Пожизненный срок

Нина не уходила.

– Я хочу спросить еще одну вещь. Александр…

Петтерссон вздохнул.

– Он должен был находиться в квартире, – торопливо произнесла Нина. – Думаю, мы должны…

Шеф раздраженно вздохнул и еще ближе наклонился к экрану.

– Если мама застрелила папу, то это даже хорошо, что ребенка не было дома, – сказал он, и Нина поняла, что разговор окончен.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Послушай, Хофман, – остановил ее шеф.

Нина застыла на месте и оглянулась.

– Тебе нужна инструкция о неразглашении? – спросил он, и по его тону было понятно, что неразглашение было бы самой неуместной вещью в таком трагическом случае.

– Нет, спасибо, – не задумываясь, ответила Нина.

Она вернулась в кабинетик, достала из сумки купленную клюкву и положила в рот одну ягоду. Она и правда оказалась кислой.

Вместо того чтобы заполнить клеточку со словом «Подозреваемый», она выбрала другую форму, к которой можно было применить параграф 21 закона о полиции. Туда не надо было вставлять имя Юлии.

В конце концов она заполнила все формы и бланки, вписав туда и данные беседы с Эрландссоном.

Покончив с этим делом, Нина тупо уставилась в экран.

Потом она щелкнула по клетке «Подозреваемый» и вписала туда имя: Юлия Линдхольм.

Нина вышла из программы и поспешно покинула комнату, чтобы избавиться от навязчивых мыслей.

– Мама, я хочу есть. Здесь есть арахисовое масло?

Анника открыла глаза и уперлась взглядом в белую занавеску, сразу не поняв, где находится. Голова была тяжелая, как камень, а грудь болела, словно от разверстой черной раны.

– А молочный шоколад и джем? Здесь есть шоколад?

«Отель. Портье. Номер. Вот она – реальность».

Она повернулась в постели на бок и посмотрела на детей. Они сидели рядышком, в своих пижамах, с ясными глазками и с всклокоченными волосами.

– Наше арахисовое масло сгорело? – спросил Калле.

– И Поппи, – подхватила Эллен, и у нее предательски задрожали губки. – Поппи, и Лео, и Русс – все они тоже сгорели…

«О господи, что я могу сказать? Что мне ответить?»

Анника, села на кровати, отбросив влажную от пота простыню, ни слова не говоря, притянула к себе детей, крепко обняла и принялась нежно покачивать, чувствуя, как все сильнее болит в груди.

– Может быть, мы найдем здесь шоколад, – сказала она хрипло, – и джем. Вот насчет арахисового масла я не уверена.

– Мой новый велосипед, – вдруг вспомнил Калле. – Он тоже сгорел?

«Компьютер. Все письма, которые в нем хранились. Моя телефонная книга и дневник. Наши свадебные подарки. Детская коляска. Первые туфельки Калле».

Она погладила сына по волосам.

– У нас есть страховка, мы получим ее и купим велосипед.

– И Поппи? – с надеждой в голосе спросила Эллен.

– Да, и построим новый дом, – пообещала Анника.

– Я не хочу жить в том доме, – сказал Калле. – Я хочу вернуться в наш старый дом и пойти в свой детский сад.

Анника прикрыла глаза, чувствуя, как рушится мир вокруг нее.

Их семья до пожара прожила в доме на Винтервиксвеген в Юрсхольме всего месяц. Старую квартиру в Кунгсхольме они продали паре геев, которые уже переехали туда и постоянно ругались на кухне.

– Идемте завтракать, – сказала она с трудом, свесив ноги с кровати. – Да, нам надо одеться.

Эллен вытерла слезы и укоризненно посмотрела на мать.

– Но, мама, – сказала она, – вся наша одежда тоже сгорела.

После того как Анна выставила ее за порог, Анника вместе с детьми спустилась на улицу, но такси уже уехало. Она не могла вызвать другую машину, да и другого залога у нее не было, поэтому не осталось иного выбора, как взять детей за руки и идти пешком. Она смутно помнила, что где-то поблизости должен быть отель, но нашли они его только через сорок пять минут. Анника едва держалась на ногах, когда они подошли к конторке портье. Девушка-портье явно испугалась, когда Анника рассказала, как они попали сюда. Им дали номер на втором этаже.

Дверь номера закрылась за ними. Анника сжала влажными холодными ладонями руки детей, и они пошли к лифту.

Убранство ресторана было нарочито минималистичным, на улицу выходила стеклянная стена, на стенах были развешаны книжные полки, отделка была из хромированной стали, а мебель сработана из вишневого дерева.

Буфет был пуст, в зале почти никого. Все бизнесмены разошлись по своим важным встречам, оставив в ресторане лишь супружескую пару средних лет и трех японских туристов, изумленно смотревших на разорванные джинсы и закопченную блузку Анники, шелковую пижаму Калле с Бэтменом и на пижамку Эллен с бабочками.

«Простите, если мы портим вам аппетит нечищеными зубами и босыми ногами».

Стиснув зубы, Анника налила себе чайную чашку кофе, взяла йогурт и три ломтика хлеба с отрубями. Йогурт – это было единственное, что она еще могла впихнуть в себя, но она взяла также и лососину, так как та была включена в цену – две тысячи сто двадцать пять крон за номер, больше похожий на кабину среднего лифта.

«Сама я не справлюсь. Мне нужна помощь».

– Это невозможно, – сказала Берит Хамрин. – Ты говоришь абсолютно спокойно.

– Альтернатива – лечь и умереть, но тогда мне стоило просто остаться дома, – сказала Анника, убедившись, что заперла дверь туалета.

Анника нашла мультипликационный канал и усадила детей в кровать перед висевшим под потолком телевизором, дав им вместо сладостей хрустящие хлопья. Потом она ушла в ванную, где стоял второй телефонный аппарат, и позвонила в редакцию.

– И ты ничего не успела вынести из дома? Я читала о пожаре в новостных выпусках, но не подумала, что сгорел твой дом. Вот черт!