своего рода защита, понимает Беатрис. Она уже усвоила, что каждый здесь носит маску.