Последние люди. Вы, живущие вдали…

Но обстановка была такая: единомышленники главного обсуждаемого лица со времени начала встречи занимались дегустацией всех сладостей со стола: торт «Наполеон», пирожное «Брауни», бутылка вина сорта Каберне Совиньон, – все это было приготовлено Софией и ее дочерью Санд, и что было не редкостью; на самом деле они обладали некоторым искусством гостеприимства, куда и входили рецепты данных шедевров, кроме вина, конечно же. Это отчётливо заметила Гипатия, и по ее лицу, как приметил про себя Аристо, было заметно «принятие» всей ситуации как само собой обыденной. Она сняла прозрачные очки с глаз и начала их вертеть пальцами на 180 градусов, перекидывая из руки в руку, после сделала выражение чуть улыбающейся дамы, а глаза смотрели в левую сторону – прямо на сервант, и могло показаться, что она в некотором раздумии. Все это произошло в течении пятнадцати секунд. Тут она лёгким движением направилась к объекту наблюдения, открыла его, протянула руку к подставке с двенадцатью бутылками алкогольных напитков не дешёвой стоимости, а вытащила ее уже в компании с коньяком Хеннеси.

Аристо, наблюдая как разворовывают семейную коллекцию дорогого алкоголя, начал замечать:

– Я бы попросил Вас, Гипатия… – но мать сказала ему на ухо одно слово: «молчи».

Старший сын проглотил ситуацию произошедшую с ними и слюну, как в знак внутреннего недовольства от такого отношения матери к какому бы то ни было положению супруги его деда. «Мы чего-то ждём от нее, добиваемся или же хотим получить» – подумал он про себя, а на лице его изобралось отвращение, будто бы его сейчас стошнит прямо под похоронный стол: щеки впали, а глаза чуть закрылись. Ему однозначно стало хуже. И в самом деле, если Плато был раним на духовное и интеллектуальное унижение, мог бы «разорваться» от таких положений, то Аристо испытывал то же самое, но терпения и сдержанности ему хватало.

Гипатия настаивала:

– Предлагаю выпить за великого человека, ведь кто, если не он? – впервые она обратила внимание всей публики, что даже единомышленники оторвались от дегустаций сладостей и смотрели на Гипатию серьезными глазами, которые недавно ещё были детские от вина.

Вдова взяла сначала свою рюмку, налила коньяк, после передала бутылку, и алкоголь заполнил все предназначенные для него ёмкости. Когда все начали пить и уже прислонили рюмку к верхней части подбородка, будто бы из ниоткуда поднялся со стула мужчина лет пятидесяти, с седыми, а точнее белоснежного оттенка волосами, в черной рубашке, заправленной в черные брюки натянутые кожаным ремнём. Он находился почти на краю стола, который был три метра длины на полтора метра ширины, то есть сидел отдельно от основной части гостей и родственников.

Поднявшись, он довольно уверенно стукнул дном рюмки с жидкостью по столу, но не пролил ни капли.

– Уважаемая Гипатия Романович, я Вас перебью… – Сказал он своим низким тоном, что перебило всё внимание на него. – … Я, как уважающий себя человек, да и вообще, я считаю, имею почтение во многих кругах, в том числе за границей… впитав, как мне кажется, неверное отношение к умершему со стороны его приближенных, не могу более терпеть ребячество с виду взрослых людей старого, культурного поколения. Именно ваше праздное любопытство склоняет меня к моему профессиональному любопытству, поэтому, я задам несколько вопросов, и уж извините, если чем обидно задену, но такова моя натура. Первый… – показал он своим толстым указательным пальцем с татуировкой морского якоря на сидящего за столом Плато, чем немного ввёл его в оцепенение, что тот даже перестал медитировать, – … если я тебя не научу – тебя никто не научит, поэтому смотри: я так понимаю, тебя назначают идейным наследником твоего деда, а значит, твоя жизнь якобы будет посвящена продолжению его деятельности (или ты так не считаешь? – говори сразу). Второе – если на то уж пошло, то, какого черта я перед собой вижу обычного, извиняюсь, «сопляка», строющего из себя больного гения, что в прежние времени были в моде, «вот-вот совершу открытие и всех удивлю»? (а я все вижу, пацанёнок) – сбрось эту ересь! И третье, не водись вокруг своей матери и сестры… Да хоть для начала сядь около меня, я тебе ещё позже добавлю.

