Мертвый невод Егора Лисицы

Чистки – борьба с «последними очагами буржуазных кадров» – проходили во всех крупных учреждениях. Графу «происхождение» я заполнял правдиво, не лукавя, не желая юлить. Да и глупо – что скрывать? Отец – врач, ученый. Мать? Из обнищавшего польского рода. Тетка, несмотря на преклонный возраст, до сих пор трудится в Кисловодске медицинской сестрой. Если бы не история с портфелем, думаю, обо мне бы давно забыли. На этот счет меня приглашали для беседы год назад и не так давно снова. Пришлось даже провести не слишком приятную ночь «с разговорами» в неприметном особняке – бывшей комендатуре[2 - «Черный чемоданчик Егора Лисицы».].

– Я привык суждения выносить сам, – продолжал между тем начугро. – И о человеке выводы делаю по его делам. Ваша работа нам крайне полезна. Терять грамотных сотрудников на важном этапе борьбы с преступностью нерационально и неразумно. Но и вам, – он помолчал, – нужно будет показать в Ряженом результат.

* * *

При воспоминании об этом разговоре снова кольнуло давящее ощущение чужой воли. Именно в тот момент, когда дан случай наконец работать как мечталось, снова препятствия. Муторные мысли. Камень в желудке. Что же я – убегаю? Прячусь от тех, чьего права над собой не признаю?

Впрочем, ерунда, к черту! Я отвлекся, перебирая в уме детали рассказа об обстоятельствах, при которых нашли тело Рудиной. Без повреждений и следов насилия местный фельдшер затрудняется назвать причину смерти…

Холодная волна плеснула через борт в лодку. Бурые волны катились к высокому берегу по левую руку. На склоне белели крупные валуны удивительно правильной формы.

– А это что? – я показал на камни Турщу. В тумане ближайший из них напомнил мне vertebra(ае) cervicalis – шейный позвонок.

– Змей. Хребет из берега выходит. Море – видите? – обрыв съедает, земля осыпается.

Я не успел рассмотреть, о чем это он, пришлось покрепче вцепиться в борт. Волны за кормой взбесились и, пожирая дерево за деревом, наступали на завоеванную человеком землю. В воду уходили мостки, утыкающиеся в небольшую пристань. Ближе к воде лепились длинные сараи рыбацких артелей. У пристани я различил фигуры. Лодка ткнулась в сваю, закачались водоросли.

Одна из фигур подскочила, протянула руку:

– Давайте помогу – шаткие мостки! День добрый, товарищ милиционер.

Я поблагодарил, схватился за руку, примерившись, прыгнул – мостки отчаянно зашатало.

– Мы знакомы? Простите, думаю, не имел чести.

– Незнакомы, но кем же еще вы можете быть, когда мы все знаем, что лодка ушла за следователем из городской милиции?

Он представился: Рогинский Аркадий Петрович, местный фельдшер. Я снял перчатку, чтобы пожать ему руку:

– Рад знакомству. Но я скорее ваш коллега. Судебный врач. Хотя и командирован от милиции.

– Ах, батюшки! Прошу покорнейше простить, мы думали, товарищ для следствия.

Этот фельдшер Рогинский был занятный. Его можно было принять за лавочника: такой же словоохотливый, со смешками. Розовая плешь, коротенький – мне едва до плеча, но раздавшийся вширь. Серенький плащ, высокие галоши, простая палка с набалдашником – он довольно ловко подцепил ею край лодки, подтягивая ее ближе.

– Давайте, давайте вещи. А это у вас что же? Веломашина?

– Да, удобно: складной велосипед.

Покосился с сомнением:

– Ну что же. Вещь, должно быть, полезная. Вы головной убор-то держите – унесет. Вот, собственно, и добро пожаловать: Ряженое!

* * *

Ряженое стоит на пороге морского залива, в дельте реки. Берег, насколько видно, укреплен кое-где грядой речных камней. Очевидно главная, довольно широкая улица высоких домов на сваях и крепких каменных низах жмется близко к берегу. Вода плещет почти у домов, кое-где колыхаясь у самых плетней. Дома побелены, крыши крыты тростником. Ставни, перила галерей выкрашены синей краской. Позади домов огороды, а за ними – уже ничего, голая степь. Обитаема лишь узкая полоса суши вдоль берега. Осматривая залитый водой пейзаж, я поинтересовался, не опасно ли тут строиться и как доставляют продукты, лекарства. Фельдшер ответил, что строят высоко, посему опасности нет, а все необходимое привозят на лодках.