Плато ощущал потерянность в данной ситуации, поэтому не мог принять решение: повиноваться или ждать следующего, более «решительного и грубого хода со стороны неизвестного ему человека» – как он подумал про себя, но, ход мыслей прервала его мать, сказав ему на ухо «иди, сядь с ним», чем привела в нормальное состояние испуганные глаза сына и успокоила горящие очи гостя.

Беловласый продолжил:

– Теперь ты… как тебя? – показал он пальцем на второго внука и по совместительству центрального лица данного мероприятия.

– Ари?сто, – ответила София.

– Аристо, хм… Прямо как Аристотель… Что ж, такое время, любите вы философов, особенно после начала строительства города и военной очистки Средиземноморья от НАТОвских противовоздушек, этим вы гордитесь, патриотизм, все прочее… Но не забывайте, чья эта заслуга – боевые товарищи добились вашей мирной жизни сейчас, не античные философы, а обычный солдат, которого заместо ваших Платонов, Аристотелей и Диогенов в лицо даже не знаете, – таким образом прокомментировал он имя старшего сына Софии, на что не последовало реакции участников семьи, но, помимо этого, всем на удивление, начали аплодировать единомышленники Анаксия Романовича, видимо, согласные с высказанным, попутно выкрикивая слова поддержки: «имеется такая проблема, имеется!», «есть над чем задуматься!», «требует общественного внимания!».

«Хлопанья» закончились через две минуты, и после того как образовалась полная тишина, – не считая звука нажатия клавиш на фортепиано, – в комнате за восточной стеной, не дававшей ранее признаки присутствие жизни; из чего следует, что скорее всего домашнее животное кошка запрыгнуло на музыкальный инструмент. «Грязный звук, один тон, ля-си, явно» – проговорил чуть различимым голосом Аристо.

Гость продолжал настаивать на своём уважаемом статусе:

– … А знаешь ли ты, как меня звать? Ведь я заслуженный герой военной средиземноморской операции – сказал он Аристо, на что тот ответил «нет», сделав безразличное лицо и повернувшись от гостя к тарелке с нарезкой фруктов.

Гость ответил сам на свой вопрос:

– Я, заслуженный герой Амордея, участник городского военного сообщества ветеранов, лично встречавшийся с такими лицами как: министр нападения и обороны, его заместители, весь состав генералов, и звать меня Гераклит Хоффман.

Названное имя гостя не особо обратило внимание остальных присутствующих, но не Плато с Аристо, которые моментально повернули головы в сторону Гераклита, явно готовя мысль для высказывания; но младший Романович так и остался с выражением затруднения на лице – скулы его напряглись и он так и остался сидеть. Задал же вопрос (скорее упрек) Аристо:

– Но ведь вас же, как и греческого… – немного улыбнувшись начал говорить старший брат.

Гераклит резко перебил его:

– Да, и что же? Такова культура, иными словами мне пришлось (вместе со всеми – подчеркну) менять имя при заселении города. Я вам расскажу: вы, как младшее поколение не застали строительства города и первого потока граждан мира, поэтому не знаете, что не всё было так просто. Попробуй не сменить ты это злосчастное имя, или ещё того хуже: приехать с книжками коммунистическими – тебя пропустят, но редкая случайность если не начнут за тобой следить «опричники нынешнего режима» (как модно было говорить в твоём поколении, Софа). Но не будем дальше об этом… Пожалуй, закончим, ты ведь всё уяснил? – показал Гераклит на Аристо немного подмигивая левым глазом, на что он отреагировал некоторым безразличием с оттенком презрения – смотря не Гераклиту в лицо, а подмечая глазами красное пятнышко от соуса на его белой рубашке около груди.

– И добавлю, что выживает хитрейший, слышал когда-нибудь такое? Это, хе-хе, я изменил цитату Дарвина «выживает сильнейший»; в наше время все уже по другому, кто лучше приспособиться, тому и покушать, да более того – тому и почести государственные, именно так всё и есть. Это не значит, что я такой уж лицемер, признаться, хвастаюсь достижениями в военном деле и политике, а на деле вот что. Я, дорогие мои, настоящую жизнь знаю получше некоторых, я искренен, но с реалиями бороться не хочу. – Закончил поучительные оправдания Гераклит, зачем последовало его положение тела «победителя»: гордо выпрямленная осанка, которая до всего перформанса была чуть сгорблена как у школьного ученика носящего каждый день и вечер тяжелый рюкзак забитый учебниками.

На публику это воздействовало убеждающе, – компания единомышленников как по мановению стала смотреть прямо ему в лицо, будто бы внеприродный гений перед ними сделал одолжение поделиться частью своего недоступного обычному человеку знания. Остальные же выглядели так: Плато совсем «потух», находясь рядом с ненавистной интеллектуально ему личностью, но тем не менее обязывающей его терпеть (не факт, что именно мать так воздействовала на него), поэтому он опустил глаза вниз, почти под похоронный стол и время от времени тянул руку в карман брюк, откуда возвращал её уже с наличием мобильного гаджета «Elbrus phone+», с помощь которого он узнавал время дня и проверял периодически социальные сети на наличие входящих сообщений. София же не изменилась ни в лице, ни в положении тела, – выпила по пришествию одну чашку кофия и так сидела до окончания всех монологов гостей. Про Гипатию Романович похожее нельзя отметить, – она была, что называется, «на взводе», постоянно пытаясь вставить свое слово, смотря большую часть монолога гостя на фарфоровые блюдца стоящие прямо напротив нее и переодически приподнимая уверенно взгляд на Гераклита, – что свидетельствовало скорее не о ее неприятии к словам последнего, а о приступе тщеславия, ведь у нее забрали ведущее слово данного мероприятия. Аристо будто бы ждал такого исхода, и у него даже нашлось слово, которое найдя подходящий момент он смог вставить как заключительный фрагмент этой ужасной, неряшливой и бессмысленной картины.

Старший сын Софии уверенно смотрел всем в глаза и периодически менял ракурс внимания с одного гостя на второго; такой настрой пробудился именно в момент унижения Плато командой от Гераклита и матери – «сядь с ним». Это говорит скорее не о возвышении над видом униженного брата, а о «защите авторитета семьи в целом», – как подметила про себя София (какая мотивация на самом деле преследовало его – не узнать). В таком положении Аристо было легко ориентироваться, он этим воспользовался, и когда Гераклит закончил свою речь, последовал странный, но тем не менее разрушительный удар для личностей бывшего военного и Гипатии Романович;

– Я все думал о событиях прошлого – истории, и вы знаете, какой-то голос преследовал меня, вот, буквально последние пятнадцать минут. Неприятное зрелище. Он говорил обращаясь ко мне: «помни своих предков, что воевали за тебя, ты, ничтожество», а ещё мелькали мысли, не совсем для меня понятные, в которых фигурировал Никита Сергеевич Хрущев в момент после смерти Сталина, хотя причем бы здесь он! Возможно, смерть деда так глубоко расстроила меня…

В силу сказанной колкости, Гераклит поменялся в лице, и уже от былой уверенности осталась только фальшивая, чуть приподнятая улыбка. Гипатия, увидев в такой речи, как и следовало, помешательство, решила вновь взять на себя ответственность за настроение и мысли публики, вставив слово: «господа, вы знаете, я, совсем забыла о главном», но в моменте ее без предупреждения перебил Аристо, что последние ее три слова были вовсе не услышанными. Он прервал ее возвращение следующими словами: «Как сказал бы Анаксий Романович в философских кругах известный – люби себя сильнее, чтобы вообще можно было любить», после посмотрел мельком на картину Жак Луи Давида «Первый консул, переходящий Альпы у перевала Сен-Бернар» с изображением Напалеона первого, перенес взгляд на группу единомышленников находящихся «под градусом», кивнул головой, как бы в знак прощания, а после уверенно, не смотря на присутствующи, вышел из помещения так тихо, что никто и не среагировал на движения и звук двери.

Глава пятая: «Пришествие реакционера»

Из всего известно, что наша семья и ее ближайшее окружение представляла собой личностей разного вида и убеждений, что и породило немало комедийных, а иногда и жутких сцен с интеллектуальным позывом. Это все понимали, но не отказывались участвовать в такой «игре», при том довольно азартной.

Вернёмся к летнему вечеру августа, в момент как Плато убедительно закрыл за собой дверь с надписью «Се Человек!», явно отсылающую нас к словам Понтия Пилата об Иисусе Христе.