– Сейчас еще ничего. Вода, бывает, поднимается так, что прямо с галдарей[3 - Галдарь (местный диалект) – балкончик, галерея.], – он указал, приподняв трость, на деревянные балкончики вокруг дома, – рыбу ловят. Помню, год тому умер бригадир по фамилии Краснощеков, так его два месяца в засмоленном гробу держали. Кладбище вода разорила, похоронить негде. Сутками на чердаках сидели. Та вода и запомнилась по нему как «краснощековская». Скот, конечно, бывает, гибнет, да и в доме потом сырость. Но мы привычные.

В отдалении глухо ударил церковный колокол, с белой отмели поднялась цапля, болтая в воздухе длинными ногами.

– Сначала разместим вас и чаю горячего? – предложил фельдшер.

Времени терять не хотелось. Затянем, и место, где нашли тело, окончательно уйдет под воду. И без того люди и животные наверняка уничтожили почти все следы.

– Гадючий кут далеко отсюда? Вещи можно оставить, – я огляделся, – да вот хоть тут, у пристани.

Рогинский глянул на Турща и безнадежно махнул рукой куда-то в камыши.

– Не знаю, пройдем ли. Ну, попробуем. Только вот тогда попросим Данилу Иваныча… Вас все равно разместили у него в хате. – Он схватил за рукав нашего лодочника, сунул ему саквояж. – Отнеси, любезный, доктора вещи.

По селу нас провожали мальчишки и брехливые собаки. Почти у каждого забора стояли, рассматривали, кивали соседям, бросались вперемежку русскими и казачьими словечками:

– Это чей же такой?

– Анадысь приехал.

– Глянь-ка. Тю!

– Вихор… игреневый[4 - Игреневый (местный диалект) – светлой масти.].

– …у лодочника, Данилы-бригадира, в хате поставили.

– Да рази?

– Мослаковатый![5 - Мослаковатый (местный диалект) – худой, с выступающими костями.]

Улица повернула. Вдоль низкого здания с вывеской «Лабаз» я заметил длинный ряд столбиков.

– Привязывать лодки, – объяснил Турщ.

На карте, которую мне показывал шофер, вся эта земля была как на вытянутом языке – на огромном мысе, выступающем в море. По всему мысу протоки, ерики, частой сеткой бежали к морю. В половодье вся эта местность становилась отдельными островками, частью каналов дельты. Из Ряженого на «большую землю» или к церкви и кладбищу добраться можно было по каналам и только на лодке.

Вода наступала отовсюду, обнажая корни деревьев, покачивая наросшие на них бурые водоросли. Фельдшер Рогинский продвигался первым, кругло согнув спину, шаря тростью, как если бы шел по трясине. Турщ молчал и шагал позади.

– Места у нас особенные! Всяк кулик свое болото хвалит, само собой, но разве найдете еще такой простор? – Рогинский внезапно остановился. – Смотрите: вон там выход на залив, на Чумбурку[6 - Чумбур-коса (местное название).]. Море здесь, правда, мелкое, как блюдце, но рыбное. Римляне в давние времена называли его Меотийским болотом.

Мы вышли к протоке.

– А вот уж это место. Видите, справа канал? По-местному – ерик. – Он кивнул на узкую протоку. – Называется Кутерьма. При нагоне воды этот ерик и отрезает нас от земли.

Мы поднялись на травянистый пригорок, который растворялся в песке. Какой-то человек стоял вдалеке, сгорбившись, без фуражки и, завидев нас, быстро ушел.

Море катило к берегу багровые плотные волны. Признаться, услышав рассказ Турща, я подумал, что «красная вода» объяснится просто – либо сработала оптическая иллюзия, подогретая суеверными страхами, либо вылиняла красная ткань, в которую завернули тело. Но волны, насколько хватало глаз, были именно цвета крови… не венозной, а скорее артериальной, ярко-алого оттенка. У самого берега волны закручивались бурым.

Фельдшер, запыхавшийся на подъеме, покрутил пальцами и, показав на воду, сказал, обращаясь к Турщу:

– Извольте видеть – опять! – Он повысил голос и продекламировал как со сцены: – «Вот ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью», – и добавил уже совершенно спокойным голосом и с явным сожалением: – Бычка уморит.