Сегодня был назначен прилёт родного брата Анаксия Романовича из России для знакомства с его «кровью». Пафагора Распутина должны были встретить в городском аэропорту Амордея ровно в 20:00; летел он с Камчатки, где судя по всему зарабатывал для своей семьи в Екатеринбурге. В восемь вечера София, Санд и Плато забрали на своем гибридном автомобиле Пифагора из аэропорта, название которого было «Римский»; по неизвестным причинам, но тем не менее среди граждан это прижилось и никто не был против.

В пути Пифагор решил первым начать беседу на излюбленную туристическую тему, вроде «Я ожидал большего»:

– Это же тот город, которым якобы «исключительные мудрецы заправляют» – как у нас высказываются. Они здесь как советники государственных первых лиц, да и сами таковыми являются, а чего-то бурного развития я здесь не наблюдаю… Вон, глядите, вылитое пятиэтажное здание на подобии российского позапрошлого десятилетия, да ещё и разрушенное, не уж то справиться не могут жилищные службы? – возмущался Пифагор от несбывшихся ожиданий.

София спокойным голосом отвечала :

– Пифагор Николаевич, прошлой зимой здесь начинали строить временные жилища для мигрантов, но, как оказалось позже, вовсе и не понадобилось здание, – все незаконно сбежавшие получили гражданство и успели к этому времени заселиться каждый в обычном жилье.

Пифагор настаивал:

– Да если бы и так, так здесь ведь такая грязь! Кому это надо? мне? нет, мне не надо. Куда на самом деле смотрят строительные и хозяйственные службы?!

– У нас они не учреждались… – начала парировать София, но была перебита:

– Вот-вот, вся то и проблема. Это вам повод вспомнить пятилетки у коммунистов, которых вы так сейчас ненавидите. Это был прогресс человеческий! Знаете, лучше было раньше! – закончил Пифагор, широко раскрыв глаза на несколько секунд и улыбнувшись левым краем губы, на что София не ответила даже изменением в лице, а продолжила смотреть на дорогу и вести автомобиль с бензо-, электродвигателем по центральной шестиполосной трассе Амордея.

Когда они приехали в дом по ул. В. Терешковой, Плато первым вышел из автомобиля чтобы разгрузить «кейсы» Пифагора Николаевича из багажного отделения. Всего их было три, так что ему пришлось сходить два раза от автомобиля к дому, а на заключительном все уже зашли, и ожидала на входе его только сестра Санд. Они прошли на место встречи, далее в гостиную комнату. На большом кожаном чёрном диване расположился Пифагор Николаевич. Закинув левую ногу на правую он подозвал к себе Плато и вручил ему банкноту номиналом четыре амора со словами «на дела духовные… только между нами», что он воспринял за странность, но тем не менее деньги принял и даже некоторым образом повеселел.

Спустя некий час следовал ужин. В общем сказать, манеры у гостя присутствуют и он себя никаким образом не запятнал какими-нибудь «колхозными выходками», поэтому все прошло благополучно. После принятия пищи и кофепития вместе с Плато (остальные не принимали кофий вечером), Пифагор отправился к нему в комнату, но без всякого предупреждения. Внук его брата испугался такой решительности и первое, что пришло ему на ум, это самостоятельно провести «экскурсию» по своему «дворцу».

Примечательна с виду в комнате Плато была только библиотека. Особое внимание Пифагор обратил на книжный раздел с надписью «Philosophy», – абсолютное большинство составляли работы Гегеля и Канта, которые он изъял для визуального изучения.

– Наука логики, не рановато тебе? – сказал Пифагор в привычной манере немного улыбнувшись и посмотрел в глаза Плато.

Хозяин комнаты ответил:

– Думаю уже созрел для этого… И вообще, возраст мудрости не помеха.

– Я верю в тебя, – похвалил он идейного наследника.

Так и продолжилось бы копание истины Плато через его предметы духовного интереса, если не волнительное пришествие домой Аристо, который «влетел» через деревянные классические двери в дом и сразу отправился в «святилище» брата, возможно, имея при себе какую-то новость, что погрузит его в ещё более пагубное нервное состояние, нежели нарушение личных границ от гостя, которого он впервые видит, но много о нём наслышан. Здесь Аристо увидел Пифагора Николаевича и сразу понял, что это он, сказав – «Приветствую, с прибытием, гражданин», что вызвало у гостя смущение с долей помешательства.

– Мы попросим Вас ненадолго покинуть духовное убежище моего брата, нам необходимо посоветоваться о семейных делах, – сказал Аристо и уверенно проводил Пифагора, закрыв за ним двери.

После он начал оповещение: